будь нежным

Поперечный был готов проклясть эту ебучую вечеринку. Он как жопой чуял, что не стоит на неё идти, точно так же, как и на все предыдущие, куда его приглашали, но Руслан настаивал на том, что надо уже выйти на улицу подальше магазина, да и самому Дане нужно было выбраться из навалившего дерьма и ужасного состояния, которое преследовало его уже месяца два. Или больше — после того переломного момента Поперечный потерял счёт времени. Поэтому сейчас рыжий успешно просиживал свои и без того старые джинсы, попивая пиво вперемешку с лимонадом. Громкая музыка, бьющаяся об стены просторной квартиры, к отдыху никак не располагала, а наоборот, заглушала сознание, но сейчас это отвлекало Даню от паршивых мыслей. Ему хотелось напиться до потери сознания, но Усачев ни за что этого не позволит — это жопа Поперечного тоже отчётливо чуяла. Конечно, всё могло быть не так плохо, если бы не заявившийся на вписку Музыченко. Весь такой крутой, в джинсах и классной куртке, с прикрепленной к ремню цепью и убранными в хвостик волосами — ни дать ни взять, мечта всех первокурсниц. Увидев его заходящим в зал, Даня испытал два очень противоречивых чувства: жуткий стыд за то, как он сейчас выглядел, будучи одетым в то, что первым под руку попалось, и дрожь в коленях, что скакала в такт сорвавшемуся с крючка сердцу. Юра выглядел так, будто ничего между ними не произошло, да и рыжую макушку посреди толпы он, видимо, вообще не заметил. Музыченко сразу направился к дивану посередине гостиной, где и был основной движ, а Даня благословил себя за то, что упросил Усачева сесть с ним на креслах-мешках в углу комнаты. Может, то, что они с Юрой не пересеклись, было и к лучшему, но душа Поперечного предательски тянулась к этому придурку, даже несмотря на то, что Музыченко разбил ему сердце, попутно повозив лицом по земле (образно, конечно). Юра ушёл из его жизни, громко хлопнув дверью, так и не появившись с момента их расставания, и Даня ненавидел за это и его, и себя. Поперечному недавно начало казаться, что он наконец смирился с этой пробитой насквозь дырой в груди, но Юре обязательно нужно было оказаться с ним в одном месте. Как же паршиво — Даня не думал, что сможет почувствовать себя ещё хуже, но жизнь бодро его удивляла, пробивая дно всё дальше и дальше, погружая Поперечного в пучину агонии и собственных мыслей. — Ты как? — встревоженно спросил Усачев. Даня вздрогнул. — Выглядишь так, будто тебя грузовик переехал. Тебе плохо? — Руслан по своему обычаю спрашивал осторожно, и, как отметил про себя Поперечный, давал очень мягкое определение чужому состоянию. — Хуёво, — ответил он, отпивая пива. — Очень и очень хуёво. Руслан коротко кивнул, наливая себе виски и не задавая лишних вопросов. Даня отсутствующе смотрел на то, как жидкость наполняет стакан, и не встрепенулся даже тогда, когда рядом кто-то с грохотом упал, выполнив какое-то неудачное музыкальное движение. Усачев не тревожил Поперечного лишними разговорами, и Даня был смутно благодарен — он даже и не думал, что какой-то там «отличник-ботан-зануда», с которым он по-приколу общался всю старшую школу, вдруг станет ему самым близким другом. А человек, который стал для него всем — бросит. Жизнь вообще, как оказалось, штука непредсказуемая. Юра всё ещё сидел на диване. Иногда к нему подходили девочки из компании второкурсниц, пытаясь «зацепить», но Музыченко мягко их отторгал, заставляя Даню злорадствовать. Вот так, сучки. Музыченко проверяет свои чувства, а не идёт на поводу мимолётного желания, хоть со стороны и казалось, что всё совсем наоборот. От этого рыжему становилось ещё больнее, и на незажившее сердце будто потихоньку сыпали соль — если уж Юра и любил его, то почему сейчас сидит и даже не подходит? Даня откинул голову назад. В голову лезли предательские воспоминания, сверля виски тупой дрелью, и Поперечный снова и снова видел перед глазами перекошенное лицо Музыченко во время их ссоры. А потом вспоминались их счастливые свидания, улыбки и прикосновения, и от этого становилось ещё больнее. Даня поспешно глотнул пива. Поперечный уже не помнил, сколько он выпил, пытаясь заглушить эту зудящую боль в груди и голове. Он и сейчас пытался всё запить, и мозг медленно, но верно наполнялся пьянящей тяжестью. Алкоголь физически ощутимо разливался по венам, обжигая стенки сосудов и бедный кишечник. Даня уже давно был нетрезв, но сейчас стало совсем невмоготу. Может, он бы совсем спился, но ломать свою жизнь из-за бросившего его Музыченко не позволяла гордость. — Рус, — подал он голос, усмехаясь. — Как думаешь, Юра ещё меня любит? Усачев покачал головой и взял немного чипсов из мисочки. Их осталось совсем немного, и Руслан уже знал, что ему самому придётся идти за новыми; Даню сейчас с места не сдвинуть и ядерным взрывом — он боится попасться на глаза Музыченко. — Не знаю. Рыжий усмехнулся. — Вот и я тоже. Время подкатило к трём ночи, когда Даню начало мутить, а Руслана клонить в сон. Заведя будильник, Усачев прикорнул прямо там, где сидел, оставляя Поперечного в состоянии полной беспомощности — ему казалось, что он сейчас и с кресла не подымется. Но блевать на пол комнаты на глазах людей такая себе перспектива, поэтому Дане пришлось сделать усилие и подняться. Голова предательски закружилась, и Поперечного зашатало. Чуть ли не ползя по стенке, он добрался до туалета, который был совмещён с ванной, кое-как открыл ручку, пытаясь унять соскальзывающие пальцы. К унитазу он подоспел прямо в соседний момент — стоило ему наклониться, как всё ранее выпитое вырвалось из горла, сильно сжимая грудную клетку до боли. Когда непереваренный алкоголь в желудке кончился, Даня поднял голову, убирая налипшие ко лбу волосы. Пальцами он поискал туалетную бумагу, которой вытер рот, и вдруг до его слуха донёсся щелчок открывшейся двери — кажется, он не закрыл её, когда заходил. Отметка «хуёво» моментально полетела ещё ниже, с хлопком пробив земное ядро. Зашедшим в комнату оказался Музыченко — охуенно, блять, просто отлично. Даня почувствовал, что ещё чуть-чуть — и у него случится нервный срыв прямо здесь, на вечеринке, на кафельном полу в туалете. Поперечный так и продолжил глупо сидеть в своей растянутой серой футболке с «пэкменом» из той старой видеоигры, в потёртых жизнью джинсах и осунувшимся лицом. Музыченко тоже застыл на пару секунд, но удивление на его лице с плавным переходом сменилось на маску безразличия. — Извиняюсь, не знал, что занято, — подал голос он, но уходить, похоже, не собирался. — Мне только пятно застирать. Не помешаю? — Нет, — автоматом выдавил из себя Поперечный, продолжая сидеть на полу рядом с унитазом. Юра подошёл к раковине и включил воду, подставил под неё руки и принялся мочить пятно на рубашке. Даня видел только его спину и хвостик на затылке. Хотелось привычно подойти сзади и прижаться щекой к чужой шее, мягко обнимая при этом, но Поперечный сразу себя одёрнул. Не нужно. — Что, и ничего не скажешь? — ехидно произнёс Даня, продолжая сидеть. Чёрт с ним, с ужасно выглядящими старыми джинсами и растянутой футболкой — Музыченко видел его вообще без них. — Как дела-то хоть? — Нормально, — бесцветно ответил Юра, продолжая мочить ткань. Поперечный закатил глаза. Внутри его била паника, но снаружи это выливалось в несвязное поведение — интересно, в каком месте нужно было повернуть краник, чтобы закрыть этот словесный понос. — А у тебя? — Да вот, пытаюсь пережить то, что ты плюнул мне в душу, но у тебя, видимо, вместо слюны змеиный яд, — прохрипел Даня так, будто у него изо рта сыпался песок. Собственная попытка поддеть показалось ужасно глупой. Музыченко молчал. Закрыл кран, проверил рубашку, посмотрел в зеркало, погладив свою причёску — к сожалению, Поперечный не видел его отражения, но он и так прекрасно знал, как красиво и отточенно это выглядело. Опустив руку вниз, Юра так и остался стоять спиной к до сих пор сидящему на полу Дане. Тот лишь ждал и молчал. — Хочешь сказать, у тебя самого вместо слюны святая вода, что-ли? — с внезапным раздражением произнёс Музыченко, поворачиваясь. — Ты-то тоже хорош. — А чем? — с вызовом ответил Поперечный, вздирая подбородок. — Это вроде ты ушёл. — А ты начал кричать. — Не переводи стрелки! — Ты сам первый начал. Музыченко сложил руки на груди, опираясь на раковину. Рыжий начал злиться — ему казалось, будто он вёл себя, как маленький ребёнок в детском саду. Хотелось ткнуть Юру в его вину так, как тыкают кота в лужу ссанья, но Поперечный не мог вспомнить причину их ссоры вообще. Только то, что они много кричали. Хорошо хоть до битой посуды, как в дешёвых сериалах, не дошло. — В следующий раз не впускай людей в свою жизнь, если планируешь их втоптать в пол. Но это так, на будущее, вдруг ещё кто-то окажется долбоебом вроде меня, — посоветовал Даня, вытирая рот. После того, как он проблевался, на языке и нёбе было неприятно, но Поперечный не хотел сейчас вставать к раковине. — И не говори им, что они для тебя значат — люди иногда бывают доверчивы, знаешь ли. Музыченко, кажется, взбесился. Может, эмоции Дане сперва и показались, но Юра принялся тереть виски пальцами, глядя куда-то в пол — верный признак того, что он раздражён. — Да сука, — Музыченко яростно обхватил свою голову руками, стараясь не сорваться. — Хватит действовать на нервы. Тебе самому, блять, приятно что-ли? — злобно спросил он, сильно сжимая пальцы в кулак. — Ты думаешь, я тебе пиздел всё время? Спасибо, Данечка, вот какого ты обо мне мнения, а? Поперечному хотелось отвернуть голову, но он стойко продолжал смотреть Юре в глаза. — А что? Ты, вроде, назвал меня тупым хуйланом, наорал на меня, а потом ушёл из моей же квартиры, пиздец, какого я ещё должен быть о тебе мнения? — повысил голос рыжий, приподнимаясь. Это было ошибкой — ноги свело болью от затёка. Пришлось плюхнуться обратно на пол. — Может, ещё и отлизать тебе прям щас в знак благодарности? — Да тебе только унитаз отлизать и светит. Даня вспыхнул, готовясь ответить что-то язвительное, но разорвавшаяся фейерверком злость внезапно схлынула, оставив после себя выгоревшие остатки костра. Музыченко отворачивался — телом всё ещё был повернут в сторону Поперечного, но лицо и взгляд были направлены как можно дальше назад. Если бы Даня не знал Юру слишком хорошо, то он бы решил, что тот его игнорирует. Но Музыченко делал так, когда пытался скрыть эмоции, а уйти или замять происходящее, не потеряв при этом достоинство, не получалось. Даня затих, ожидая какой-то реплики. — Ты в порядке? — Нет, нихуя не в порядке! — Юра внезапно ударяет кулаком в стену. Сильно, хоть и не костяшками, а боковой стороной, и Поперечный вздрагивает. — Зачем ты вообще со мной заговорил, сам прекрасно понимаешь, чем это, блять, кончится. Лезешь в пекло, а потом удивляешься, почему жопе больно. Так? — Я, может, хотя бы пытаюсь что-то сделать, — хрипит Поперечный, не поднимаясь. — Может, хочу всё исправить, а ты бегаешь, а теперь ещё и я, блять, виноват, спасибо, Юронька. Музыченко выдыхает и сползает на пол, продолжая обхватывать руками голову. Слышно, как он дышит и как капает вода с неплотно закрытого крана. Юра не изменился — всё ещё не закрывает кран до конца. Наверно, и отделения для столовых приборов тоже путает, не глядя кидая вилки в отдел для ложек. — Нечего исправлять, Дань, — наконец подаёт голос Музыченко, не поднимая взгляда. — Это же был пиздец полный, мы с тобой никогда так не ругались, и не забудем такое никогда. Давай просто не будем цепляться за всякую хуйню и всё? Не будем делать друг другу больно лишний раз. Даня молчит, прислушиваясь к падающим в раковину каплям. Они будто отсчитывают секунды — время идёт и идёт, приближаясь к концу. Музыка за стеной всё ещё гремит, вечеринка продолжается, и они должны быть там, но в итоге сидят здесь вместе. Пересекшиеся на вечеринке посравшиеся бывшие. Злоебучий сюжет мелодрамы про алкоголь и вздохи, не иначе. Поперечный вздыхает и тоже трёт пальцами виски — сам когда-то перенял этот жест у Музыченко. Ему плохо физически. Голова горит, в горле першит, а в груди больно от застрявшего комка, будто организм предательски хочет, чтобы Даня сейчас заплакал. Был какой-то период, когда Поперечный плакал часто, а потом перестал — слёзы сменились елозящей, как ножовка по струнам, болью в голове. Он и сейчас не заплачет, но терпеть этот зуд в затылке было невыносимо — хотелось скулить раненой собакой. — Если тебе тоже хуёво от того, что мы посрались, значит, ты помнишь и те моменты, когда мы были такими охуенно счастливыми, так? — делает вывод Даня, решаясь взглянуть на Юру. Тот тоже поднимает на него взгляд, застывший на границе между безразличным и слабо понимающе-участливым. — Может, нам тогда стоит ещё раз попробовать? В ванной виснет молчание, а потом Музыченко вздыхает и встаёт, отряхивая джинсы. Поперечный понимает, что тот собирается уйти, но не винит его — наверно, они оба не созданы для отношений, которые нужно было строить. Юра подходит к двери и открывает её, останавливается. Музыка теперь доносится громче и, залетая в ванну, отскакивает эхом от кафельным стен. — Наверное, можно. Тогда я могу вернуться завтра? — спрашивает Музыченко так, как будто говорит о чём-то совершенно обыденном. Слишком быстро. — Конечно. Юра выходит, не до конца прикрывая дверь и даже не попрощавшись. Даня выдыхает и медленно поднимается с пола. Ну, хоть какой-то шаг сделан. Когда Поперечный вернулся в зал, Юры в квартире уже не было, поэтому рыжий отправился будить Усачева — тот ещё спал на кресле, подложив руки под голову. Дане пришлось прервать чужой сладостный сон и затыкать друга пальцами в бока, который такому повороту событий был совсем не рад — чуть не свалился с мешка, благо, успел скооперироваться. Руслан сразу сказал, что съезжаться обратно вот так скоро — громаднейшая ошибка. Стоило Поперечному окончательно растолкать и в двух словах и по пальцам разъяснить заспанному Усачеву ситуацию, как тот замахал руками. — Отношения ещё не наладили, а уже обратно съезжаетесь? Дань, ты в своём уме? — возмутился Руслан, продирая слипшиеся ото сна глаза. — Я, конечно, лезть не буду, но сразу говорю — зря вы так. Усачев ещё толком не проснулся, но уже готов был рвать и метать. Вид Дани, сопливо страдающего по своему Юрке, его совсем не радовал, и он отчётливо чувствовал, что ничего хорошего из этой затеи с «возобновлением отношений» не выйдет. Поперечный впервые в жизни закрывал на слова друга глаза. Не шёл на перекор, как было с тем трюком в скейт-парке, а именно игнорировал чужое напутствие, пытаясь убедить себя, что всё будет нормально. Правда, тогда он на скейтборде всё-таки наёбнулся, и Усачеву пришлось оказывать первую помощь, а потом чуть позже слушать, как Даня по телефону треплется про всё это Музыченко. Упасть опять было страшно, но Поперечный пытался собраться с духом. — Да похуй, — бурчит Даня, заставляя Усачева довольно мирно негодовать. — Как-нибудь устаканим всё. А под «всем», как оказалось, подразумевалось слишком много. Юра, как и сказал, приехал на следующий день, привезя только свою спортивную сумку с одеждой. Когда он уходил в прошлый раз, то многие его вещи остались у Поперечного — кружка, пособие по ремонту машин и много чего ещё. Возвращаться за ними Музыченко тактично не стал, а сам Даня не стал выбрасывать — просто убрал в коробку, которую задвинул в дальнее место в шкафу, будто ещё не всё было потеряно. Как оказалось, не зря. Теперь Юра сидел на полу и разбирал всё это, раскладывая по старым местам. Даня сидел на диване, пытаясь читать, но не мог сосредоточиться — сердце предательски ныло, когда он видел, как Музыченко возвращает на старое место плакат с «Битлз» и снова ставит на полку фарфоровую фигурку кошки. Поперечный был уверен, что если он зайдёт в другие комнаты, то там тоже всё будет так, как раньше. Как будто в общую картину вернулись недостающие кусочки пазла, без которых сюжет не мог быть закончен. Это грело сердце, но в то же время заставляло его сводиться от боли. Раньше они доводили квартиру до состояния свинарника, наводя генеральную уборку раз в месяц и боясь наследить там, где только что помыли. Конечно, они могли вообще не убираться, но Юра возмущался, да и сам Даня неловко почёсывал затылок, когда пытался найти свои носки в куче хлама. Конечно, это была квартира Поперечного, но вот за порядок более ответственен был Юра, хотя всякие мелочи по типу «клади кружку в раковину за собой, а ещё лучше её помыть» были по части Дани. Ему вообще квартира досталась по наследству от деда, и они с Юрой могли жить вместе, сколько хотели и как хотели, но додумались до этого только на втором курсе универа, учитывая то, что Даня съехал от матери с бабушкой уже во время своей первой студенческой зимы. Просто они как-то сглупили, да и встречались на тот момент не так много — всего полгода, но ведь они и общались столько же. Дане вспомнился тот самый день, когда они вообще впервые решили съехаться. Конечно, до этого у них такого и в мыслях не было, и «съезд» произошёл как-то спонтанно. Вроде, у них тогда было недо-свидание, они зашли к Поперечному домой, и Дане, кажется, не хотелось отпускать Юру от себя. И он с дуру ляпнул: «а давай ты у меня останешься?», и уже на следующий день они перевезли к Дане на квартиру Юркины пожитки. Правда, тогда насладиться первыми днями совместной жизни не вышло — в тот же день Музыченко укатил с родителями на дачу по делам, снова оставляя Даню в одиночестве, зато вернулся он красиво — счастливый, пахнущий сеном, с букетом полевых цветов, который с порога запихнул Дане в руки, со счастливым придыханием наблюдая, как Поперечный расплывается в удивлённой улыбке. — С какой такой стати притащил цветы? — Ну, может, захотелось. Высохший через время букет Даня, конечно, выкинул, не став делать гербарий на память или что-то тому подобное. Да и зачем? Было приятнее хранить воспоминание у себя в голове. Одиннадцать часов вечера, свет, включенный только на кухне и в коридоре, счастливый Юрка с этими цветами. Ромашки, пара колосков ещё недозревшей пшеницы, пионы, видимо срезанные с чьей-то клумбы. Такой маленький кусочек уходящего лета, собранный Юркиными руками и поставленный Даней в банку из-под абрикосового варенья. Разобрав вещи, Музыченко натянул куртку и ушёл на улицу, аргументируя это тем, что нужно что-то купить. Даня не стал возражать — даже не слез с дивана, продолжая свои жалкие попытки чтения, но строчки расплывались и волнами прыгали перед глазами, будто не хотели даваться сознанию. Поперечный вздохнул и отложил несчастную книгу рядом с собой, оставляя на нужной странице закладку и слезая наконец с дивана. Босые ноги, до этого уложенные в позу лотоса, неприятно обожгло холодом, и Даня поморщился. Комната теперь выглядела по-другому — тревожно и одиноко. В неё вернулись старые привычные кусочки, но в зале словно осталась та пустота. Поперечный вышел на кухню — пальцы совсем замёрзли, но наступать на холодный линолеум уже было не так неприятно. Пустой до этого подоконник снова оживило искусственное деревце из бумажных подсолнухов, купленное на какой-то распродаже или в подземном переходе. На длинную ручку духовки снова вернулись полосатые полотенца, также ухваченные Музыченко, но уже на рынке, а в кухонный гарнитур водрузились глиняные горшки, которые они вместе купили. Дане на секунду показалось — а может, никакой ссоры между ними и не было? Может, всё приснилось? Наверно, если бы Юре было на него плевать, он бы забрал все эти вещи. Деревце, статуэтки, плакаты и картинки (частично выклянченные у Поперечного), подставки под кружки. Вроде такой хлам, но Музыченко этим мало-мальски дорожил, что не помешало ему оставить все эти вещи. Юра бы не поленился и забрал бы всё это с собой, оставив Поперечному серую пустоту. Может, в этих вещах просто было слишком много самого Дани, что порождало бы болезненные воспоминания? В конце концов, Юра сам говорил, что сам для себя бы такое не взял. Наверно, если бы он забрал всё, то Поперечный остался бы в его жизни этой назойливой брешью, что до краёв наполнена воспоминаниями, и от того не заживает. Музыченко хотел просто забыть? Даня не знает, и все эти мелочи, распиханные по углам, всё ещё не дают ему покоя. Юра возвращается «домой» ближе к полуночи. Поперечный к этому времени успел кое-как умыться, выключить свет, лечь в постель, и звуки в коридоре заставляли его сердце трепетать. Было слышно, как Музыченко снимает куртку и вешает её на крючок, как случайно стукается об вешалку металлический замочек, как шуршит синтетика. Даня ждёт, что Юра зайдёт в спальню и ляжет рядом, но шаги направляются в сторону гостиной — Музыченко собирается спать на диване. Поперечному становится плохо, но он держится. Он забывает крикнуть «спокойной ночи», и Юра в соседней комнате тоже молчит. Тут даже не играло роли, знал ли он о том, спит ли Поперечный или нет. Мог бы просто зайти и лечь спать рядом, как раньше. Кровать тоже хранила под своим матрасом ворох болезненных воспоминаний. Даня помнил, как они с Юрой спали в обнимку, а если не в обнимку, то всё равно просыпались с переплетёнными ногами и чувствуя тёплые тела друг друга. Музыченко уходил спать на диван только тогда, когда он был подвыпивший или накурившийся и не хотел дышать на Даню перегаром, либо же когда они по-мелкому ссорились, и Юра уходил в зал в знак протеста. Правда, потом он втихую всё равно возвращался к Поперечному и аккуратно ложился рядом, не укрываясь одеялом. А ещё иногда Даня просыпался, случайно уткнувшись носом в чужую грудь, или Музыченко тыкался своим носом к нему в глаза. А чуть реже, когда уж совсем накатывала любвеобильность, были и поцелуи, куда же без них. Да эта кровать помнила, чёрт возьми, даже их первый раз. Помнила, как Даня хрипел под чужим телом, Юрины поцелуи по всему телу и равномерные толчки. Было неприятно, было долго, было жарко, было безумно, но плохих воспоминаний не осталось — они просто не отпечатались. Остался только фрагмент с лежащим рядом уставшим Юркой, скомканное постельное белье и трепетно-странное чувство. Тяжело дышащий Музыченко рядом, который ещё не мог отойти от накрывшего горячим взрывом оргазма и шелестящего Даниного «Юра-Юра-Юра, ох, блять», затекающего в уши. Даня помнил. И, он был уверен, Юра тоже. Поперечный засыпает, ворочаясь. Музыченко в соседней комнате не спит до последнего, сверля глазами стену. На следующее утро Даня чувствует себя ещё хуже. Благо, что идти никуда не надо, иначе Поперечный бы умер, не поднимаясь с постели. Юра ошивается на кухне, на сковородке что-то аппетитно клокочет, но Даня почему-то чувствует во рту прогорклый привкус, будто он не чистил зубы уже неделю. — Доброе утро, — подаёт голос Поперечный, неловко присаживаясь за стол. Ему хочется молока, но почему-то стыдно подходить к находившемуся близко к плите холодильнику, где возился Музыченко, поэтому рыжий остаётся сидеть на месте. — И тебе того же, — безразлично отвечает Юра, открывая крышку. Со сковородки подымается пар, и вид готовившегося блюда, видимо, устраивает Музыченко, потому что газ сразу же выключается. Он лопаточкой сдирает со сковороды куски и кидает их на тарелки — по запаху Даня запоздало понимает, что это омлет. Юра молча ставит перед Поперечным тарелку и садится напротив. Даня достаёт из стоявшей на столе подставки вилку и тыкает омлет зубчиком. Выглядит получше, чем то, что Поперечный готовил себе обычно. — Яйца деревенские, что-ли? — неуверенно спрашивает Даня, пытаясь завести беседу. Он словно пытается заговорить с незнакомым человеком, и от этого на душе оседает паршивая корка. — Омлет обычно таким не получается, если магазинные. — На рынке вчера купил, — пожимает плечами Юра, уплетая свою порцию вместе с куском хлеба. — Не люблю, когда яйца из магазина. — Не знал, — произносит Поперечный, наконец укладывая в рот кусочек Юриного «шедевра». Вкусно. Раньше утра проходили по-другому. Даня помнил, что они с Юрой делили обязанности — Даня готовил по нечётным дням, Юра по чётным, а в выходные они обычно готовили вместе, если, конечно, вообще готовили, а не питались всякой быстроприготовляемой бурдой. Благодаря этому режиму всё было спокойно — была привычная цикличность, и не было никакой суеты из-за того, что нужно по-быстрому что-то сварганить на завтрак и успеть при этом в универ. Они просто по очереди вставали пораньше и готовили завтрак на двоих — удобно и нет никакой неразберихи, не считая бардака по всем комнатам. Даня, кажется, перестал нормально питаться после его с Юрой расставания. Если ел, то всякие остатки или хлеб, а самой нормальной едой было заварное пюре. Если бы не Усачев, который иногда навещал Поперечного и пинком сгонял того с дивана, при этом кормя тефтелями от его мамы, то пищеварительная Данина система полетела бы под откос. Первые дни Поперечный переносил очень трудно. Самые-самые первые несколько часов он метался по квартире, пытаясь избавиться от всплывающих картинок в голове. Потом наступила апатия — он лежал на кровати, теша себя надеждой, что Юра вернётся. Но Музыченко не вернулся, и Даня попытался забыть. Сидел перед телевизором, увеличивая счета за электричество, запоем читал и вообще пробовал какие-то новые хобби, чтобы отвлечься от сжигающих разум мыслей. К алкоголю он благодаря силе воли притрагивался редко — не хватало ещё и спиться, потеряв всякую возможность на нормальное функционирование. И вот сейчас Юра наконец вернулся, но Дане с ним даже заговорить было страшно. Он думал, что всё снова будет, как раньше, а в итоге Музыченко просто молча поставил тарелку в раковину и ушёл. Поставил тарелку в раковину, забирая у Дани возможность в шутку его упрекнуть, как раньше. Поперечный отчётливо чувствовал, что Юра всё больше и больше ускользает от него, как песок между пальцев. Никак не удержишь, но крупинки настойчиво прилипнут к коже. Даня без особого аппетита съел ещё кусок омлета. Вкуса уже не было — он растворился в горьком привкусе апатии. Поперечный не мог понять, куда же делся тот Юрка Музыченко, с которым они пылко целовались по углам дворов, раздражая своим видом назойливых бабок, что сидели на скамейках и критиковали молодёжь. — Ты как? Выглядишь уставшим, — произносит Даня, аккуратно присаживаясь рядом. Юра развалился на диване, как в старые добрые, и хотя бы это не поменялось. — Неделька выдалась дерьмовая, — выдыхает Музыченко, и по его голосу Поперечный чувствует, что Юра в чём-то привирает, но тактично молчит. — Я могу включить телевизор? — Конечно. Раньше Юра не спрашивал. Просто с размаху запрыгивал на диван, включал свои любимые каналы, а если Даня оказывался рядом, то тянул и его за собой. Кино они смотрели тихо, почти не обсуждая, а вот на рекламе Музыченко неизменно лез целоваться, заставляя Поперечного сжимать губы и шутливо жмуриться — «чёрт с ним, с твоими поцелуями, я ещё новую рекламу сока не видел». Сейчас Юра тупо лежал, в той же позе, что и обычно, закинув руку под голову, а Даня примостился на краешке дивана, ближе к подлокотнику, не решаясь лечь к Музыченко на грудь, как он делал обычно. Да и Юра насчёт этого ничего не говорил и сам не приглашал — значит, не хотел. Может, зря они всё это затеяли? Даня не хотел верить в то, что тот самый Юра, который пригласил его на выпускной бал, и по которому он тихонько пускал слюни весь одиннадцатый класс, больше ничего не чувствует. Поперечному не хотелось осознавать то, что бурный роман, в который он ударился с головой, теперь перегорел. Музыченко сидел рядом — живой, настоящий, но слишком другой. Он больше не прикасался, не разговаривал, не начинал напевать себе под нос, и Даня чувствовал себя просто ужасно. Раньше Юра жить не мог без физического контакта, Поперечный сам не понимал, как он загнивает без этих обыкновенных прикосновений, а теперь они оба были словно чужими. Вроде всё, что между ними было, точно произошло, тот поцелуй на школьном крыльце всё ещё был ярким воспоминанием, Юрино «я могу быть рядом, если ты хочешь» точно не было очередным сном, но Даня этого не чувствовал. Он словно оказался в пустоте, которая поглощала его, как зыбучие пески затягивали всё, что попадётся. На экране телевизора шла какая-то бурда. Картинки смешивались в одно непонятное целое, и Поперечный не мог сосредоточиться на сюжете, бесконечно ёрзая. Юра вперился глазами в бегающее изображение, не особо замечая происходящее вокруг, и почему-то Дане показалось — сейчас или никогда. — Юр, — зовёт Поперечный, через силу пододвигаясь ближе. Тело словно тянуло вниз гравитацией, и Даня чувствовал, что ещё чуть-чуть — и он упадёт. — Юр? Музыченко без особых эмоций поворачивает голову, и даже не сопротивляется, когда Поперечный его целует. Он безразлично отвечает на Данин поцелуй, если это ответом вообще можно было назвать — Юра не пытается притянуть рыжего за затылок, не зажимает лицо ладонями, не лезет под футболку, и это касание губами выходит скудным, сухим и безвкусным, как пересохшее пирожное. Поперечный не отстраняется до последнего, будто верит, что что-то выйдет. Не получается. В комнате виснет мертвая пауза. — Я пойду, — зачем-то говорит Даня, вставая с дивана чуть резче, чем он хотел. Лицо Музыченко неуловимо кривится, но не от отвращения. Возможно, от внутренней боли. — Извини. Поперечный уходит (убегает) к себе в комнату, пытаясь справиться с нахлынувшей агонией. Голова болит, ноги подкашиваются, а затылок нестерпимо зудит изнутри, вызывая желание рвать на себе волосы. Даня ложится на кровать, стараясь держать свои руки при себе — нет, нельзя опускаться до физического самобичевания. Мысли в голове бьются о черепную коробку, неистово толкаясь внутри. Поперечный складывает руки на животе, разглядывая потолок. Он ещё больше разочаровался. Не стоило целовать Юру, но уже поздно. У Музыченко больше не было того затягивающего взгляда, в котором можно было утонуть — вместо него была лишь глухая стена, стучаться об которую было бесполезно. Даня через силу встаёт и направляется в ванную. Ему почему-то кажется, что он не может больше терпеть. Он не думал, что иметь рядом кого-то дорогого и не получать от него никакой отдачи настолько больно. Ледяная вода немного уводит мысли в другое русло — кожу на щеках и пальцах морозит, и Поперечный, вроде, приходит в себя. Он устало опускается на пол, опираясь подбородком на край ванны. Холодный, но, в общем-то, всё равно. Краем уха Даня улавливает, что телевизор выключается, переставая шуметь. За этим следуют чужие шаги и поворот дверной ручки. Дверь в ванную открывается, но Даня не смотрит назад, зная, что это Юра — больше некому. — Извини, — произносит Музыченко, садясь рядом. — Наверно, зря мы. — Я понимаю, — эхом отзывается Даня, хотя Юра ни в чем его не винил. — Наверно, просто я уже не тот рыжий, который встаёт на столы, чтобы привлечь твоё внимание. Музыченко против воли усмехается. — Нет, ты всё такой же. Только… в тебе больше нет искры, что-ли. — Ну конечно, — буркнул Даня, отворачиваясь. — Не удивляйся тому, что твой бывший переживает по поводу вашего с ним расставания, это в порядке вещей. — Не злись, — осторожно произносит Юра и — о, боги, неужели? — аккуратно берёт Поперечного за руку. — Я не знал, что тебе так плохо. — Ага, а тебе, я смотрю, вообще всё равно, и ты вернулся, чтобы меня добить. — Я же попросил, не злись. Дань? — Музыченко пытается развернуть рыжего к себе. — Данечка. Я хочу поговорить, пожалуйста. Поперечный неохотно поворачивается. — Что тебя тревожит? — спрашивает Юра, поглаживая чужую руку, и Даня не может удержаться — тает. Вот он, его заботливый Юрочка, который всегда такой тёплый и поддерживающий. И в то же время Поперечный чувствует себя так, будто на сеансе у психолога оказался, ей богу. — Можешь меня ругать. — Я тебя уже обругал дохуллион раз в первые дни после расставания, — бурчит Даня, очень остро чувствуя чужие прикосновения. К нему слишком давно никто не прикасался, и сейчас рыжий слишком тянется к чужой ласке. — Мне нечего сказать. Просто хочу, чтобы было, как раньше. — Я думал, ты не одобряешь консерватизм, — замечает Музыченко. — Это совсем другое, гений. Юра тихо смеётся. — Я просто не знаю, — он внезапно серьёзнеет, сжимая ладонь Поперечного чуть крепче. — Я тебе такой хуйни наговорил, и ты варился в этом сколько времени, а я злился и… знаешь, боялся, — спотыкается Юра, заставляя Даню вздрогнуть. Музыченко было сложно признать свои страхи и говорить о них. — Злился на тебя и боялся тебя же. Даня кивает. — Я вот не понимаю. Если ты тоже хочешь всё исправить, то почему так себя ведёшь? — это звучит чуть требовательнее, чем должно звучать, и Поперечный осекается. — Не подходишь ко мне и целовать не хочешь. Юра прячет глаза, ища что-то на полу. — Я поэтому здесь с тобой на полу сижу. Хотел извиниться, не думал, что в итоге на такой разговор выйдем, — признался он. — Пиздец, я же как последняя мразь себя повёл. Вот кто я после этого? — устало спрашивает Юра, ослабляя хватку. Поперечный закатывает глаза, пытаясь не улыбаться. — Юрка. Музыченко, — отвечает он, пытаясь сдержать рвущуюся наружу нежность. Господи, как же он злился на этого идиота, но он так же нестерпимо его любил, и сейчас вся злость будто забылась, напоминая о себе лишь маленьким паршивым осадочком. — Я «варился» не в том, что ты наговорил, а в том, что ты ушёл. Я думал, что, наверно, жизнь кончилась. Ты же моя вторая половинка, как никак, — Даня хохочет и замолкает. — Без тебя уже не то. — Звучит как зависимость. — Не. Скорее, как потеря музы. — Классный каламбур, — кивает Юра. — Как я могу перед тобой извиниться? — внезапно спрашивает он так, как будто один во всём виноват. Поперечный мотает головой. — Поцелуй меня, а там сам решай, что хочешь, — произносит он, но голос внезапно пропадает и получается очень тихим. Юра вздрагивает. — Что? — переспрашивает Музыченко. Обычно Юра никогда не сомневался, значит, сейчас просто не расслышал. Даня опять чувствует, как в груди защемило. Они слишком хорошо друг друга знают. Придурки они оба. — Поцелуй меня, — через силу повторяет Поперечный чуть громче, и Юра с радостью подчиняется. Поцелуй получается коротким, каким-то символичным, но Даня наконец разбирает на Юриных губах привкус нежности, и это его устраивает. Поперечный прижимается щекой к чужой груди, чувствуя, как тёплые руки Музыченко поглаживают его спину. Как в старые добрые. Впервые за долгое время.