Я была мертва до тебя

      Я помню, как в первый раз наставила на тебя дуло автомата. Мы были в медчасти, ты испугалась, я тоже, если честно. Я не хотела стрелять, но выстрелила бы. Иначе никак.       За 22 месяца на границе я хорошо это усвоила. "Не готов выстрелить - готов умереть" - гласит наклейка на холодильнике. Кто-то хотел остроумно пошутить, прицепив ее туда, не удивлюсь, если старшина. Он часто шутит. Говорит, пока шутишь - не сойдешь с ума. Странно, но к своему 23-му месяцу здесь мне больше не смешно.       Когда старшина не шутит, он рассказывает про арабов. Мне не нравится. Предпочитаю заткнуть уши какой-нибудь меланхоличной песней Керен Пелес и отключиться. Сколько можно слушать про арабов, будто кроме них для нас ничего не существует. Хотя, может, наоборот, все существует, потому что мы не перестаем о них думать...       Быть уставшим на границе - дело житейское, здесь по-другому не бывает. Что, по-твоему, должно придать тебе невероятных сил? Бесконечные патрули? Песок? Арабы? Все здесь уставшие, я не исключение. Только раньше при объявлении тревоги или просто при выходе в дозор силы появлялись сами собой. Чувство ответственности и некого самолюбования брали верх и отгоняли назойливое уныние. Я все-таки солдат. Не ребенок, не слабак и не трус. За моей спиной целая страна, перед моим лицом пустыня, кишащая врагами. К середине службы я разучилась их различать. Палестинцы, другие арабы, мужчины, женщины, подростки...Теперь все на одно лицо, все нелегалы. Старшина говорит, адаптировалась.       Тебя я запомнила сразу. Привлекли внимание черные волосы, развевающиеся на ветру, спутанные и все в песке. Босые ноги, тоже в песке, тонкие голые щиколотки, длинная юбка, грязная и вся подранная, худой дрожащий стан. На фоне веселой плечистой конвоирши ты выглядела жалко. Особенно с повязкой на глазах. Зато ты не сутулилась, вела себя спокойно и уверено, даже слишком. Поэтому командир не верит твоим словам и непокрытой голове.       Когда ты сдалась, потеряв сознание в камере, командир все-таки позволил отвезти тебя в медчасть. Ты была слишком истощена, а на базе нет потребности в мертвых мусульманках. Сутки ты лежала неподвижно, сутки я дежурила у твоей койки.       Я завидовала твоему бессознательному умиротворению. Тому, как размеренно вздымается от дыхания твоя грудь, как зрачки периодически начинают дергаться под тонкими тяжелыми веками, и тому, что в своей голове ты сейчас явно не здесь, не нелегалка и не заключенная под стражу ЦАХАЛа предательница.       В своей болезненной дреме ты не была похожа на преступницу. На гражданке ты вполне могла оказаться моей соседкой или одноклассницей, девушкой из клуба или той, с кем я лишь раз обменялась взглядами в автобусе. Такой взгляд я бы точно не забыла.       Ты очнулась так неожиданно, что я даже слегка расстроилась. Заметавшись по простыне, испуганно таращась, ты попыталась выдернуть из руки катетер. Я крикнула второму караульному, чтобы позвал врача. Мой крик заставил твои темные глаза округлиться еще больше, ты вскочила с койки, и я направила на тебя ствол, в надежде, что это тебя усмирит. Я не угрожала. Просто хотела, чтобы ты прекратила.       Легким движением ноги распахнув металлическую дверь, в палату впорхнула женщина-врач, очевидно, не успевшая доесть свой завтрак. Выразительным жестом развернув на ходу любопытного солдатика, она спокойно уложила тебя назад на койку. Направленное в ее сторону дуло врача совершенно не смутило. Более того, мое присутствие женщина проигнорировала полностью, как и то, что нелегалка, находящаяся в 30 см от нее, могла в любой момент попытаться вогнать ей в глаз пластиковую ручку.       Врач что-то быстро отметила на листке и обратилась к тебе на арабском. - Вы можете... - тут же перебила ее я.       Женщина вопросительно подняла бровь, словно совсем не ожидала, что я решусь с ней заговорить. - Если ты знаешь, сколько у нее было беременностей до этой, могу, - ехидно усмехнулась она. - Не волнуйся, девочка, мы с тобой служим на одной стороне, хоть и молимся разным Богам.       Командир приказал идти в увольнение. Говорит, много молчу в последнее время, это нехорошо. Я не против вырываться домой на выходные, только есть ли в этом смысл? Головой я на базе. Обычно выходные на гражданке забивают мысли бытовухой, вроде стирки и починки утюга. Раньше я весь день могла висеть на телефоне со школьной подругой или сестрой, но теперь и это стало в тягость. Сегодня в планах пролежать под одеялом до обеда, пока желудок не начнет истошно вопить. Пока справляюсь.       Не хватает сил думать. Будто мысли загустели, и в голове теперь полнейший кисель. В темноте сознания то и время возникает образ, бледное лицо с черными манящими глазами. Я не прогоняю его, только лениво пролистываю картинки нашего короткого знакомства.       В другой жизни ты бы мне обязательно понравилась. Такая тонкая, изящная. Сложно представить, как в таком хрупком теле поместится настоящий ребенок. Слишком красивая для нелегалки, слишком покорная для палестинки, слишком таинственная, чтобы перестать о тебе думать.       Эти выходные мы провели вдвоем. В моей фантазии достаточно места для юной беременной арабки, незаконно пересекшей границу и добровольно рассказавшей врагам про контрабандистский туннель. И как ты умудрилась стать самым запретным плодом из всех... В моих мечтах все было проще, ты была девушкой из соседнего квартала. Было несложно придумать тебя и твою жизнь. И нашу жизнь при других обстоятельствах.       К концу Шаббата ты так прочно вросла в мои мысли, что казалось, ты всегда там была. Не помню, как собралась на базу и вышла из дома, очнулась уже в поезде от резкого рывка с перрона. Я вздрогнула и сжала крепче ремень автомата. Дернувшийся поезд так внезапно выкинул меня из мира собственных фантазий, что стало как-то не по себе. Окинув беглым взглядом полупустой вагон, я наткнулась на напряженное лицо, отраженное в окне. Кто-то пристально следил за мной, кто-то очень знакомый, но отстраненный, вроде друга детства, о котором раньше ты знал все на свете, но теперь или безнадежно забыл, или это больше не имело никакого смысла.       Это была не я. Кто-то чужой. Чужие руки сжимали ремень моего автомата, чужие губы потрескались от сухости, чужие волосы выбились из хвоста и торчали в разные стороны. Это все не по-настоящему. Меня здесь нет.       На базе сегодня шумно. Чувствую, что должна срочно разузнать, что происходит, но не могу включиться. Словно все это меня не касается. Налетевший на меня в коридоре командир тут же отправляет в помощь смене. Говорит, все уехали в пустыню, там людей не хватает. На автопилоте доплываю до места назначения.       Тут еще больше суеты. Я стою в надзоре, со мной еще трое солдат, но от тревоги леденеют пальцы и давит в груди. С нами в комнате 5 или 6 арабов, все мужчины, кроме тебя. Хочется узнать, что мы все делаем в одном помещении, но страх встал комом в горле и не дает выдавить и слова. Тебе, кажется, тоже страшно.       Кто-то из нелегалов начинает орать на арабском, солдат тычет в него оружием и кричит в ответ. В комнате начинается непонятное движение. К арабу присоединяются другие мужчины. Я изо всех сил сжимаю челюсти, стараясь держать лицо, но пульс колотит так громко, что заглушает ор. - Они требуют увести женщину! Непокрытая! Грех! Он не будет с ней здесь, - наконец складывает один из них на корявом английском.       Солдат велит заткнуться, но другой толкает его в бок и кивает мне: - Черт с ними. Веди ее в соседнюю.       Мы одни в сырой темной коробке 2,5 на 3. Ты смотришь в потолок, покачиваешься. Я наблюдаю. Взрыв эмоций в моей голове уничтожил все фантазии, и теперь там пустота. Ты что-то тихо спрашиваешь на арабском, я непонимающе качаю головой. Почему-то ужасно хочется спать, хотя почти два дня я не вылезала из постели. - Амира. Ты? - произносишь с забавным акцентом, осторожно косясь. Ты узнала меня. - Ханна, - вру я. - Ханна... - с еле заметной улыбкой протягиваешь ты, снова уткнувшись в потолок.       Где-то вдалеке звучит глухой удар и легкой волной прокатывается по стенам. Ты выжидающе смотришь на меня, а я лишь бездвижно смотрю в ответ. Одинокая лампочка на потолке начинает мигать. Вслед за ударом взвизгивает сирена, и сразу же гремит еще один взрыв. Тусклый свет гаснет на пару мгновений, которых оказывается достаточно, чтобы ты оказалась непозволительно близко. Еще мгновение черные глаза изучают мое лицо. Слишком близко. Я подчиняюсь неумолимому порыву и касаюсь ледяными пальцами твоего лица. Ты не сопротивляешься. - Аллах Акбар, Ханна, - горячее дыхание обжигает ухо, и холодная сталь безжалостно разрывает ткань под жилетом.       Жаль, ты не знаешь, что опоздала. Ведь я была мертва до тебя.