i'll be the one around

Дайске мог только смотреть, как служанки заворачивают мёртвое тело перед ним в белое одеяло. Оно слишком тонкое. Он видел, как кровь просачивается сквозь ткань, становясь всё больше и больше, пока одеяло не стало полностью красным с несколькими белыми пятнышками. Родители продолжали уверять его, что это был несчастный случай. Они могли бы просто купить ему нового, лучшего компаньона. Но что они знали? Кто они такие, чтобы говорить так, будто каждый день не оставляют его одного в поместье? Эйс был его семьёй, даже больше, чем его биологические родственники. Дайске не знал, что и думать. Перед ним лежало тело Эйса. Он был мёртв. Его глаза были закрыты, по всему телу виднелись рваные раны. Он не собирался возвращаться. Никто не будет преследовать его, когда он будет бегать по саду, и никто не будет играть с ним в мяч. Дайске был один, как и прежде. — Могу я... могу я прикоснуться к нему? — спросил он, желая подбежать и по-настоящему увидеть всё своими глазами. Мама вздохнула. Она не выглядела слишком счастливой по этому поводу. — Нет. Ты испачкаешь свою одежду. Взмахнула рукой в перчатке, и служанки осторожно вынесли окровавленного золотистого ретривера из комнаты. Дайске провожал их взглядом, пока они не скрылись из виду. — Я убил Эйса, — пробормотал он. Эти слова эхом отдавались в его голове снова и снова. Мама внимательно осмотрела его. Она не была шокирована и не выказывала никаких эмоций. Дайске не помнит, когда она в последний раз улыбалась. Искренняя улыбка, не та, которую она надевала, когда над ней в комнате, полной политиков и людей с большой властью, возвышались длинные канделябры, а та, что доходила до глаз и обнажала морщинки. — Ты не убивал эту собаку, — сказала она, взглянув на него, и снова вздохнула. Похоже, в последнее время она только этим и занималась. Вздыхала. — Его убила машина, которая его же и переехала. — Но если я... — Дайске. Все отговорки стихли. Дайске пристыженно посмотрел на свои ботинки. — Мистер Ито уже оплатил его похороны и даже дал тебе денег, чтобы ты купил нового. Просто возьми побольше. Не заводи щенка, — сказала его мама, прежде чем повернуться и уйти. Дело было не в деньгах. Деньги никогда не приходили Дайске в голову. Но ведь Эйс был его и дышал. То, о чём он заботился целыми днями. Что-то, за что он был ответственен, но не сделал ничего, кроме того, что привело к его гибели. Если бы только они не играли в догонялки. Если бы только он не перебросил его через высокие чёрные ворота. Если бы только он не открыл её, пока охранник спал. Если бы только он не велел Эйсу вернуть мяч. Единственное, о чём он хотел позаботиться, оказалось единственным, о чём он не смог позаботиться. Тело Дайске не дрожало. Ни капли пота или слёз не упало. Ему было грустно, так невероятно грустно, что хотелось закричать и перевернуть свою комнату вверх дном. Он потерпел неудачу. Он всегда так делал. Может быть, если бы он был больше похож на своих кузенов, выдающихся и очень блестящих в их молодом возрасте, он бы этого не сделал. Но он не хотел, чтобы его мама знала, и поэтому стоял тихо и неподвижно, как она и говорила ему, пока его крошечные ноги и разум не сдались. Люди и животные всегда были такими хрупкими, с определенными ограничениями. Они должны были исчезнуть. Его мама больше никогда не упоминала о собаке. Дайске тоже.

__________

Дайске очнулся лицом к лицу с фреской ангелов, свет временно ослепил его, пот стекал по шее. Толстые чёрные бархатные простыни никак не помогали ему остыть. Он медленно сел, отбросив одеяло в сторону и радуясь мгновенному ознобу, который пришёл вместе с ним. Сон? Нет, воспоминание. Просто воспоминание, которое он насильно запер, а ключ больше никогда не увидит. Прошло много лет с тех пор, как Эйс входил в его мысли, и Дайске надеялся, что этого никогда не случится. Фотоальбомы в его библиотеке, полные фотографий с золотистым ретривером в годы его детства, остались нетронутыми по какой-то причине. Странно было вспоминать об этом ни с того ни с сего, но он полагал, что сны — это то, что люди никогда не смогут полностью осознать. После смерти Эйса он так и не удосужился обзавестись ещё одним домашним животным. Травма от этого была просто невыносима для него. Он не мог смотреть, как что-то или кто-то, кого он обожает, снова исчезает. Он повернулся на бок и увидел пустое место вместо спящего детектива. Дайске быстро понял, что вся одежда, некогда разбросанная по комнате из-за их чрезмерной нетерпеливости, исчезла. Он выскользнул из постели, накинул халат и, выходя из спальни, закурил сигару. Лёгкая паника исчезла, когда он увидел Хару, сидящего на диване с вазой фруктов в руке и одетого только в свитер. Свитер Дайске. Губы Дайсуке дрогнули, едва он вспомнил, как брюнет обыскивал его гардероб и обнаружил коллекцию цветных свитеров. Они все чертовски дорогие, и узор дерьмовый какой-то, сказал тогда Хару (предположим, Дайске не заметил, что глаза того сияли при взгляде на них). И вот сейчас он бездельничал именно в нём, как будто тот самый свитер был его собственностью. Судя по тому, как часто он его надевал, он вполне мог уже принадлежать ему. Дайске запоздало сообразил, что не прочь увидеть Хару в его одежде. Отец подарил ему свитер и просчитался с размером собственного же сына. Поэтому Дайске никогда не испытывал особого желания носить его. Свободные свитера не слишком привлекательны для человека, который проводит большую часть своих дней в обтягивающих костюмах, стоящих больше, чем средняя арендная плата. Свитер был ему велик, доходя всего на несколько дюймов выше колен. В его случае это было скорее платье. Но на Хару он казался более, ну... уместным. Рукава были немного длинноваты, и они всё ещё доходили до талии, но видеть мягкие бедра Хару, выставленные напоказ, было тем ещё зрелищем. Дайске отвел взгляд, когда понял, что смотрит слишком долго. Не сейчас, Камбэ. Не сейчас. — Хороший свитер. Услышав голос, Хару мгновенно обернулся, забыв о скучном прогнозе погоды. Дайске показалось странным, что одного лишь умения завладеть вниманием Хару и полностью сосредоточить его на себе было достаточно, чтобы заставить его сердце совершать ещё более странные поступки. — Извини, — сказал Хару, хотя в его голосе не было сожаления из-за того, как он тупо уставился на Дайске. В конце концов, это был не первый раз, когда он оставался на ночь и одалживал его одежду. По правде говоря, это становится нормой. Если Дайске не испытывал угрызений совести тогда, то не испытывал и сейчас. — Одежда вчера вечером испачкалась, и я отнёс её ненадолго в прачечную. — Да? В каких пятнах? — Ну, знаешь... в моей ... — Хару замолчал и, прищурившись, посмотрел на Дайске, щёки его порозовели. — Ты просто засранец. Ты ведь знаешь это? Дайске самодовольно ухмыльнулся. Так легко заводится, подумал он. Теперь их отношения, какими бы они ни были, были такими, каких они оба не ожидали. Ни один из них не произвёл друг на друга самого яркого впечатления, и не было ни одного мгновения искупления, в которое они изменились бы, чтобы соответствовать идеалу друг друга. Они оба остались прежними, неизменными, и, возможно, это то, что им и было нужно. Хару был таким же упрямым, готовым броситься под пулю, если это означало справедливость. Дайске всё ещё использовал свою привилегию в своих интересах, и на самом деле так было лучше. Это было приятным утешением, несмотря на то, что мир вокруг них менялся, рядом с ними была постоянная фиксация. Потребовалось три бутылки вина, прежде чем кто-то из них сделал первый шаг. Это был он или Хару? О том, кто его инициировал, память ответа не давала, окутанная туманом той ночи. Всё, что он помнил, это ощущение мягких губ и жгучее желание опустошить его. — Хару. На этот раз Хару, скорее всего, всё ещё краснея, не обращает внимания. — Хару, — снова позвал Дайске, туша догоревшую сигару в ближайшей пепельнице. — Чего ты хочешь теперь? Я занят, — проворчал Хару, хотя и не выглядел слишком расстроенным. — Иди сюда. Какое-то время в ответ доносилась лишь тишина. Он не понимает, почему Хару должен был вести себя так гордо перед ним. Он уже давно привык выполнять требования Дайске, хотя и не без одного-двух оскорблений. Дайске даже не мог жаловаться, так как эта его гордость стала довольно очаровательной для него. — Нет, ты куришь, — помолчав, ответил Хару. Это было слабое оправдание. Дайске усмехнулся. — А вот и нет. Иди сюда, сейчас же. Он смотрел, как Хару встаёт, ворча себе под нос про избалованных сопляков. Он как чихуахуа-переросток, мельком подумал Дайске. Ему всегда было что сказать, но в конце концов он всегда был таким послушным. Только для меня. Его взгляд скользит от лохматых волос вниз к бёдрам, и он не может остановить чувство удовлетворения, когда видит фиолетовые отметины, всё ещё ярко цветущие, по всему телу. И всё только для него. Хару вопросительно поднял брови. — В чем дело? Ты в порядке? Обняв Хару за талию и притянув к себе, Дайске что-то промурлыкал. Он прислонился лбом к ключице Хару, пряча усмешку, когда заметил другие метки, оставленные на его теле. — А я не должен быть? Забавно, что всего несколько месяцев назад его заставали в постели с женщинами, имена которых он забывал к утру. Никаких отметин. Никаких связей. Никаких привязанностей. Именно так, как ему нравилось, и так, как должно было быть. И всё же он был здесь, цепляясь за кого-то, кого раньше недолюбливал (или, по крайней мере, так считал Хару; Дайске уже был влюблен во время их первой встречи), и испытывая сильное чувство собственничества. Он хотел сделать Хару своим и только своим. Хару, очевидно, находил всё это несколько необычным. Не говоря ни слова, он медленно положил руку Дайске за спину и успокаивающе провёл по ней, а другой рукой погладил его по волосам. Они остаются в таком положении в течение нескольких минут, Дайске немного теряется в своих мыслях. Хару отстранился первым, ровно настолько, чтобы дать им возможность поговорить. — Иди прими душ, а я приготовлю тебе кофе. Дайске нахмурился и посмотрел на него так, словно тот шутил. Хару с вызовом посмотрел в ответ. — Да, я приказываю тебе, О Великий Дайске Камбэ, принять душ. Давай. Он проигнорировал колкость и вместо этого вернул Хару на прежнее место. Душ подождет. Хару не всегда оставался на ночь, и ещё реже они встречались утром, не суетясь и не собираясь на работу. — Пусть это сделает Фавр. — Не могу, — сказал Хару, смирившись со своей судьбой и снова похлопав Дайске по спине. — Я сказал мистеру Фавру взять выходной. Тебе нужно научиться быть более независимым. Он сказал, что ты даже не умеешь готовить элементарные блюда! На этот раз Дайске отстранился, удивлённо подняв брови. — Что? — Он сказал, что ты не умеешь готовить простые блюда, — прошло некоторое время, прежде чем Хару понял, что Дайске имел в виду не это. Он, казалось, был немного более нерешительным, говоря следующие слова: — О, я сказал мистеру Фавру взять выходной. Не то чтобы Дайске беспокоило то, что Хару отдавал приказы его подчинённым. Он более чем желанный гость. Он даже тайно думал о том, как убедить его переехать в любом случае. Чем комфортнее он чувствовал себя в окружении персонала, тем лучше. Но подумать только: Фавр просто поднимется и уйдёт без предупреждения, только потому, что так сказал Хару? Дайске гадал, когда Хару начнёт получать достаточно уважения и власти над ними. — Перезвони ему. — Нет, не буду. — Ты хочешь умереть с голоду? — Он приготовил завтрак. — Конечно, он так сделал. В конце концов, он мой опытный шеф-повар, — Дайске одобрительно кивает. — Я познакомился с ним в Париже, он был шеф-поваром в Миразуре. Ты там бывал? Это один из лучших ресторанов в мире. Если хочешь, я могу отвезти тебя туда. На Хару это не произвело ни малейшего впечатления. Во всяком случае, он выглядел ещё более раздражённым. — Что ты ему сказал? — спросил Дайске, не получив ответа. Руки Хару осторожно подползли к тому месту, где пальцы Дайске переплелись на его пояснице, делая неудачную попытку разорвать их. Дайске только усилил хватку. — Что ты имеешь в виду? — Чтобы дать ему выходной, Хару. — О... — Хару снова покраснел от смущения. — Да так, ничего особенного. Тот факт, что Хару взволнован и ужасно небрежно пытается уклониться от вопроса, лишь пробудил в нём интерес. — Например?.. — Ничего. Я просто сказал ему, что он не должен сидеть в этом особняке и быть несчастным до конца своей жизни, работая под началом кого-то вроде тебя. — Хорошо, — сказал Дайске. Хару по-прежнему не смотрел на него. — А если честно? Хару застонал, мягко отталкивая его. — Ты такой надоедливый. — А ты сложный. — А ты маленький, надоедливый и отвратительно пахнешь. — Ты становишься менее изобретательным в оскорблениях, Хару. — Это потому что я слишком много общаюсь с тобой. Идиотизм заразен. — Никто не просил тебя оставаться на ночь. — Ты же сказал, что сам отвезешь меня домой! Все станции были закрыты! Дайске хитро улыбнулся. — Я никогда не говорил, что это будет твой дом. Не мои проблемы. Невыносимый. Совершенно невыносимый. Хару раздраженно прищёлкнул языком. — Ах, я только сказал ему, что хочу провести день наедине с тобой! Боже. А теперь отпусти. Я могу умереть, если мне придётся ещё хоть немного насладиться твоим утренним дыханием. Пальцы Дайске дёрнулись. Он никогда не был откровенным человеком. Он держал свои мысли при себе, сохраняя нейтралитет со всеми. Это то, чему его научили родители. Они никогда не были плохими родителями, по крайней мере намеренно. Но они были такими же, как и все остальные, с недостатками. Он понимал их причины лучше, чем кто-либо другой, но их постоянное отсутствие оставило дыру в его сердце. Он никогда не презирал и не мог презирать их. Он прожил свою жизнь высоко в башне из слоновой кости, свободный делать всё, что угодно, из-за них. Он был воспитан, чтобы быть их идеальным мальчиком... нормальным и приятным для всех. Чем тише он будет, тем лучше. Но, хотя Дайске никогда раньше не был молчаливым, его ум был полон замечаний и остроумных ответов, Хару, который ничего не подозревал, пробрался в его сердце и легко заставил его благоговейно трепетать. — Хватит уже пялиться... Он вырвался из оцепенения и нерешительно отпустил руку, сжимавшую талию Хару. На этот раз Дайске держал его за руку мягко, как если бы боялся причинить ему боль или, например, простая царапина заставила бы его исчезнуть. Хару растерялся. Дайске всегда был кокеткой и очаровашкой, но сегодня он был ещё более очарователен. Он не был уверен, что сможет продержаться дольше, не превратившись в лужицу. Дайске посмотрел на него так, словно он был единственным, на кого стоило смотреть. В его кобальтовых глазах вспыхивает огонёк, к которому Хару со временем привык. Это то, что они оба слишком боятся сказать вслух. — Забудь про кофе, пойдём со мной в душ, — сказал Дайске, поглаживая большим пальцем безымянный палец брюнета, украшенный простым серебряным кольцом. На его собственной руке было точно такое же. Хару фыркнул и тут же одёрнул руку, не обращая внимания на то, как Дайске сердито посмотрел на него из-за отказа. — Ладно, игрок, иди давай. Когда он успел стать таким эмоционально возбуждённым? Дайске и сам не знает, но пока Хару не возненавидел его и пока Хару продолжал оставаться рядом с ним, там, где ему и положено быть, он не мог найти в себе силы не заботиться о нём. Ещё немного терпения, и обещание, что он возможно – только возможно! – присоединится к нему в душе позже тем же вечером, будет исполнено, только если Дайске не признает своё поражение и не уйдёт. — Дайске. Он остановился, мягко глядя на Хару. Хару лучезарно улыбнулся ему, показав маленький клык. — Я просто побуду здесь. Ладно? Глаза Дайске слегка расширились. Твою ж мать. Я люблю тебя, хотел сказать он. Хотел рассказать ему о том, как прекрасно он выглядит, когда злится или чувствует себя безмятежно; хотел рассказать, как его улыбка перевернула все его внутренности, запутала все струны его сердца. Он хотел, чтобы тот сказал ему, в какого дурака он может его превратить; он хотел, чтобы Хару знал, как он нашёл свой дом и как ему не хотелось никогда уходить оттуда. Дайске глубоко вздохнул, развернулся. — Не заблудись. Я не хочу выходить из ванны только для того, чтобы искать тебя. Каким-то образом Хару ясно расслышал и понял все слова, которые остались невысказанными. Усмехнувшись, он сказал: — Заткнись. От тебя воняет. Возможно, некоторым вещам не суждено было длиться вечно. У всего есть срок годности. Всё циклично, как ни крути. Но это, думает Дайске, это то, что переживёт даже время.