Часть 1
27 сентября 2020 г. в 00:15
***
Ключи выскальзывают из его пальцев и падают на ступеньки, и он выругивается, наклоняясь, чтобы подобрать их. Дверь открывается.
— Эй, — говорит Тим, выпрямляясь и оглядывая Джинджера, торчащего в проходе, с головы до ног: взъерошенные волосы, бледное лицо, полное отсутствие штанов. — Ты почему не спишь? Сейчас четыре, блядь, утра. Я же сказал тебе не ждать меня.
Джинджер пожимает плечами и хватается за его сумку, затягивая ее внутрь вместе с самим Тимом.
— Ну ладно, — говорит Тим, шагая в дом. — Мне нужны сигареты и питательные вещества. Или питательные вещества и сигареты. И обнимашки. Мне очень стыдно в этом признаваться, но меня срочно нужно обнимать.
Джинджер смеется.
— У нас есть пиво и еще со вчера осталась пицца, — говорит он, спотыкаясь, и Тим следует за ним на кухню, тоже едва перебирая ногами. — И я тебе бутерброд сделал.
Тим отхлебывает пиво, опираясь на стол и рассматривая Джинджера, который сидит на стуле рядом с катастрофой на тарелке.
— Это съедобным вообще не выглядит, — замечает Тим, тыкая в тарелку пальцем.
— А ты не выглядишь живым, — возражает Джинджер и сует ее ему в руки.
Тим берет ее, вздыхая, и откусывает от бутерброда.
— Как все прошло? — спрашивает Джинджер, закуривая.
— Хм, — хмыкает Тим, жуя. — Дай-ка подумать. Как будто меня каждый день зверски убивал чрезвычайно бестолковый маньяк. Вскрывал меня пластиковым ножом. Закалывал до смерти спичками. Как будто меня каждый день душил младенец. Что-то в этом духе. Мне, блядь, надо прекращать соглашаться всем подряд помогать.
Джинджер мягко смеется и делает затяжку.
— Нахуй, неважно, — говорит Тим и впивается зубами в стихийное кулинарное бедствие Джинджера еще раз. — Теперь я свободен. Чем вы тут без меня занимались? У меня даже позвонить времени не было. Что-нибудь веселенькое делали? Что-нибудь мерзкое?
— Джон в отъезде, — отвечает Джинджер, и Тим поднимает брови. — Ага, он через четыре или пять дней после тебя уехал. Его кто-то пригласил поиграть на пару недель.
— Блядь, — говорит Тим и тоже закуривает. — Когда он уже постареет?
Джинджер улыбается и отхлебывает из бутылки Тима.
— И когда он вернется? — спрашивает Тим, расправляясь с остатками несчастного случая на тарелке.
— Не знаю точно, но уже скоро, — говорит Джинджер. — Он сказал, что позвонит.
— Ладно, — говорит Тим. — Плевать, мы и без него развлечься можем. Нахуй виртуоза. Будем с тобой вдвоем в океане плескаться. У меня до сих пор ощущение, что я тебя тысячу лет не видел. Как будто мы всю неделю после вашего дебильного волосатого тура только и делали, что его в задницу пялили. Ебаный Джон.
— Он по тебе скучал, — предлагает ему свое пояснение Джинджер.
— Да он просто пиздец жадный, — не соглашается Тим. — Какого хрена он укатил тогда, если он по мне так скучал? Он просто предатель в квадрате. Блядь, я ему точно пару уроков преподам, когда он вернется.
Джинджер фыркает, а потом они просто молча докуривают свои сигареты.
— Так, кальмар, — объявляет Тим, выбрасывая бутылку в мусорное ведро. — Пора лапать меня своими любвеобильными щупальцами. Можешь меня хоть всю ночь домогаться. А с утра я намерен увидеть хорошую такую эрекцию, понятно?
Джинджер толкает его, и они вваливаются в спальню, смеясь и стаскивая друг с друга одежду по дороге.
— Спасибо, что подождал меня, — бормочет Тим, засыпая, зарываясь мордой в волосы Джинджера, пока ростки его плазмы обхватывают все его одеревеневшее, измученное тело.
***
— А ты самый благонадеждый обитатель моря из всех, что я когда-либо видел, — шепчет Тим, ухмыляясь, пытаясь перевернуть Джинджера. — Ты там просто отменный стояк пытаешься от меня припрятать.
Джинджер сонно стонет и порывается было отпинать его пятками.
— Давай, — настаивает Тим, преуспевая в своей задаче на вращение. — Я уже извелся весь без твоего хуя. Я его целую вечность, блядь, даже пальцем не трогал. У меня все время ноющий придурок под ногами мешался.
Джинджер смеется и открывает глаза, наконец-то позволяя Тиму обхватить ладонью свой заслуживающий наивысшего доверия член.
— Ты членом трогал, — возражает Джинджер, выдыхая мягкий стон. — Когда мы… ну, вместе, знаешь.
— Блядь, дотошный ты зануда, — смеется Тим. — Руку тоже сюда давай, пожалуйста. Я сегодня в виде исключения отрину путь Негнущегося Тима.
Джинджер вздрагивает и тоже обхватывает Тима ладонью.
— И давай посильнее, — добавляет Тим. — Не надо мне тут этой пресной хуеты. Не забывай с кем ты сейчас здесь веселишься.
Джинджер сжимает его член покрепче, и Тим улыбается ему, обнажая зубы.
— Слюны хочешь? — спрашивает он немного спустя, разглядывая помятое лицо Джинджера и его приоткрытые губы, пока взгляд Джинджера путешествует вверх и вниз по его морде.
— Да, — говорит Джинджер. — И еще…
— И еще пожевать мои губы, это я вижу, — ухмыляется Тим и плюет себе в ладонь. — Тебе придется немножко подождать. Ты пока еще в дрожащий студень не превратился.
— Иди нахуй, — говорит Джинджер, а потом ахает, когда Тим кладет свою влажную руку обратно ему на член, потирая головку большим пальцем. — Блядь. Тим.
Тим снова смеется.
— Ага, вот так уже лучше.
Они отдрачивают друг другу какое-то время, и Тим играет в прятки с членом Джинджера, убирая руку, когда тот пытается толкаться в его ладонь, пока Джинджер не перестает справляться со своей задачей на расплющивание, а его пальцы не начинают спотыкаться на члене Тима.
— Так, ладно, отпусти-ка меня, — говорит Тим, разглядывая его почерневшие глаза. — Будем кончать в порядке очереди. Хочу посмотреть, как ты корчишься.
Джинджер выпускает из руки его член, а Тим обхватывает его покрепче, и Джинджер толкается ему в ладонь, двигая бедрами.
— Боже мой, — говорит Джинджер. — Сейчас кончу.
— Покажи мне свое жалкое горло, — говорит Тим, проводя языком по зубам. — Ты же помнишь, что я хочу с ним сделать? Что я, сука, с тобой хочу сделать.
— Блядь, блядь, блядь, — заикается Джинджер, выгибая шею и задирая подбородок, предоставляя Тиму полный обзор на свое подрагивающее горло.
— Покажи мне на что ты годен, — говорит Тим и смотрит как Джинджер кончает, как только он произносит эту фразу, весь потный и трясущийся, смотрит на его руку, взлетающую вверх и зависающую в воздухе, будто потерянную.
— Иди сюда, — зовет его Тим, когда он перестает извиваться. — Давай твоим ненаглядным лобызанием займемся.
Они целуются, и Джинджер тихо стонет Тиму в рот, а зубы Тима почему-то все время оказываются на пути его языка.
— Дай-ка мне свою идиотскую руку, — говорит Тим, отстраняясь.
Он кладет руку Джинджера себе на член, а свою — поверх нее, крепко сжимая его пальцы и свой член, и смотрит на его бледную, помятую физиономию.
— Мне… Мне рот для тебя открыть? — спрашивает Джинджер, почти шепотом, и Тим чувствует вкус крови на языке, услышав это.
— Разумеется, кальмар, — говорит он, и кровь течет по его губам. — Конечно открывай.
Он кончает через несколько секунд в услужливую ладонь Джинджера, таращась на его услужливый раскрытый рот, и он-то точно помнит, что он хочет и непременно сделает с ним.
Тим раскуривает по сигарете для них обоих, и они пыхтят дымом, лежа в кровати.
— Ты голодный? — спрашивает он, перебирая пальцами волосы Джинджера.
— Пока нет.
— Хорошо, — говорит Тим. — Ты мой холодильник в место преступления превратил. Мы тогда после душа куда-нибудь пожрать съездим. А потом сразу в супермаркет. Той куче плесневелой хуеты пора на свалку.
Джинджер смеется.
— Прости меня.
— Да без проблем, — отзывается Тим, выдыхая дым. — Расскажи мне лучше про тур. Ну, знаешь, лично про себя. Я хочу про твои соляки и оральные приключения послушать.
Джинджер рассказывает ему про тур, и оказывается, что не только один Джон теперь демонстрирует свои невъебенные музыкальные способности чаще, чем это случалось у Мэнсона, так что Тим говорит, что в таком случае Джинджер просто обязан показать ему свои барабанные подвиги. Джинджер рассказывает ему про города, которые они посетили, и про многочисленные статуи, которые он трогал за разные их части. Джинджер рассказывает ему про всех своих новых друзей и знакомых и про всех фанатов, для которых он подписывал все подряд. Джинджер рассказывает ему, как он спал в отелях и про то, что пробовал в ресторанах, и спрашивает Тима, не может ли он приготовить что-нибудь из этого, и Тим соглашается, но замечает, что все еще жаждет узнать хоть что-нибудь про оральные приключения, и затем, прямо посреди беседы, между ними происходит небольшая потасовка. По ее завершении Джинджер смущенно рассказывает ему о своих подвигах на сексуальном фронте.
— Ну ладно, это неплохой результат, — усмехается Тим. — Если отнять те дни, когда ты нажирался до зеленых чертиков, то, кажется, трахался ты по довольно плотному графику. И судя по материалам, которые наш миленький ноющий еблан мне присылал, вы двое тоже времени зря не теряли.
— Блядь, — говорит Джинджер, пытаясь сесть. — Блядь, скажи мне, что ты удалил те фотографии.
Тим хохочет и перехватывает его за плечо.
— Какие это?
— Те самые.
— Что-то я таких не знаю.
— Блядь, Тим.
Тим ухмыляется и зажигает очередную сигарету.
— Я на самом деле до сих пор не уверен, что я там все до конца понял, — говорит он, протягивая сигарету Джинджеру. — Он что, правда сразу и до твоих сосков, и до ступней добрался? Сколько лет ему пришлось твой хуй сосать, чтобы ты согласился?
— Отвали, — отпихивает его руку Джинджер. — Пошел бы ты вместе со своими блядскими зажимами.
Тим делает затяжку.
— Понятно. Значит сразу. Круто. Это мы точно еще раз устроим.
— Ебаный пиздец, Тим, — говорит Джинджер и отбирает у него сигарету. — Я из-за них как полный идиот выгляжу.
— Нихуя, — возражает Тим. — Ты как полный идиот просто так выглядишь. А с зажимами ты выглядишь как охуенно сексуальный идиот.
— Иди ты, — говорит Джинджер, и они толкаются еще какое-то время.
— Я вообще-то серьезно, — снова заговаривает Джинджер, когда они падают обратно на подушки. — Ты знаешь, как мне из-за них неловко?
— Еще как знаю, — подтверждает Тим, разглядывая несчастное лицо Джинджера. — Поэтому мы их на тебя постоянно теперь цеплять будем. Ну, когда предатель в квадрате вернется, потому что я понятия не имею, куда подевалась наша пара.
— Тим.
— Ага, а вот эта дурь у тебя в башке, — продолжает Тим, прикасаясь пальцами к виску Джинджера. — С ней я тоже разберусь. Мне потрясающая идея в голову пришла, пока я благотворительностью занимался. Я просто тонны вдохновения в паршивом номере отеля почерпнул. Так что я после супермаркета еще в интернете кое-чего прикуплю.
— Блядь.
— О, и еще напомни мне заехать в аптеку, — добавляет Тим и садится на кровати. — Мне что-то подсказывает, что без дерьма мы с тобой тоже не обойдемся. Раз уж нас без присмотра оставили и все такое.
Они выходят из дома только двумя часами позже, проторчав черт знает сколько в душе — Тим намывает Джинджеру волосы, проводя ладонями по его позвоночнику, которого у него вообще быть не должно, сообщая ему об этом факте и спрашивая, как же им теперь исправить эту биологическую ошибку, а Джинджер все дорогу роняет мыло, не зная, куда деть свои руки и куда деться самому, кроме как принести себя в жертву Тиму, чтобы тот его все-таки вскрыл и разобрался с его нарушающей законы эволюции спиной — а потом проторчав еще дольше на кухне, запихивая протухшие продукты в пакеты, Джинджер — обещая, что он обязательно помоет холодильник, когда они вернутся, а Тим просто насвистывая.
Они обедают в кафе, и Джинджер рассказывает Тиму про фильмы, которые он посмотрел, пока Тима пытали в студии вдали от дома, а потом они бродят по улицам, слушая музыку в одних наушниках на двоих и врезаясь в прохожих. Они покупают целую тонну всякой всячины в супермаркете, и Тим говорит, что попробует сочинить что-нибудь похожее на одно из блюд, которые Джинджер нахваливал ему ранее, хотя результат, скорее всего, оставит желать лучшего, так как Джинджер не помнит не только названий, но и конкретных ингредиентов. Когда они возвращаются, Джинджер отправляется в изгнание на кухню и борется там с плесенью, а Тим приобретает то, что собирался, в интернете, курит и составляет подробный план их гнусных развлечений. У него получается приготовить что-то довольно аппетитное, что к тому же действительно напоминает оригинал, после тридцати минут показывания пальцем на фотографии, которые он нашел онлайн, и тщательных расспросов Джинджера о характеристиках этих его ебаных ужинов, которыми он наслаждался в своем мохнатом туре.
Они набивают себе рты и играют в тупые игры в телевизоре, отбирая друг у друга пульт. Потом Тим перерывает весь дом вверх дном, пытаясь отыскать хоть один дилдо, и находит хуй из открытого космоса, и Джинджер трахает его им, пока Тим валяется на спине и лупит себя по лицу слишком много раз, и так до тех пор, пока Тим не кончает — тогда Джинджер трахает его уже своим членом, пока не кончает сам, и Тим все еще валяется на спине, но теперь нашептывает всякие глупости Джинджеру на ухо, не затыкаясь ни на секунду, и Джинджер весь просто сияет, лежа на нем, счастливый и отвратительно нежный, и Тим поясняет ему, что этот услужливый период доброты с его стороны закончится уже завтра, и запихивает пальцы между его ягодиц, когда они оба падают на кровать и валяются на спине с сигаретами в зубах, передавая друг другу бутылку пива.
— Как там говноебля с Джоном идет, кстати? — спрашивает Тим, затягиваясь. — На эту тему я от него никаких материалов, увы, не получал. Впрочем, может, они просто затерялись среди всех этих хуесосных фоток, которые он мне послал. Ему лишь бы, блядь, подразниться.
Джинджер мягко смеется и ерзает, пытаясь увильнуть от пальцев Тима.
— Прекрати вертеться и рассказывай.
Джинджер бросает на него взгляд и вздыхает.
— Что не так? — спрашивает Тим.
— Он… он меня пальцами трахнул пару раз, — медленно произносит Джинджер. — Нормально было. Ну, знаешь, он со мной говорил, про то как я это с ним делаю. Что ему нравится и все такое. А в другой раз мы просто одновременно это делали.
— Отлично, — кивает Тим, выдыхая дым. — Мои поздравления. Только чего ты тогда вздыхаешь-то?
Джинджер облизывает губы.
— Мы трахаться тоже пробовали, — говорит он, отворачиваясь от Тима.
— И?
— И у меня не получилось.
Тим издает неопределенный звук, подбадривая его.
— Вообще нихуя не вышло.
Тим кладет пальцы ему на подбородок и поворачивает его лицо к себе.
— Что случилось?
— Блядь, — говорит Джинджер, на секунду закрывая глаза. — Что и всегда. И он… Он попробовал…
— Ага?
— Он попробовал что ты делаешь сделать, — быстро выговаривает Джинджер.
— О, — выдыхает Тим. — Не помогло?
Джинджер мотает головой.
— Я… — начинает он и опять вздыхает. — Я в ванную убежал и, блядь, рыдал там минут двадцать.
Блядь, думает Тим.
— Господи, — говорит он. — Иди ко мне.
Они обнимаются, и Тим гладит Джинджера по плечам.
— Это когда было? — спрашивает он.
— Когда ты видео снимал, — отвечает Джинджер. — За пару дней до того, как вы с ним по телефону поругались.
Блядь, думает Тим.
— О, — говорит он. — Я как всегда вовремя со своими проебами.
Джинджер издает неопределенный звук, выражая свое безграничное снисхождение.
— Вы еще пробовали?
— Нет, — Джинджер снова вздыхает. — Блядь, я так от этого устал. Ненавижу себя уже.
Блядь, думает Тим.
— Заткнись, — говорит он. — Я что-нибудь придумаю. Если ты хочешь, конечно.
— Хочу, — кивает Джинджер. — Ладно.
— Мы этот ваш миленький разговорный подход протестируем, когда Джон вернется, — задумчиво произносит Тим. — А пока будем вести себя просто отвратительно. Ну, то есть, это я буду себя так вести. А ты будешь плакать и рассказывать мне, как сильно ты меня любишь.
— Иди нахуй, — Джинджер вздрагивает в его объятьях.
— Ты тоже, — отзывается Тим. — Давай уже. Спать. У нас на завтра грандиозные планы.
***
— Держите, — Тим подписывает бумагу и отдает ее назад. — Господа, спасибо вам. Дальше я сам справлюсь.
— Это что, блядь, такое? — спрашивает Джинджер, сидя на кровати с сигаретой во рту и нервно крутя пачку в руках.
Тим подтягивает коробку поближе и выуживает нож из кармана.
— А ты догадайся, — говорит он, приступая к нанесению колотых ран. — Форма довольно очевидная, как по мне.
— Блядь, — говорит Джинджер. — Тим.
— Ага, — отзывается Тим, открывая коробку и пытаясь вытащить зеркало. — Ты космический хуй нашел?
— Я… Ебаный пиздец, — говорит Джинджер. — Да. Тим.
— Заткнись уже и помоги мне, — Тим бросает в него инструкцию. — Почитай-ка это, ты, философский гений. Нам надо к этой хуйне колесики прикрутить.
И принеси мне четыре ржавых гвоздя, пожалуйста, думает он, проводя языком по зубам. Мы сейчас на холм прямо за стенами Иерусалима с тобой заберемся.
— Снимай с себя свои лохмотья, — требует Тим, когда зеркало уже стоит у изножья кровати, готовое к использованию.
Джинджер медлит и смотрит на него снизу вверх. Тим ухмыляется.
— Что, неужели ты мне откажешь? — спрашивает он.
— Иди ты, — говорит Джинджер, опуская голову, и начинает раздеваться через несколько секунд.
Тим усаживается на пятки посередине кровати и притягивает Джинджера поближе, спиной к груди, и Джинджер смотрит куда угодно, но только не в зеркало.
Тим отпускает смешок.
— Руку дай, — говорит он, открывая смазку. — И давай, занимай уже свою позицию. Я хочу на твои задранные ноги полюбоваться.
По телу Джинджера пробегает дрожь.
— Блядь, Тим, — говорит он, протягивая ему ладонь. — Я не думаю, что у меня полу---
— А это неважно, — перебивает его Тим. — Ты все равно все сделаешь.
Джинджер с усилием сглатывает, пока Тим поливает смазкой его пальцы.
— Давай, — пихает он Джинджера. — Пора начинать. Смотреть в зеркало не забывай.
Обратный отсчет в груди Тима приближается все ближе и ближе к нулю, отмеряя секунды, пока Джинджер смотрит на его ухмыляющуюся морду в зеркале, а Тим невозмутимо таращится на него. Потом Джинджер кладет перемазанные смазкой пальцы на свою выставленную на всеобщее обозрение дырку, и боеголовка сразу же поднимает свой уродливый нос к небесам, учуяв запах крови и моментально раскаляясь, так же, как раскаляется тело Джинджера, прижатое к ней, и цвет сползает с его лица, когда его палец проскальзывает внутрь, цвет сползает с его лица, а шумный вздох срывается с губ.
— Блядь, — вздрагивает Джинджер. — Я…
— Ты делаешь что сказано, — говорит Тим. — Не надо тут мое терпение испытывать. Я сейчас ебаную смазку с твоих тупых пальцев сотру. Тогда мы точно, блядь, повеселимся.
Джинджер на секунду весь напрягается, а потом начинает двигать рукой, растягивая себя.
Проходят еще несколько мгновений, и бледное лицо Джинджера заново расцветает, окрашиваясь красными пятнами, и рот его приоткрывается, а его шумное дыхание дополняется жалким звуковым сопровождением.
— Да ты посмотри на свой хуй, Джинджер, — говорит Тим, и в его словах слышны одни лишь зубы. — Тебе, я смотрю, реально нравится эта моя зеркальная аранжировка.
Джинджера встряхивает.
— Тим, — выдавливает он, и красные пятна у него на щеках распускают свои бутоны в полную силу.
— Мне, если что, она тоже пиздец как по вкусу, — сообщает ему Тим. — Еще палец добавь.
Джинджер пытается было отвернуться, и мышцы его подрагивают. Потом он медленно пропихивает внутрь третий палец, и его дырка раскрывается, а Тим чувствует, как пот стекает по его спине, прижатой к его груди, и разглядывает лицо Джинджера в отражении.
— Ну и как тебе твое грязное, блядь, отверстие? — усмехается Тим. — Тугое ведь, да?
Джинджер стонет, и его лицо постепенно раскалывается.
— Тугое и набитое дерьмом, — продолжает Тим, запуская руку Джинджеру в волосы, а другой держа его влажное плечо. — Ты же уже кучу грязи там нашел, я уверен. А теперь дождаться, блядь, не можешь, чтобы ее нализаться.
Джинджер испуганно ахает и начинает биться в припадке, извиваясь перед зеркалом, и Тим удерживает его на месте, перехватив за волосы.
— Еще раз увижу, что ты глаза закрыл, мы этим всю неделю заниматься будем, — говорит Тим, когда тело Джинджера немного расслабляется. — Каждый ебаный день. Утром и вечером.
— Т-тим, — говорит Джинджер, сбиваясь. — Я…
— Ты сейчас еще немного порастягиваешь свою мерзкую дырку, а потом выебешь себя хорошенько нашим замечательным межгалактическим дилдо и обкончаешься на нем, — говорит Тим, показывая зубы отражению Джинджера. — И смотреть ты на себя будешь все это время. Каждую, блядь, секунду, Джинджер.
Джинджер с усилием сглатывает.
— Хорошо, — выжимает он из себя. — Боже. Хорошо.
Минуту спустя Тим поливает смазкой космический член и запихивает его в дрожащую руку Джинджера, крепко сжимая его пальцы вокруг него.
— В дырку засунь, — говорит он и кладет ладони на плечи Джинджера. — Можешь и больно себе сделать, если ты в настроении.
— Тим, — вздрагивает Джинджер. — У меня… У меня ноги устали.
— Ну да, и что? — спрашивает Тим. — Мне плевать на это.
— Ебаный пиздец, — говорит Джинджер и чуть ли не роняет дилдо. — Иди нахуй. Иди нахуй, Тим.
— Заткнись и делай, что я сказал.
Джинджер издает постыдный звук и прижимает дилдо к своей дырке, пытаясь пропихнуть его внутрь и с позором проваливаясь, как Тим и ожидал.
— Господи, — стонет он, бесконтрольно трясясь.
— Смотри на свою дерьмовую дырку и засовывай, — говорит Тим. — Хватит у меня время отнимать.
Джинджер хныкает и снова пытается запихнуть член внутрь, и дыхание его становится еще громче, ускоряясь, а рот распахивается.
— Эй, — говорит Тим, притягивая его к себе, крепко держа его за плечи. — Только гипервентиляции мне здесь не надо. Спокойно. Реквием Ре минор. Не ебучая Травиата.
— Иди нахуй, — задыхается Джинджер. — Боже мой. Блядь, блядь, блядь.
Он трясется всем телом, когда хуй из открытого космоса наконец оказывается внутри, и ступни его танцуют в воздухе, а пальцы белые, а Тим смотрит на него, пораженный, что потенциальная энергия, скопившаяся в его груди, еще не разорвала их обоих на мелкие клочки.
— Не зажимайся, — говорит он, проводя ладонями по плечам Джинджера. — Дилдо вытолкнешь. Тебе пиздец как стыдно будет, Джинджер. Придется все заново начинать.
— Господи, блядь, боже мой, — говорит Джинджер. — Тим.
— Ага, я прямо тут сижу, — ухмыляется Тим. — Давай уже, выеби свое мерзкое дерьмо, пока я совсем не заскучал.
Джинджер стонет и так и делает, начиная медленно двигать рукой, и Тим снова запускает пальцы ему в волосы и смотрит на его несчастное, растрескавшееся лицо, не отрываясь, а Джинджер смотрит на свою жалкую растянутую дырку.
— Быстрее, — добавляет Тим через минуту. — Сильнее. Вытаскивай порезче. Выеби свое говно из себя.
Джинджер сжимает зубы, заставляя себя следовать указаниям Тима, и в его стонах теперь слышатся слезы, а его горячее, насквозь промокшее тело постоянно дрожит, а Тим зарывается пальцами ему в волосы и впивается ногтями в его плечо.
— Ну как, радуешься жизни? — спрашивает Тим, таращась на то, как он вытаскивает дилдо и резко вгоняет его обратно, и понимая, что вот-вот взорвется.
— Тим. Блядь, боже, Тим.
— Нравится драть свою омерзительную, блядь, дырку для меня? — опять интересуется Тим. — Нравится смотреть на свои ебучие страдания, ты, лужа студня?
— Блядь, господи, — всхлипывает Джинджер, начиная плакать. — Да. Блядь, Тим. Да. Да. Да.
— Уже кончаешь? — спрашивает Тим, скалясь.
— Да, — отвечает Джинджер, захлебываясь слезами, и рука его комкает простыни, а другая рука — абсолютно белая и сжимает дилдо. — Боже мой, да.
— Ну так давай, — выплевывает Тим, уставившись в черные провалы его глаз, и радиоактивная кровь вылетает из его рта вместе со словами. — Развались на части. Разбейся в пыль.
Тим смотрит как Джинджер кончает, на его руку, спотыкающуюся на космическом члене, на его сжимающуюся дырку, его лицо, все его тело, всю его суть, крошащуюся и рассыпающуюся песком, на то, как он превращается в плазму, Тим удерживает его на месте своими бессердечными руками, и термоядерные взрывы ослепляют его, а беспомощный вой Джинджера оглушает его, и он захлебывается кровью, вырывающейся у него изо рта.
— Хуй вытащи, — говорит Тим, когда Джинджер перестает трепыхаться. — Дай его сюда.
Джинджер вытаскивает дилдо, и его мокрые глаза широко распахиваются, когда он видит свою пульсирующую дырку.
— Ага, — отпускает смешок Тим, забирая дилдо у него. — Скажи-ка мне, как ты по-твоему сейчас выглядишь?
— Господи, Тим, — содрогается Джинджер, крепко закрывая глаза.
— Открой свои бестолковые глаза и поделись со мной своим ебаным мнением, — говорит Тим и бросает взгляд на дилдо, поворачивая его несколько раз. — Как ты сейчас выглядишь?
— Я… — Джинджер заставляет себя открыть глаза. — Блядь… Я…
— Начинается на «ж», — ухмыляется Тим, рассматривая его отражение.
— Боже, блядь, — говорит Джинджер, начиная трястись. — Блядь, жалко. Я, блядь, жалко выгляжу.
Тим смеется.
— Ага, — говорит он, уставившись на бледное как мел, залитое слезами лицо Джинджера. — А кто ты такой, Джинджер? Кто ты, а? Скажи мне.
— Я… — выдавливает из себя Джинджер слово за словом. — Я просто… куча… говна. Я… ебаное… ничтожество.
— Вот именно, — Тим проводит языком по зубам. — А что тебе нравится, Джинджер? Что тебе больше всего на свете нравится?
— Когда ты делаешь мне больно, — отвечает Джинджер, тоже уставившись на свое отражение, и его разбитое тело содрогается. — Когда ты все что хочешь со мной делаешь.
Тим снова смеется и тянет его за волосы, задирая ему голову.
— А что ты сейчас будешь делать, Джинджер? Что ты будешь делать?
— Я… — смотрит на него Джинджер, перепуганный и пойманный, неспособный вырваться, не желающий освободиться. — Я буду… Я буду есть свое дерьмо.
Тим одаривает его нежной улыбкой акулы, которая вот-вот проглотит свою добычу.
— Ага, — говорит он и поднимает руку, поднося дилдо ко рту Джинджера, держа его возле его дрожащих губ.
Они таращатся друг на друга секунду или две, и Тим думает, что если сейчас разразится ебучее землетрясение, то он его не заметит, он держит трясущееся тело Джинджера, а его радиоактивное дыхание касается его опустошенного лица.
Затем Джинджер открывает рот с обреченным стоном, и Тим запихивает в него дилдо и двигает им, резкими толчками внутрь, и поворачивает голову Джинджера, заставляя его смотреть в зеркало, а Джинджер плачет и позволяет ему все это, позволяет ему вырвать все из себя, отдает ему все, что у него есть, подает себя на ебаном блюде.
— Иди сюда, невероятный, ты, блядь, кальмар, — говорит Тим, вынимая дилдо у него изо рта и отбрасывая его в сторону, притягивая Джинджера к себе, и его ноги наконец-то падают на кровать, и Тим тоже падает, Тим вылизывает его приоткрытые губы, мягкие, влажные, теплые и невыносимо вкусные, а Джинджер воет прямо в его ненасытную акулью пасть с зубами, и его студенистая рука лежит на негнущемся члене Тима, и Тим бессердечно давит на нее своей, Тим кончает в штаны через несколько секунд, и Джинджер прижимается к нему, а Тим прижимается к Джинджеру.
Тим обхватывает Джинджера руками и держит его в своих объятьях четырнадцать миллиардов лет, слушая его рыдания и чувствуя биение его сердца всем своим телом.
— Ты в порядке? — спрашивает он шепотом. — Я не перестарался?
— Нет. Да. Я не знаю, — заикается Джинджер. — Тим, мне страшно. Мне так, блядь, страшно.
— Так и должно быть, — Тим проводит ладонью по его волосам. — Я тебя люблю, Джинджер. Тебе должно быть страшно.
— Я не знаю, что, блядь, со мной не так, — говорит Джинджер. — Я просто все время позволяю тебе все что угодно творить.
— С тобой все так, — говорит Тим. — Ты идеальный.
— Я жалкий, — говорит Джинджер. — Как будто я какое-то пустое место.
— Ну да, и что? — спрашивает Тим. — Мне плевать на это. Я люблю тебя за это.
— Я боюсь того, что ты можешь со мной сделать, — говорит Джинджер. — И я до сих пор здесь.
— И ты здесь и останешься, — говорит Тим. — Ты просто мне все что есть отдашь. И я все у тебя заберу. Мы именно этим с тобой и занимаемся.
— Блядь, Тим, — говорит Джинджер. — Тим. Я тебя люблю.
Тим целует его еще раз, он берет его руку и кладет себе на грудь, и пальцы у Джинджера потные и такие нежные на его коже.
— Мы завтра меня на части разберем, хорошо? — отстраняется Тим и вытирает слезы с его лица. — Посмотрим, что я там из себя представляю, ладно?
— Ладно, — кивает Джинджер, шмыгая носом.
— Курить хочешь? — спрашивает Тим и садится, и тянет Джинджера вверх.
— Хочу, — икая, отвечает Джинджер. — И есть тоже. Ебаного дерьма мне не хватило.
Тим смеется, и Джинджер смеется вместе с ним, и плечи у него трясутся.
— Тогда пойдем, — встает Тим и дает Джинджеру руку. — Я что-нибудь приготовлю. Не могу тебе обещать, что по вкусу будет настолько же божественно, как твоя грязь, но я постараюсь равняться на этот уровень.
Они моют рты, и Джинджер отказывается пить антибиотики, которые Тим приобрел в аптеке, и Тим пожимает плечами и бросает упаковку обратно на полку, и переходит к готовке, он тушит курицу с грибами в невозможно остром соусе, заявляя, что раз уж им суждено подцепить дизентерию, они хотя бы смогут полюбоваться фейерверками, и Джинджер хохочет как ненормальный и толкает его, а потом просто сидит на стуле и смотрит, как Тим режет всякие штуки и перемешивает их в сковороде, и оба они дымят сигаретами, и Тим накалывает несколько грибов на нож и жует их сырыми, снимая их с него зубами, и предлагает Джинджеру присоединиться к нему, и тот краснеет и так и делает.
Они едят в гостиной, обнимаясь на диване, и выдыхают клубы пламени прям друг другу в физиономии, заливая кострища пивом, и ебаный Моцарт гремит в их ушах на повторе целых два часа.
Тим говорит Джинджеру лечь на живот, прежде чем они засыпают, и целует его спину и ноги, целует каждый сантиметр его кожи, он облизывает его ступни и забирает каждый палец в рот, облизывает его шею и его уши, а потом вжимается мордой между его ягодиц, запихивая язык ему в дырку и ничего больше не делая, даже не шевелясь, просто отдыхая там как минимум пять минут.
— Я тебя точно когда-нибудь целиком сожру, — говорит он, притягивая Джинджера к себе и нюхая его волосы.
— Я знаю, — говорит Джинджер, распуская свои щупальца. — Я, блядь, знаю.
***
— Ты закончил? — спрашивает Джинджер, поворачиваясь к Тиму.
— Еще чуть-чуть, — отвечает Тим, таращась на страницу. — Ага, теперь да.
Джинджер закрывает книгу и откладывает ее в сторону. Тим раскуривает им по сигарете.
— Мне этот рассказ понравился, — говорит Джинджер. — Я его, наверное, еще раз прочитаю.
— Отлично, — кивает Тим.
— А тебе?
— Нормально, но без восторгов, — говорит Тим и ерошит ему волосы. — И, честно сказать, я ближе к концу на твой хуй отвлекся.
Джинджер смеется.
— Хочешь, пойдем теперь меня своих внутренних демонов наблюдать заставим? — спрашивает Тим, вставая.
— Ладно, — отвечает Джинджер. — Но я только сначала что-нибудь попью. Рот пиздец как пересох.
— Да без проблем, — соглашается Тим. — Мне все равно надо найти нам другой дилдо. Если тут где-нибудь еще один есть. Ебаный виртуоз просто уводит у меня из-под носа все мои любимые вещицы.
Джинджер хмурится.
— Зачем? — спрашивает он. — Я космический член помыл.
Тим наклоняет голову и прищуривается, рассматривая его. Джинджер прикусывает губу и отворачивается. Тим ухмыляется и тушит сигарету.
— Хорошо, что помыл, — говорит он. — Нам они оба понадобятся, если мы хотим, чтобы мне скучно не было. На один хуй в моей жопе я за свою жизнь вполне насмотрелся.
Джинджер слегка подпрыгивает, шумно вдыхая.
— Ты… ты это уже раньше делал? — спрашивает он.
Тим снова наклоняет голову и прищуривается.
— Разумеется.
— О.
Тим рассматривает его еще несколько секунд, а затем опять ухмыляется.
— Подробностей хочешь?
— Я… Ну, да, наверное, — пожимает плечами Джинджер. — Когда… Когда ты это делал?
— Да когда я этого не делал? — говорит Тим. — Я года два перед зеркалом проторчал, запихивая все, что хотя бы отдаленно фаллос напоминало, себе в задницу, когда обнаружил, зачем задницы на самом деле нужны.
— Господи, — говорит Джинджер. — Ты вообще серьезно?
— Ну да?
— Блядь.
— Чего? Я тогда очень миленький был. И по уши самовлюбленный.
— Блядь, иди ты, — говорит Джинджер и швыряет в него пачкой сигарет.
Тим смеется.
— А потом я осознал, что дела идут еще веселее, если в комнате есть публика, которая будет аплодировать твоему выступлению, — продолжает он.
Джинджер краснеет как свекла.
— А еще немного спустя я открыл для себя иммерсивный театр и с тех пор чрезвычайно увлекся им, — добавляет Тим. — Так что мой опыт самодовольной пенетрации перед зеркалом очень обширен, но за прошедшие годы слегка заветрился.
Джинджер закрывает лицо руками.
— Чему ты вообще удивляешься-то? — интересуется Тим. — Или ты думал, что я в рамках своей повседневной ебли людям их собственное дерьмо скармливаю потому, что в юности я был склонен к рассудительности и примерно себя вел?
— Иди нахуй, — говорит Джинджер. — Господи боже мой.
Тим хохочет, а потом пожимает плечами.
— Если это что-то похабное и оно не скучное, то можешь быть уверен, что я или этим уже занимался, или с удовольствием попробую в будущем, — говорит он.
— Ебаный пиздец, Тим.
— И я всегда только рад сделать это вместе с тобой, ты, бестолковая морская дева, — добавляет Тим с улыбкой. — Давай уже, иди хлебай свой чай или что ты там хотел. Я пока другой хуй поищу.
— Приветик, — говорит Тим, потирая пальцами свою дырку, лежа на кровати с задранными ногами и опираясь спиной на Джинджера, и щупальца Джинджера осторожно держат его за плечи. — Давно не виделись.
— Блядь, Тим, — говорит Джинджер и прикусывает губы.
— Что не так? — спрашивает Тим, загоняя пальцы внутрь и проводя языком по зубам, рассматривая себя в зеркале. — Я собираюсь обеспечить тебя комментариями. Ты же меня ими позабавил, так что будет честно, если я тоже это сделаю.
Джинджер вздрагивает, и Тим ухмыляется.
— Расслабься. Глянь на мою дырку. Она в кругу друзей веселится на вечеринке.
Джинджер мягко улыбается ему.
— Дай-ка мне дилдо, — просит Тим минуту спустя. — Стеклянный, пожалуйста.
Джинджер передает ему дилдо и помогает полить его смазкой.
— Блядь, — стонет Тим, запихивая дилдо себе в задницу. — Можешь мне еще сигарету дать? По-моему, нам пока никуда торопиться не стоит. Просто пейзажем полюбуемся.
Джинджер засовывает сигарету ему между зубов через несколько секунд, и Тим затягивается и снова стонет.
— И как тебе шоу? Нравится? — спрашивает он и смотрит отражению Джинджера в глаза.
Красному как свекла отражению.
— Блядь, Тим, — выдыхает Джинджер. — Да. Нравится. Блядь, ты такой красивый.
Тим смеется.
— Я, блядь, старый, — возражает он, выпуская губами дым. — Теперь все совсем иначе выглядит.
Джинджер ничего не отвечает и просто смотрит на то, как Тим двигает рукой, пока Тим таращится на его приоткрытый рот.
— Предложения будут? — интересуется он.
— Что? — переспрашивает Джинджер, поднимая глаза.
— Как мне себя для тебя выебать? — поясняет Тим, и полная зубов ухмылка формируется у него на морде, когда выражение физиономии Джинджера меняется соответствующим образом.
— Я не… — запинается он. — Я не знаю.
— Ну, тогда давай я тебе просто все варианты покажу, хорошо? — предлагает Тим, а затем именно это и делает.
— Блядь, — кратко резюмирует увиденное Джинджер, когда Тим заканчивает демонстрировать ему все, что есть в меню.
Тим смеется.
— Ладно, потом мне расскажешь, что тебе больше понравилось, — говорит он. — Помоги-ка мне сесть повыше. Твое ебаное копье мне уже все внутренние органы продырявило.
Джинджер помогает ему сместиться, а потом наливает ему смазки на ладонь, следуя его указаниям.
Тим запихивает в себя пальцы вместе с дилдо, и Джинджер ноет от такого обращения, а Тим сжимает зубы.
— Черт побери, — говорит он, растягивая свою дырку. — Ебаные ноги. Совсем затекли.
Джинджер шумно выдыхает. Тим отпускает смешок.
— Ага, ладно, ты уж прости меня за это, — говорит он, добавляя третий палец и вздрагивая, уставившись на вздувшиеся вены у себя на руках. — Я свои нюни тоже подберу.
Джинджер кладет ладонь ему на голову, расчесывая его растрепанные волосы пальцами.
— Потянуть не хочешь? — предлагает Тим.
— Нет.
Тим снова усмехается.
— Ну ладно. Тогда давай сюда хуй из космоса, — говорит он. — Буду радовать свою извращенную натуру болью в жопе.
— Иди ты, — отзывается Джинджер и дает ему второй дилдо.
— Господи боже мой, — выдает Тим минутой позже, шокированно таращась на собственное отражение в зеркале. — Охуеть просто. Блядь, Джон же был прав. Моя дырка реально пиздец мерзкая. Господи, Джинджер. Ты только посмотри на нее.
Джинджер стонет и вздрагивает позади него.
Тим запихивает хуи еще глубже и делает свой вклад в звуковое сопровождение, и тело его постепенно теряет массу и трансмутирует, а плутоний начинает расщепляться у него в груди, излучая субатомные частицы.
— Блядь, Джинджер, — говорит он, и его встряхивает. — Как же охуенно. Нереально охуенно. Я тут уже вовсю в пыль превращаюсь.
Джинджер стонет еще раз, и его рука крепче сжимает плечо Тима.
Тим принимается двигать своей побыстрее и смотрит то на лихорадочное лицо Джинджера, то на свою отвратительную дырку.
— Ебаный пиздец, — говорит он немного спустя, чувствуя, как огромная волна приближается к нему, угрожая захлестнуть с головой. — Моя ебучая рожа. Джинджер, зацени мою, блядь, харю. Я же бешеная собака. Бешеная, блядь, акула. Господи.
— Блядь, Тим, — отзывается Джинджер прерывающимся голосом, и их взгляды пересекаются в отражении. — Я тебя, блядь, люблю. Я так сильно тебя люблю.
— Да ты, сука, святой, — выплевывает Тим, уставившись на то, как его собственные зубы захватывают его ошалевшее лицо, и трахая себя двумя дилдо без остановки. — Я выгляжу как озабоченное чудовище. Как жадное, охуевшее чудовище из ада. Блядь, Джинджер. Сделай что-нибудь со мной. Пожалуйста, сделай что-нибудь.
Джинджер вздрагивает и засовывает свои пальцы в пасть Тима, широко раскрывая ее, и Тим весь трясется от такой картины, трясется от его прикосновения и из-за своих собственных анальных развлечений, и боеголовка в его груди стремительно снижается.
Он стонет с пальцами Джинджера во рту, посасывая их, и смотрит на Джинджера, который смотрит на него, а потом снова на себя, на свою уродливую акулью морду, на перенапряженные мышцы, на свою дырку, которую он трахает двумя хуями, ничуть не сдерживаясь, и его внутреннее оружие массового поражения расплывается в огромной ухмылке. Он поднимает другую руку с кровати и начинает лупить себя по члену, и Джинджер ахает, да и сам Тим тоже впечатляется спектаклем, давясь пальцами Джинджера и собственным смехом, и радиоактивной кровью, которая хлещет у него изо рта, Тим кончает через несколько секунд, таращась на свою сжимающуюся дырку и на пару торчащих в ней хуев, которые ему приходится удерживать внутри изо всех сил.
— Блядь, — говорит он, когда его пароксизмы заканчиваются, и вынимает оба дилдо, упоенно разглядывая результат. — Ебаный пиздец, Джинджер. У меня вместо дырки бездонная пропасть. Я полоумный хищник с зияющим провалом в жопе.
— Господи, Тим, — шепчет Джинджер.
Тим усмехается и опускает ноги с глухим стоном, он переворачивается на живот и вжимается лицом в стояк Джинджера.
— Давай сюда свой блядский член, — говорит он, и Джинджер стаскивает с себя трусы трясущейся рукой. — Трахни мое жуткое ебало.
Джинджер запихивает свой член Тиму в рот, и оба они начинают подвывать, а нежное щупальце Джинджера нажимает на раскаленный череп Тима, сам же Тим давится, а потом прикладывает дополнительные усилия, чтобы подавиться еще больше, и Джинджер кончает кипятком через несколько секунд, повторяя его имя словно мантру и дрожа.
Тим остается лежать как лежал еще какое-то время, переводя дыхание и пытаясь заново обнаружить свои конечности, и Джинджер гладит его ладонью по спине, Джинджер нашептывает ему всякую тупую хуйню.
— Спасибо, — добавляет он, когда Тим наконец садится и смотрит на него с туманом в глазах, пока тот пялится на него с благодарностью не по адресу.
— Обращайся, — отвечает Тим, показывая ему свои зубы. — И тебе тоже спасибо. Упражнение вышло очень познавательное.
Джинджер притягивает его к себе, и они целуются.
— Напомни мне, чтобы я тебе раз тридцать отсосал, когда мы со всей этой зеркальной ерундой разберемся, ладно? — говорит Тим, падая лицом в подушку и раскидывая свои свеженайденные конечности в стороны, и заботливая плазма Джинджера поглощает его разбитое тело. — Просто суй мне свой член в рот каждое утро, пока тебе не надоест. Ну, знаешь, вместо кофе. Договорились?
— Конечно, — соглашается Джинджер.
— Тебе бесчисленные удовольствия положены за то, что ты меня с такой ебучей харей к себе вообще подпустил, — продолжает Тим. — За то, что ты свой великолепный хуй в эту мою неисчерпаемую пещеру пихал.
Джинджер смеется, обнимая его.
— Я тебя люблю, — шепотом говорит он, и его дыхание обжигает Тиму ухо.
— За это тебе тоже бесчисленные удовольствия положены, — невнятно бормочет Тим в ответ, и теплые волны затягивают его измученное тело в Марианскую впадину.
***
Брайан выдергивает Тима из сновидений в несусветную рань своим звонком, заставляя его попрощаться с темным глубоководным миром, населенным уродливыми флуоресцентными существами, требуя его немедленного прибытия и отнимая у него драгоценную возможность позабавиться с членом Джинджера. Тим дает самому себе обещание, что придумает что-нибудь интересное, когда вернется. Затем он дает то же обещание Джинджеру и целует его в лоб, и Джинджер сонно стонет, пытаясь спрятаться под одеялами и запереть под ними весь этот невероятный жар, который он производит.
Тим страдает дома у Брайана до раннего вечера, стараясь лишний раз не садиться и морщась, и Брайан разглядывает его с подозрением и спрашивает, что с ним приключилось, а Тим сообщает ему, что он вчера вел раскопки и нашел идеальное место для того, чтобы что-нибудь с концами похоронить, и добавляет, что, если Брайану понадобятся такие услуги, то он с радостью все там для него зароет, а Брайан в ответ интересуется, какой дури он наглотался, и Тим говорит, что это всего лишь мастерски приготовленная смесь экскрементов и шоколада.
Он заезжает в супермаркет перед тем, как вернуться домой, чтобы пополнить запасы сигарет, и заодно покупает две кальмарные тушки, усмехаясь, заметив их на полке. Джинджер демонстрирует несколько другую реакцию, когда Тим проходит внутрь, гордо ими размахивая. Они идут на кухню, и Джинджер рассказывает ему, что звонил Джон и сказал, что вернется завтра рано утром и будет очень рад видеть их обоих, а Тим намывает кальмаров и кивает, и говорит, что они тогда к нему после обеда поедут.
— Так, — бросает он первую тушку на разделочную доску. — Иди-ка сюда. Я тебя сейчас научу, как с этих хреновин кожу снимать. Я тебя сейчас еще немного этому научу.
Джинджер посылает его к черту, а потом подходит поближе, и Тим вжимает его в стол и стоит прямо позади него, обхватив руками, и начинает разбираться с тушкой, комментируя каждую деталь, описывая весь процесс, а Джинджер наблюдает за его движениями, раскаляясь, и дыхание у него тоже довольно быстро учащается.
— Теперь твоя очередь, — говорит Тим, сбрасывая нарубленную тушку с доски и укладывая на нее второго кальмара. — Хочу посмотреть, усвоил ли ты урок.
Джинджер одаривает его жалким звуком, но все же берет нож, и рука у него дрожит, он пытается повторить последовательность и начинает трястись всем телом, когда приходит время вытащить чернильный мешок.
— Давай я протяну тебе руку помощи, — шепчет Тим ему на ухо и запускает свою клешню Джинджеру в боксеры, раздвигая ягодицы ладонью и поглаживая его дырку большим пальцем.
Джинджер ахает от прикосновения, порождая безобразный беспорядок на столе, и заканчивает стоящую перед ним задачу лишь четырнадцать миллиардов лет спустя, весь дрожащий и потный насквозь, и Тим насвистывает Травиату под стук ножа по доске, вдавливая сухие пальцы в задницу Джинджера, пока кровь беспрепятственно хлещет из его ухмыляющейся пасти прямо на него.
Он сбрасывает кальмарную мешанину в миску, моет свои руки и руки Джинджера и тащит третью тушку в спальню, провозглашая, что пора сдавать экзамены, он ставит Джинджера на четвереньки на кровать перед зеркалом и говорит ему растянуть себя, запихивая палец ему в рот и требуя, чтобы количество предметов в обеих его дырках сравнялось, и Джинджер вымученно стонет, посасывая один, два, три его пальца и таращась на него своими мокрыми, светонепроницаемыми глазами, а Тим или отвечает ему тем же, добавляя к взгляду оскал, полный зубов, или пялится на его отражение, сжимая руку в кулак, пялится на его абсурдный, блядь, позвоночник, на всю его несчастную выгнутую спину, мечтая засунуть свой язык в его дырку, он пиздит не переставая, комментируя каждую деталь, описывая весь процесс, демонстрируя невероятное красноречие.
— В целях стопроцентной прозрачности, — говорит Тим, вжимая стеклянный дилдо в дрожащую руку Джинджера и засовывая свой собственный член в его мягкий, теплый рот, и Джинджер стонет, впуская его, а потом стонет еще раз, уравнивая количество задвижек в обеих дверях, и Тим таращится на него в зеркале и на него прямо перед собой, вздергивая ему голову за волосы и трогая его губы, Тим думает о каждом из своих проебов на повторе, чтобы не взорваться нахуй там же на месте, а Джинджер смотрит вверх, смотрит на него, и слезы текут по его лихорадочному, раскрошившемуся лицу.
— Вынимай, — выплевывает Тим, когда понимает, что даже его бесконечной мысленной летописи чудовищного пренебрежения и равнодушия не хватит, чтобы остановить детонацию в груди. — Давай сюда. И смотри на меня.
Он запихивает дилдо себе в пасть, посасывая его и ухмыляясь во все зубы, которые все время оказываются на пути, и Джинджер пялится на него с раскрытым ртом, и элементарные частицы его рассыпающегося лица ускользают, растворяясь в нетерпеливо ожидающем пустом пространстве. Тим отшвыривает дилдо в сторону и поворачивает Джинджеру голову, вынуждая его посмотреть на себя в зеркало, поверх своего собственного трясущегося плеча, он объявляет, что они достигли абсолютной ясности, и Джинджер валится на кровать, когда Тим отпускает его, он бьется в конвульсиях, словно умирающее океаническое создание, выброшенное на песок безжалостными волнами, потерянный, беспомощный, потерявший всякую надежду.
Тим отпускает смешок и подтягивает его трепыхающееся тело к краю кровати, раздвигая ему ноги и вламываясь внутрь без всяких церемоний, безрассудно и бесконтрольно, как взбудораженная, набитая плутонием до самых краев боеголовка, врезающаяся в землю, которой некуда сбежать, которая не стала бы пытаться в любом случае.
Джинджер вскрикивает, и Тим надавливает ладонью ему на лоб, и он выгибает шею, показывая ему свое белое подрагивающее горло.
— Мне, блядь, компенсация нужна, раз уж жалкого спотыкания на хую я от тебя не получил, — говорит он, наклоняясь, выдыхая клубы термоядерного газа, обжигая кожу Джинджера. — Я тебя сейчас просто разорву, Джинджер. Я тебя голыми руками разорву и вытащу твой блядский чернильный мешок.
Он прижимается своей распахнутой пастью к горлу Джинджера, и Джинджер кончает, заходясь плачем, сжимаясь вокруг его члена как ненормальный, и Тим следует прямиком за ним несколько секунд спустя, вбиваясь в него словно отбойным молотком, и его зубы взрезают его обгоревшую оболочку, а Джинджер твердит три слова на повторе.
Тим падает на него сверху, обхватывая его руками, вжимаясь в него всем своим телом.
— Разумеется, я это сделаю, — шепчет он Джинджеру на ухо. — Меня уговаривать не надо.
Джинджер истерически смеется, и ноги его дергаются у Тима на пояснице.
— Какой ты, однако, вежливый, — усмехается Тим. — Хочешь рюмочку аперитива, прежде чем мы к символическому каннибализму приступим?
— Да, — отвечает Джинджер, и Тим опирается на локти, обхватывая его голову ладонями, и вылизывает его раскрытый рот.
Тим сооружает полную кастрюлю кальмаров со сливками и бренди, и Джинджер тоже приходит на кухню, когда все готово, и сидит на стуле, весь взъерошенный, с потеками слез на лице и с сигаретой во рту, и делает глубокие затяжки одну за другой.
— Я думаю, нам надо рассказать Джону про зеркало, — говорит он, таращась на тарелки, которые Тим ставит на стол.
— Нет уж, — Тим тоже садится и берет в руку вилку. — Джона нам надо в гости пригласить. Ему тоже придется смириться с кое-какими вещами.
Джинджер поднимает голову и смотрит на него. Тим поднимает вилку и держит ее рядом с его мягкими, теплыми губами. Джинджер открывает рот и поедает собственную метафорическую плоть. Тим улыбается. Тим, блядь, блаженный.
***
— Яйца, масло, сливки, горчица, перец, мускатный орех, кардамон, лук, панировка, фарш, мука, бульон, — говорит Тим, указывая пальцем на каждый ингредиент и потирая затылок другой рукой. — Бля, и еще соль. Ебаная соль. Ненавижу его проклятую кухню.
— Ты не обязан все это для нас делать, — отзывается Джинджер, запихивая в пакет столовые приборы.
— Разумеется, я обязан все это делать, — возражает Тим. — Сначала вас, неразлучных гусят, надо хорошенько откормить. А потом я вас обоих в паштет перетру. Это я тут, если что, кулинарный эксперт. А ты — просто блюдо к ужину.
— Иди нахуй, — отвечает ему Джинджер, и они выходят из дома через пять минут.
Джон подпрыгивает и хлопает в ладоши, и душит Джинджера в своих перьях, обнимая его, когда видит всю ту разноцветную шпатлевку, которую Джинджер купил ему, пока он был в отъезде.
Джон подпрыгивает и хлопает в ладоши еще раз, и пытается провернуть ту же процедуру с Тимом, когда видит сумку, набитую будущими фрикадельками, которую Тим держит в руке.
Тим оставляет целующихся придурков вылизывать друг другу перемазанные помадой морды и обсуждать выдающиеся гитарные и последовавшие за ними пиздолизные выступления Джона, которым он предавался последние две недели, и выходит из комнаты, заверяя всех присутствующих, что он моментально пристрелит любого, кто попробует заплыть в Бермудский треугольник, чтобы отвлекать его от упражнений в кулинарном вуду своей приторной хуйней.
Час спустя они все втроем отдыхают на полу, и Джон с Джинджером являют собой задыхающийся духовой дуэт и жалко постанывают, а Тим лежит там жертвой своего собственного сатанинского ритуала, широко раскинув в стороны конечности, и рот у него занят сигаретой и зубастой улыбкой, а его голова полным-полна мечтаниями о клетках и трубках для насильственной кормежки.
Еще одним часом позже Тим соскребает себя с пола и начинает рыться в манатках Джона, игнорируя его тщетные протесты и уведомляя его, что сегодня никакой ебли на четвереньках не будет.
— Если ты так и собираешься все время уводить у меня мой ненаглядный корм и бросать меня гнить одного, Джон, то научись хотя бы обращаться с моей собственностью как положено и возвращать ее такой же растянутой, какой ты ее у меня получил, — говорит он, открывая один ящик за другим.
Духовой дуэт объявляет свой следующий, довольно-таки грубый номер в оба голоса.
— И вы туда же идите, — отвечает Тим, усмехаясь, любуясь их несчастным, набитым до отказа состоянием.
Через полчаса поисков он нависает словно башня над целующимися полудурками, которые теперь восседают на диване, покончив с бесконечным процессом переваривания пищи, и Джон увлеченно дрочит свою гитару, как самовлюбленный вундеркинд в возмутительных тряпичных тапках, а Джинджер неотрывно смотрит на него, как завороженный, потерявший последние мозги, самоотверженный идиот, сам же Тим разъяренно пыхтит, стоя перед ними, как кошмарная акула с кучей гениальных планов.
— Какого хуя, Джон? — спрашивает он, шлепая Джона по его магической руке. — Отрезанное щупальце Джинджера, обе пробки, обе пары зажимов и флешджек впридачу? Ты ебаный ворюга, Джон. Ты жадный, блядь, домушник.
Джон хихикает.
— И это если забыть про хуй из космоса, который я из твоих загребущих рук в прошлый раз выкрутил, — добавляет Тим, хватая его за подбородок. — Как все это здесь оказалось? Что ты, блядь, вообще делать-то со всем этим собираешься?
Джон опять хихикает, слегка краснея.
— Я иногда сбиваюсь, — говорит он. — Ну, знаешь, когда мелодии пишу.
— И что?
Джон пожимает плечами.
— Дрочка помогает.
— Господи, — говорит Джинджер и тоже краснеет.
— Это, блядь, не дрочка, — возражает Тим, поворачивая Джону голову и заставляя его посмотреть на груду секс-игрушек на полу. — Это ебаный кутеж.
— И что?
— И то, что у меня есть законное право присутствовать каждый раз, когда он происходит, — говорит Тим, крепко держа Джона за щеки. — У меня с кутежом контракт подписан. У меня с кутежом задушевная дружба с младых лет.
Джон продолжает хихикать. Джинджер тяжело стонет.
— К тому же, вся эта замечательная поебень — моя, — добавляет Тим. — Ну, кроме того пыточного комплекта для кальмарных сосков, который я тебе на днюху подарил.
— Старая пробка тоже не твоя, — показывает ему язык Джон.
— Ага, ее ты точно можешь себе оставить, — говорит Тим, перехватывая показываемое пальцами. — Она, блядь, у тебя в такой грязище валяется, что даже это мерзкое говноедское желе к ней бы не прикоснулось.
Джон пинает его ногой, внезапно тоже разъяряясь.
— Ебаный пиздец, — говорит он. — Хватит его оскорблять. Что за муха тебя сегодня укусила? Блядь, я все время забываю, какой ты все-таки мудак.
О, думает Тим. Вот именно.
Он отпускает смешок.
Он отпускает еще один, заметив, как Джинджер трогает Джона своими бестолковыми перепуганными пальцами, пытаясь его успокоить.
— Заткнись, — ухмыляется он. — Я себя как уебан веду только для того, чтобы мировое равновесие не пострадало.
Джон прищуривается, непонимающе таращась на него, и Тим снова скалит зубы.
— Меня проинформировали о ваших анальных поползновениях, — поясняет Тим. — И я нихуя не рад таким позорным результатам. Так что я организую вам еще одну попытку. Такую сладкую, сахарную, гипергликемическую, блядь, попытку. Поэтому, как видишь, я всего лишь пытаюсь компенсировать себе эту благотворительность заранее.
— Так, — говорит Тим, усаживаясь на кровать рядом с целующимися придурками. — Давайте-ка посмотрим, полностью ли я понимаю стоящую перед нами задачу, прежде чем начинать.
Целующиеся придурки перестают целоваться и поворачиваются к нему.
— Никаких слез, никаких оскорблений и разговоров про говно, вообще никакого говна, никакой боли, никаких страданий, никакого, блядь, веселья, — загибает он пальцы один за другим. — И никакой паники, разумеется.
— Ага, — кивает Джон.
— Это пиздец как тупо, — говорит Тим, затягиваясь. — Это как съесть рожок и отказаться от мороженого. Это как выебать твой миленький ротик и не накончать тебе в него. Скучища.
— Отвали, — парирует Джон. — Мы так хотим. А ты обещал, что будешь нормально себя вести.
Тим смеется и бросает взгляд на Джинджера. Тот тоже кивает.
— Интересненько, — поднимает бровь Тим. — Ну ладно, плевать. Кто я такой, чтобы тут мнения высказывать? Я всего лишь рука помощи.
Всего лишь рука помощи и негнущийся член, думает Тим, выдыхая дым.
Джон показывает ему язык.
— Что мы будем делать? — спрашивает Джинджер.
— Ну, ты мне рассказал про ваши пиздобольные успехи с пальцами, — говорит Тим, открывая смазку. — Давайте попробуем выйти на следующий уровень. Джон будет трахать пальцами тебя, а я — его, и вы во всех подробностях расскажете друг другу, как вы кайфуете от этих охуенных ощущений, а я захлебнусь вашим ебаным сиропом.
Джинджер улыбается ему, а Джон шлепает его по бедру.
— А потом что? — спрашивает Джон, облизывая губы.
— А потом ты получишь шанс пройти через врата в райские сады, — отвечает Тим, толкая обоих идиотов на кровать. — Точнее, влететь туда верхом на метле. Начинайте уже. Вас обоих надо сначала хорошенько извести.
В процессе случается небольшая заминка, когда волшебные гитарные пальчики Джона добираются до священного туннеля Джинджера, и оба целующихся полудурка временно изменяют свою окраску, а Тим скрипит зубами, и двадцать минут рыданий и затворничества в ванной всплывают у всех них в памяти, но потом Тим вжимает перепуганное лицо Джона в перепуганный член Джинджера, запихивая пальцы Джону в задницу и запуская таким образом его непристойный речитатив, что в свою очередь очень вдохновляет Джинджера, так что несколько минут спустя целующиеся придурки превращаются в стонущих, и Джинджер лежит на спине с широко расставленными ногами, а талантливые пальцы Джона отплясывают танцы внутри его проблемной дырки, сам же Джон стоит на четвереньках, покачивая бедрами и насаживаясь на услужливые конечности Тима, и оба стонущих еблана расслабленно беседуют о специфике этих мануальных развлечений, которые они просто обожают, но все-таки чуть меньше, чем друг друга, ведь друг от друга они совсем без ума, а Тим продолжает скрипеть зубами, переполненный термоядерным ликованием до краев, и гадает о размерах лужи, в которую превратился его тающий член, но не отворачивается ни на секунду, чтобы посмотреть на пол и проверить, таращась вместо этого на красивую обнаженную спину Джона и на дурацкое, запыхавшееся лицо Джинджера.
Затем спотыкается и их беседа, потому что Джон обнаруживает ничем не занятую руку Джинджера и начинает посасывать его пугливые пальцы, а сам Джинджер находит неплохое применение своей второй руке, потирая себе сосок к своему собственному удивлению и непрерывной радости Джона, Тим же окончательно стирает зубы в порошок, желая, чтобы у него появилось побольше ничем не занятых глаз, и пребывая в абсолютной уверенности, что его растаявший член покинул свое обычное место пребывания целиком и полностью, переполняясь ебанутым удовольствием от этой мысли, и перед глазами у него встают плоскогубцы, секаторы и цепные пилы, а также все тяжкие телесные повреждения, которые он мог бы себе нанести этими замечательными инструментами.
Затем Тим все же вспоминает про их конечные анальные намерения и заменяет свои пальцы пробкой, и пихает Джона, чтобы тот прислонился к спинке кровати, и наливает Джинджера поверх него, толкая его Джону на член и оказываясь отброшенным в сторону через минуту или около того, потому что дела идут невероятно хорошо, а неблагодарные ублюдки обсуждают стержни в своих задницах, таращась на обалдевшие лица друг друга, и Джон забывает о реальности несколько секунд спустя, давая волю воображению, и треплется не про пробку, а про хуй Джинджера, которого ему всегда не хватает, а Джинджер улетает прямиком в эфир и напрочь теряется там, барахтаясь на члене Джона чуть менее неуклюже, чем обычно, и сверхъественные руки Джона поддерживают его, нежно, но крайне эффективно, и Тим мечтает, чтобы глаз у него стало поменьше, чтобы у него вообще не было, блядь, глаз, и чувствует себя великолепно заброшенным и полностью хуелишенным, пребывая в стопроцентной уверенности, что все, чего он теперь хочет — это быть тонко нарезанными пластинками сырого мяса.
Затем Джон начинает сладко хныкать от переизбытка впечатлений, и его миловидное лицо разбивается на части, а по щекам бегут слезы, и термоядерное ликование Тима превращается в экстаз, который, тем не менее, временно перебивают сами же стонущие полуебки, хуй знает по какой причине решившие устроить идиотские задыхающиеся дебаты на тему того, кто же будет кончать первым, и щедро демонстрирующие просто омерзительный альтруизм, и Джон одерживает победу в этом соревновании в самозабвенной святости и обхватывает член Джинджера ладонью, увлеченно наигрывая главное соло композиции, уходя в крещендо, и плоскогубцы и секаторы с цепными пилами тут же покидают перегревающийся череп Тима, а его воображаемый член теперь отрезают медиатором эти самые божественные руки, отрезают и запихивают отрезанное в его окровавленную пасть, а жалобные оратории Джинджера теряют все до одной единицы языка, и вместо них звучат лишь его же беспомощные рыдания, и его лихорадочное лицо разбивается на части, а по щекам текут слезы, и термоядерный экстаз Тима снова накрывает его, а сам Тим ныряет обратно в океан, да поглубже, и перехватывает Джинджера за волосы и запястья, удерживая его на месте, потому что его позорное барахтанье возвращается в полной мере и грозит их высоким устремлениям неминуемым падением на пол, и Джинджер тепло приветствует его руки помощи, содрогаясь всем телом и кончая для Джона, как того от него и требует Тим, употребляя необычайно вежливые выражения, а Джон ноет и пялится на него так, будто он наблюдает не его оргазм, а целое Второе пришествие, и пришедший начинает свой долгожданный визит на грешную землю в чрезвычайно компрометирующей позиции.
Тогда Тим отпускает Джинджера, и он падает в дрожащие объятья Джона, извиваясь на его члене и позволяя Джону ебать себя, и Джон вбивается в него без всяких вербальных понуканий со стороны Тима, исполняя свою собственную непристойную симфонию и крепко сжимая задницу Джинджера, раздвигая ему ягодицы белыми пальцами, отчего они вдохновляют Тима еще больше, и Тим стоит у изножья кровати на трясущихся ногах, а облученная кровь фонтанами вырывается у него изо рта, и он таращится на пульсирующую, основательно растраханную дырку Джинджера, вжимая свою бессердечную руку в то место, где у него когда-то был член, причиняя себе почти столько же боли, сколько он хочет получить от Джона, и завывая от представшей перед ним картины, он кончает сразу следом за Джоном и рассыпается элементарными частицами, которые стучат об пол, словно пуговицы.
Полуебки подбирают его сломанные кости с этого постыдного одра через четырнадцать миллиардов лет дурацких поцелуев и затаскивают его на кровать, выражая свою вечную любовь и бесконечную благодарность, и Тим уведомляет их, что слова нихуя не стоят, а единственная валюта, в которой он согласен принимать платежи, это безжалостное уничтожение его елды, страстью к которому он так внезапно воспылал, забив наконец на поиски подходящего прилагательного после стольких лет тщетных попыток его вспомнить, и Джон начинает спихивать его с кровати ногами после этого и таким образом вносит изменения в соображения Тима касательно его дальнейшей судьбы, так что Тим обещает ему любопытнейший сюрприз, который ожидает его у него дома, он обнажает свои заляпанные кровью зубы и думает, что существование в форме японского деликатеса может подождать, ощущая в себе неуемную тягу к поварскому искусству и особенно — к моменту нарезки своих жертв.
***
Дьявольский план Тима не получает воплощения до позднего вечера следующего дня.
Сначала ему приходится проявлять неслыханное терпение и применять в крайней степени атипичную стратегию охоты, выжидать и таиться по кустам.
Он готовит завтрак на возмутительной кухне Джона, перерыв все вверх дном в поисках соли, которая куда-то запропастилась с прошлой ночи, и оставив целующихся стонущих придурков целоваться и стонать в постели, где они слюнявят друг другу морды, а затем и члены, и Джон показывает свое блаженное постхуесосное лицо первым, усаживаясь за стол и немедленно начиная раздавать приказы, а Джинджер приползает к ним парой минут позже и пытается вылизать заодно и харю Тима, Тим же заявляет, что лобызания дозволены только в тех случаях, когда лобзающиеся вкушали экскременты, и Джон пинает его ногами, а Джинджер краснеет как свекла.
Он пытается выкрутить многочисленные милые вещички, которые Джон у него стянул, из его жадных рук, и Джинджер сидит на диване, вздыхая и понося их обоих на чем свет стоит, пока они катаются по полу, устроив небольшую потасовку, и в итоге Тиму удается отобрать у него только сияющую пробку и свою пару зажимов, потому что Джон настаивает, что хочет попробовать подрочить себе флешджеком, пока отрубленное щупальце Джинджера торчит у него в заднице, и бросает бесстыжий взгляд на Джинджера, который проклинает его персонально, Тим же говорит, что это очень благородное намерение, и уступает, уведомляя Джона, что он будет с нетерпением ждать от него отчета по этому вопросу и не прочь понаблюдать за его прогрессом, и Джинджер обращает свое возмущенное внимание уже на него.
Он идет шляться по улицам с бестолковыми придурками, следуя за ними повсюду, куда они хотят пойти, а они, разумеется, хотят в кино, чтобы сидеть там на последнем ряду и смотреть ебаные диснеевские мультфильмы, и в чрезмерно розовые кафетерии, чтобы обжиматься там и набивать рты мороженым, и в торговый центр, чтобы бродить там, покупая книги и вопиюще сверкающие шарфы, и Тим таскается за ними во всех этих локациях, волоча за собой ноги, практикуя смирение и раздумывая о возможных способах воплотить в реальность свои роскошные идеи о хуеликвидации, которые прилетели в его кровожадный ум предыдущим вечером.
Он отклоняет предложение Джона пойти плясать по клубам, поняв, что пришла пора решительных действий, и тащит его упрямое тело в машину, а затем домой, напоминая владельцу тела о сюрпризе, который его ждет, и обещая ему, что разочарованным он не останется, и Джинджер снова краснеет как свекла, чем немедленно Джона обнадеживает, и Тим внутренне ухмыляется, мысленно превознося его беспутную наивность. Они приезжают к Тиму, и Тим показывает Джону свое недавнее приобретение, и Джон тут же оказывается в его ловушке, прыгая и хлопая в свои настоящие, блядь, ладоши, и лицо его сияет, а любовь безудержно вырывается у него изо рта. Он воодушевляется еще больше, когда Тим описывает предстоящее упражнение в деталях, выставляя свою бестолковость, избалованность и алчность на всеобщее обозрение, и Тим чувствует ядерное трепетание у себя в груди и усмехается, увидев, как Джинджер трогает радостного идиота своими довольно-таки сообразительными перепуганными пальцами, пытаясь хоть немного умерить его пыл.
— Ты мне все загораживаешь, — ноет безграмотный задрачивающий гитару дурачок некоторое время спустя, задыхаясь, кривя свое миловидное потное лицо, и его нахальная башка лежит на услужливых коленях Джинджера, а своими загребущими руками он держит себя под колени, и колени эти выглядят просто безупречно.
Тим действительно ему все загораживает.
Тим делает это не просто так.
— Заткнись, — говорит он, растягивая ни о чем не подозревающую дырку Джона. — Нехуй раньше времени заглядывать за занавес. Спектакль начнется только тогда, когда я его объявлю.
— Но я хочу посмотреть, — продолжает ныть Джон, вздрагивая, когда очередной палец Тима вжимается в его задницу, где уже торчит стеклянный дилдо, и Джинджер вклинивается в его звуковое сопровождение со своим, но выбирает совсем другую гармоническую тональность.
Смышленый ты кальмар, думает Тим. Глупенький ты виртуоз.
— Ага, ну, надо было раньше додуматься, что брак жоп с зеркалами предсказан самими небесами, — отвечает он, проводя языком по зубам и ухмыляясь, услышав, как Джинджер шумно выдыхает. — Я вот додумался. А тебе свое скудоумие придется чуть позже самостоятельно компенсировать. Мы сегодня по моим правилам играем.
Мы всегда играем по моим правилам, думает Тим.
— Пошел бы ты, — говорит Джон. — Пошел бы ты со своими правилами.
— Хватить мне тут скулить, — говорит Тим. — Просто подожди пару дней. Дам я тебе еще налюбоваться на твою драгоценную дырку. Могу заодно и сам для тебя публикой побыть. Буду аплодировать твоим шикарным анальным выступлениям и бросать в тебя конфетти.
Джон издает непристойный стон, вдохновленный нарисованным Тимом образом и его же пальцами, которые превращают его прожорливую задницу в поистине примечательную шахту, и Джинджер держит его своими трясущимися щупальцами и молчит, как верная группа поддержки Тима, а Тим упивается вкусом крови на языке.
Минутой позже Тим объявляет карьер Джона достаточно разработанным и запускает космический член в путешествие.
Несколько секунд спустя Джон приводит их вселенную к коллапсу своим стоном.
Через короткое мгновение Тим распахивает кулисы.
— Господи, блядь, боже мой, — выпаливает Джон, стремительно краснея, и рот у него раскрывается, в глазах написан шок, а на лице ужас, и Тим хохочет в полный голос, и зубы его отрастают до самого пола, царапая его, а сам Тим вспоминает славное прошлое, и бравая молодость возвращается к нему, а Джинджер бьется в припадке, и Джон от него не отстает.
— Я… Я… Господи боже, — бормочет Джон, трясясь, и Тим трахает его жадную дырку двумя дилдо, запихивая их поглубже своими бессердечными руками и ухмыляясь как взбесившийся хищник, которым он и является, и перепуганные пальцы Джинджера крепко сжимают плечи Джона, и костяшки у него такие же белые, как у Джона, а Джон ерзает, пытаясь вырваться и сбежать, и его полный паники взгляд отрывается от зеркала и устремляется к морде Тима, выискивая на ней помощь и сострадание. — Тим, я, блядь, не могу.
А Тим себя щедрым вовсе не чувствует.
— Мне плевать, — говорит он, упорствуя в осуществляемой им пенетрации двумя искусственными членами. — Джинджер, держи его тупую голову.
Джон впадает в полную истерику.
Джинджер делает что сказано.
Тим чувствует себя необычайно одаренной радиоактивной акулой.
— Боже, блядь, — лепечет Джон, таращась на свое несчастное отражение, и услужливая рука Джинджера тянет его за волосы, а Тим наслаждается видом его рассыпающегося в пыль прекрасного лица. — Блядь, боже мой. Господи.
— Что, Джон? — спрашивает Тим. — Может, ты склонен пытаться откусить больше, чем можешь проглотить? Ты распутный идиот. Посмотри, блядь, на себя. Посмотри и кончи для меня.
Джон начинает рыдать, и Тим немедленно приходит в восторг и благодарит себя из прошлого за то, что он проявил мудрость, применив свои способности к предсказанию будущего и затащив Джинджера в ванную, игнорируя громкие, несносные протесты Джона, а затем и его громкий, несносный стук в дверь, и отдрочив там ему и самому себе, быстро и безжалостно, нашептывая безобразные слова глубокой привязанности Джинджеру на ухо, чтобы ускорить процесс, и таким образом позволил себе из настоящего избежать позорного провала, не дав ему обкончаться в штаны в ту же, блядь, секунду.
Джон начинает рыдать, и Джинджер полностью охуевает от такого развития событий и принимается пиздеть, тщетно пытаясь прервать ебаную пьесу, и Тим выплевывает забавное словечко из пяти букв, чтобы его заткнуть, и напоминает Джинджеру о его собственном недавном падении, и Джинджер с усилием сглатывает, отворачиваясь от Тима и от его говноедской ухмылки, но без сомнений продолжая размышлять о своем же говноедском поведении, он смотрит на Джона и говорит ему совсем другое словечко, добавляя еще одну букву, успокаивая его и заверяя его, что все в порядке.
Джон ревет белугой, разлетаясь на элементарные частицы, и Тим думает, что оценка ситуации от Джинджера верна лишь наполовину, так как его необъятная любовь действительно витает в воздухе, но все не то что не в порядке, все превращается в беспросветный пиздец, потому что Тим требует, чтобы Джон показал ему, на что он годен, и Джон так и делает, кончая и сжимаясь вокруг обоих членов, и лицо его раскалывается, и что-то жуткое, чужое, что-то из открытого космоса проступает на нем, и Джон не может отвернуться от зеркала, не может спасти своих иллюзий, он таращится на чудище, которое пряталось все это время под его миловидными чертами, и Тим трахает его, пока он корчится в оргазме, не отрывая своего взгляда от него, и его собственный Левиафан тоже выходит прогуляться.
Джон ревет белугой, разлетаясь на элементарные частицы, и Тим гадает, хватит ли ему этого смертоносного термоядерного взрыва или же понадобятся еще ебаные дискуссии, он вытаскивает хуи из Джона, и безупречные ноги Джона падают на кровать, а все его идеальное тело извивается, а Джинджер валится рядом с ним и затапливает его своей кипящей плазмой, и целует его несчастное, залитое слезами лицо, и нашептывает ему все то, что Тим совсем недавно шептал ему самому, но без всякой людоедской двусмысленности в словах, и Тим тоже обрушивается подле них, он хватает пачку и запихивает сигарету в свои исключительно довольные зубы.
— Ебаный пиздец, Джинджер, — шепчет Джон, вздрагивая, и дым, выдыхаемый Тимом, стелется по его красивой обнаженной спине. — Моя ебаная, ебаная, ебаная задница.
Джинджер притягивает болтливые останки Джона поближе к себе и заверяет его, что его задница — просто венец творения.
— Боже, Джинджер, — шепчет Джон, и дрожь его набирает амплитуду, а термоядерный газ, выдыхаемый Тимом, стелется по его прекрасному сломанному позвоночнику. — Ты видел мое ебаное лицо?
Джинджер забирается внутрь пиздобольного трупа Джона и утверждает, что его физиономия совершенна и любима одновременно.
— Его физиономия — это лицо самовлюбленной гей-иконы и его волшебный портрет одновременно, — влезает Тим.
— Отвали, — отзывается Джинджер, вне всяких сомнений распознав отсылку.
— Чего? — переспрашивает Джон, демонстрируя свое литературное невежество.
— Ебаный пиздец, Джинджер, — шепчет Джон, содрогаясь всем телом, и радиоактивная кровь, которую Тим выплевывает, усмехаясь, разукрашивает его великолепную насмерть перепуганную спину декадентскими картинами. — Ты на себя что, тоже смотрел?
Оживившаяся мумия Джона притягивает Джинджера поближе к себе, когда Джинджер подтверждает его догадку.
— Боже, Джинджер, — шепчет Джон, и колебания переходят в напряжение, а острые зубищи Тима, которые ему, по всей видимости, придется запустить в непочтительный позвоночник Джона еще глубже, чтобы смысл ебаных дискуссий, что им предстоит вести, дошел до него в полной мере, так как пока ему все еще мало, острые зубищи Тима захватывают без боя его акулью морду. — Что этот больной уебок заставил тебя сделать?
Разъяренный кадавр Джона бросает ласковую плазму Джинджера, чтобы отпинать старые кости Тима, когда Джинджер описывает ему их изначальную зеркальную аранжировку.
— А после того, как он закончил с этим, — вмешивается Тим, уворачиваясь от пяток Джона, потому что Джинджер опускает в своей речи некоторые важные детали. — Он заодно провел довольно качественный анализ своей собственной натуры, Джон. И перекусил своим любимым блюдом.
— Иди нахуй, — говорит Джинджер, без всяких сомнений переполняясь ностальгией.
— Чего?! — верещит Джон, демонстрируя свои невероятные умения и навыки и причиняя Тиму много нихуя несексуальной боли.
— Заткнитесь уже, вы оба, — отвечает Тим и тушит сигарету, и целеустремленной боеголовкой падает на кучу конечностей возле себя. — Неблагодарные ублюдки. Мы тут смотрим в лицо нашим страхам.
— Правда что ли? — язвит Джон, все еще пытаясь спихнуть его с кровати и с позором проваливаясь. — И какому ты-то, блядь, страху в лицо посмотрел?
— Ну, я эту провидческую идею сидя перед зеркалом с хуем наперевес наколдовал, пока дрочил в печали и одиночестве из-за вас, ебланов, так что вот этому самому? — с готовностью поясняет Тим, перехватывая возящееся тело Джона покрепче, и его бессердечные руки задевают перепуганные щупальца Джинджера, встречаясь с ними на мраморной коже.
Джон гнусно хихикает.
Джинджер накрывает его безжалостные пальцы своими нежными побегами.
— А еще я хорошенько вгляделся в бездну, разумеется, — добавляет Тим, постепенно проваливаясь в дрему.
***
Следующее утро начинается ближе к обеду и слегка разочаровывает.
Телефон Джинджера принимается надрываться, когда они втроем еще валяются в кровати, и чуваки, которые настойчиво превращали его в прискорбно мохнатое существо в тщеславной попытке заработать себе культовый статус и кучу бабла и фанатов, требуют, чтобы он тащил свою жопу в студию, и Тим неописуемо расстраивается, расставаясь с его драгоценным утренним стояком, хозяин которого покидает постель, чтобы шлифовать ебаные ритмы, и требует, употребляя крайне грубые выражения, чтобы ему объяснили, в чем был смысл уходить в другую группу, если в итоге ты все равно трудишься рабом у мудачья, а Джон просто ведет себя невыносимо с самого момента пробуждения, задрачивая гитары Тима и требуя от него же бесконечных удовольствий и немедленно, и в своих выражениях он не стесняется еще больше.
Тим не особенно торопится выполнять эту его просьбу.
Тим понимает, что пытки и репрессии жизненно необходимы.
Тим и сам пока не закончил впахивать на галерах.
Джинджер звонит ему часа три спустя и, извиняясь, сообщает, что вернется только вечером.
Он встает из-за компьютера, натерпевшись беспрестанных запилов Джона в полной мере за эти три часа, с мыслью, что тиранию вполне можно начать и сегодня.
Он вытаскивает веревку из самого темного угла дома и посещает самый мрачный угол своего разума, решив приступить к выполнению последней части своего дьявольского плана прямо сейчас.
Его милый гитарный идиот, разумеется, беззаботно запрыгивает прямиком в ловушку, потому что он никогда ничему не учится.
Тим связывает Джона, превращая его в странное деформированное создание, раздвигая ему ноги и сгибая колени.
Джон выказывает ему некоторую признательность за его старания.
Тим предлагает дополнительно запихать сверкающую пробку, которую ему удалось у него отобрать, в его жадную дырку, чтобы внести в упражнение побольше разнообразия.
Джон выказывает феноменальное воодушевление.
Тим дает ему несколько пощечин, расписывая его миловидное лицо красными пятнами, упиваясь мастерски приготовленной смесью слез и непристойных звуков, и заодно засовывает каждый свой бессердечный палец в его похотливый рот.
— Хочешь мой член? — затем спрашивает он.
Разумеется, Джон хочет его член.
— Хочешь посмотреть на себя? — интересуется Тим следом.
Разумеется, Джон хочет посмотреть.
Проще некуда, думает Тим, кончая кипятком в ноющий рот Джона, и оружие массового поражения накаляется в его груди, предвкушая катастрофу, а Джон стонет и смотрит вверх на него, на его ухмыляющуюся морду, а потом вниз, на свое блаженное отражение в зеркале.
— Клево, — хихикает Джон, когда Тим выпрямляется, отстраняясь и закуривая. — Отсоси мне. Хочу кончить.
Тим делает глубокую затяжку, разглядывая его довольное доверчивое лицо.
— Неа, — говорит он.
Он выходит из комнаты, игнорируя протесты Джона, которые еще никогда не были настолько громкими и настолько несносными, и идет на кухню, и вытаскивает из шкафов ингредиенты, которые ему пригодятся для взятки, которая ему тоже пригодится чуть позднее, и расставляет их на столе, никуда не торопясь, пыхтя дымом и насвистывая идиотские мелодии Джона, которые он весь день был вынужден прослушивать.
— Иди нахуй, — приветствует его Джон, когда Тим возвращается в комнату, и голос у него злой, а глаза мокрые.
Тим молча опускается на колени и вылизывает его дырку, обводя языком торчащую там пробку, никуда не торопясь и теперь, и убийственная ярость Джона постепенно перетекает в убийственное же возбуждение.
Тим резко прерывается и садится на кровать рядом с ним.
— Нам с тобой надо поговорить, — объявляет он, одаривая Джона той же нежной акульей улыбкой, которая столь успешно вдохновила Джинджера на подвиги пару дней назад.
— Что? — переспрашивает Джон, щурясь, моргая своими затуманенными глазами.
— Ну, то есть, это мне надо тебе кое-что сказать, — поясняет Тим, снова закуривая. — А тебе надо меня, блядь, послушать.
— Что? — переспрашивает Джон еще раз, повышая голос.
— Ты, — начинает Тим, потирая член Джона большим пальцем. — Ты совсем от рук отбился. Ты от рук отбился еще хуй знает когда. С самого, блядь, начала.
Он ухмыляется, и Джон вздрагивает.
— Ты с самого первого дня от рук отбился, — повторяет Тим, продолжая и монолог, и свое мануальное занятие. — И я врубаюсь. Правда. И не только. Я, вообще говоря, сам тоже виноват. Я тебя сам, недоумка, разбаловал. Обожаю твою ебаную наглость.
— Блядь, — говорит Джон. — Что ты такое несешь?
— Заткнись, — отзывается Тим, надавливая большим пальцем на головку. — Я несу такое, что ты все время пытаешься дергать, сука, за веревочки.
Он делает еще одну затяжку, а Джон пялится на него, и сразу несколько выражений проступают на его прекрасном лице.
— Я несу такое, что ты заставляешь меня быть добрым к Джинджеру, — говорит Тим. — Заставляешь меня быть добрым в целом. А я, Джон, нихуя не добрый.
— Блядь, — выплевывает Джон. — Какого хуя ты---
— Заткнись, Джон, — перебивает его Тим, сжимая ему член. — Заткнись и слушай.
Джон с усилием сглатывает.
— Но я правда врубаюсь, — выдыхает Тим дым. — Ты его любишь. Ты не хочешь, чтобы ему было стыдно. Я это понимаю. Никакое количество дерьма не стоит даже капли, блядь, стыда. Ничего из того, что он когда-либо сделал, стыда не стоит. Уж поверь мне, я в этом вопросе ебаный специалист.
— Ебаный пиздец, Тим, — снова начинает Джон. — Что---
— Заткнись, — говорит Тим, напрягая руку. — Заткнись, пока я тебя не заткнул.
Джон кусает губы.
— Так что я врубаюсь, — продолжает Тим. — Ты хочешь целоваться с ним и обжиматься с ним, и нашептывать ему всякую хуйню на ухо. Ты хочешь, чтобы у вас вместо отношений была бочка шоколада. С привкусом орального шантажа, разумеется, но тем не менее. Ты хочешь, чтобы у него на душе было спокойно. Ты не хочешь, чтобы он сломался. Ты хочешь, чтобы он был целым. Чтобы он был счастливым. Так ведь?
Джон кивает, и волосы падают на его несчастное лицо.
— И я это понимаю, — говорит Тим. — Это все только между вами. Это все только вам решать. Я, блядь, вмешиваться не собираюсь. Наоборот, я вам всем чем могу буду помогать. Любым способом.
Он делает еще одну затяжку, убирая руку с члена Джона и трогая вместо этого пробку.
Джон издает шумный стон.
— Дело, однако, в том, — обнажает Тим зубы. — Что это все вообще не то, что я для него хочу. Это не то, что я хочу от него.
— Блядь, — резко выдыхает Джон.
Тим усмехается.
— То, чего я хочу для Джинджера и от Джинджера, это кое-что совсем, совсем другое, — он тушит сигарету. — И мне кажется, что у меня есть… в каком-то смысле право это получить. Но ты этого нихуя не понимаешь. Ты, сука, вмешиваешься.
— Блядь, — выругивается Джон, и голос у него ломается. — Ты, больной урод. Что ты вообще такое говоришь?
— Заткнись, — говорит Тим, вытаскивая пробку и запихивая ее обратно. — Заткнись, или я тебе сейчас трусы Джинджера в рот засуну.
Джон вздрагивает.
— Ты вмешиваешься, — повторяет Тим, двигая рукой в медленном ритме. — Пытаешься стащить у меня мою ебаную еду. И я врубаюсь. Тебе нравится, когда это я — твоя еда.
Джон жалобно хныкает.
— И когда-нибудь, возможно, у тебя наконец-то получится настругать из меня блядское сашими из акулы, — ухмыляется Тим. — Только дело в том, Джон, что день этот наступит не сегодня. И не завтра. Даже не в следующем году.
Тим полностью вытаскивает пробку из Джона.
— День этот вообще в обозримом будущем не наступит, — он поднимает руку. — Но даже когда он все-таки придет, если придет, ты все равно не будешь шинковать мое кошмарное тело потому, что ты так решил, Джон. Ты меня на куски порежешь только потому, что я тебе сам скажу это сделать. Я, сука, просто обожаю быть блядским сашими из акулы.
Он растягивает губы в мечтательной улыбке и запихивает пробку себе в пасть, посасывая ее.
— Блядь! — верещит Джон. — Ты вообще ебанутый. Что ты, блядь, творишь?
Тим вынимает пробку изо рта и засовывает ее обратно в дырку Джона, качая головой и усмехаясь.
— Заткнись, — говорит он, трахая Джона пробкой и обхватывая его член другой рукой. — Закрой свой хуесосный ротик, Джон, и слушай меня.
Джон заливается краской, и лицо его раскалывается.
Тим ухмыляется.
— Я творю все что мне угодно, Джон, — говорит он, любуясь его потрясенным состоянием. — И я и дальше буду это делать. Я не собираюсь останавливаться.
Глаза Джона расширяются, и Тим ухмыляется еще раз.
— А ты, Джон, — говорит Тим, ускоряя свои движения. — Ты перестанешь, сука, вмешиваться. Договорились?
Джон издает постыдный писк.
— Мне надо, чтобы ты понял, что я нихуя не хороший человек, — говорит Тим, разглядывая слезы, которые начинают катиться по его щекам. — Я тебя пиздец как люблю, разумеется. И я себя убью нахуй, если ты решишь, что я тебе больше ни к чему. Но я, блядь, нихуя не добрый. Я не хочу быть добрым.
— Блядь, — испуганно выдыхает Джон.
— И больше всего я не хочу быть добрым с Джинджером. С Джинджером я хочу быть жестоким, — говорит Тим. — Я знаю, что ты не хочешь. Хотя подрочить на то, как я над ним измываюсь, ты еще как горазд. Ебаный ты лицемер.
— Блядь, — всхлипывает Джон. — Тим.
Тим отпускает смешок.
— Я знаю, что ты не хочешь быть с ним жестоким, — говорит он. — Я знаю, что ты не хочешь быть мной. Только дело в том, Джон, что я — я хочу быть мной.
— Господи, — ноет Джон, и его идеальное тело выгибается, связанное веревками, и его бьет дрожь. — Я… Тим.
— Я хочу быть мной, Джон, — говорит Тим, разбивая его растрескавшееся, идеальное тело и разнося в труху его растрескавшийся наивный ум. — И я хочу, чтобы ты понял, кто я такой. Потому что ты все время забываешь, Джон. Ты все время, блядь, забываешь, что я ебаное чудовище.
— Господи боже мой, — рыдает Джон, и его дырка пульсирует вокруг пробки, а его член дергается под бессердечными пальцами Тима.
— Я жуткая, блядь, кровожадная акула, Джон, — говорит Тим, сжимая его в своих клешнях. — А теперь давай. Покажи мне, на что ты годен. Развались на части. Разбейся в пыль.
Джон кончает, бессильный и в слезах, изломанный, беспомощный, и Тим смотрит на него, и его хищный рот весь пересыхает, а его порочное сердце распирает ему грудь, он понимает, что смысл их разговора дошел до Джона целиком и полностью, и гадает, не вышвырнет ли он его теперь прочь как мусор, и мысль эта болезненно ворочается в его безобразной голове. Он вынимает пробку и отбрасывает ее в сторону, он развязывает Джона, стремительно распутывая узлы, и руки у него дрожат, а губы кривятся в неприятной улыбке, и ему кажется, что ее вырезали на его морде медиатором, он готовится посмотреть в лицо этому своему страху, а Джон извивается, захлебываясь плачем, тоже перепуганный до ужаса, Джон обхватывает Тима своими живописными руками, крепко обнимая ядерную боеголовку, как только веревки оказываются достаточно для этого ослаблены, Джон прижимается к нему, и Тим притягивает его еще ближе к себе, слушая его всхлипы и наконец начиная дышать.
— Что ты только что, блядь, со мной сделал? — спрашивает Джон через несколько минут, икая после каждого произнесенного слова. — Что ты мне такое, блядь, сказал?
— Правду, — отвечает Тим, водя ладонью по его мраморной коже. — То, что давно надо было сделать.
— Блядь, — выговаривает Джон, вздрагивая в его объятьях. — Я тебя пиздец боюсь.
— Это ничего, — говорит Тим. — Ты просто должен был понять, с кем ты, блядь, в игры играешь. Кого ты, блядь, прощаешь.
— Что, сука, с тобой не так? — спрашивает Джон.
— Всё, — отвечает Тим. — Всё до последнего.
— Ты вообще ебанутый, — говорит Джон.
— Ага, — кивает Тим.
— Никогда, блядь, больше так не делай, — требует Джон. — Никогда больше не делай так со мной.
— Конечно, — соглашается Тим. — Конечно же, я больше так никогда не сделаю. Конечно же, я не сделаю этого с тобой. Это вообще не то, чем мы с тобой занимаемся.
— Иди ты нахуй, Тим, — говорит Джон. — Я тебя, блядь, ненавижу.
Тим целует его в лоб, и в груди у него тянет, а плутоний внутри нее смешивается с чувством вины.
— Мы завтра меня на куски нарубим, хорошо? — вытирает Тим слезы с прекрасного лица Джона. — Мы из меня ебаное сашими сделаем, ладно?
— Правда? — спрашивает Джон.
— Конечно, — подтверждает Тим. — Все как ты хочешь. Мы меня свяжем и бросим гнить в одиночестве. И заткнем мой омерзительный рот твоими трусами.
— Моими грязными трусами, — говорит Джон, шмыгая носом.
— Конечно, — снова кивает Тим. — И мы купим тебе возмутительный ремень и ты выпорешь им мою гнусную, блядь, дырку, про которую ты все это время был прав.
— И ты за него заплатишь, — говорит Джон, шлепая его ладонью.
— Конечно, — заверяет его Тим. — И мы отрежем мой злой хуй твоим медиатором, и ты мне его в глотку запихаешь своими волшебными руками.
— Нет уж, — говорит Джон, всаживая в него свои пальцы. — Не хочу я твой ебаный член отрезать.
— А торт хочешь? — спрашивает Тим, садясь на кровати.
— Да, — отвечает Джон, тоже садясь. — И ванну с пеной. И чтобы ты мне спину тер. И расчеши мне волосы.
— Конечно, — смеется Тим.
Они идут на кухню, и Тим готовит уродливый бисквит для Джона, закидывая в тесто кусочки шоколада, малину и орехи, взбивая сливки, чтобы полить ими торт, а Джон сидит на стуле, наблюдая за процессом, болтая ногами и уводя у Тима из-под носа кусочки шоколада, малину, орехи и его же ебаные сигареты, жалуясь на запах и запуская пальцы в миску со сливками и в кошмарное тело Тима заодно.
Тим вынимает уродливый торт из печки, немного обжигаясь, поливает его остатками сливок, нарезает и ставит тарелку перед Джоном.
— Приступай. Давай доверху набьем твой жадный хуесосный ротик, — говорит он, ухмыляясь.
— Блядь! — взвизгивает Джон, пиная его пяткой. — Заткнись. Зачем ты это сказал?
— А почему нет? — интересуется Тим, поднимая вилку и поднося ее прямо к оскорбленным губам Джона. — Это же все правда так и есть. Твой рот еще какой жадный. Хуесосный, пиздолизный, ненасытный ротик.
— Иди нахуй, — говорит Джон, отпихивая его руку. — Мне это не нравится. Ты… Это…
— Ага, я в курсе, — кивает Тим, опускаясь на корточки перед ним. — Целая куча уебанов как тебя только не обзывала из-за твоего потрясающего стиля. Но это просто глупости. Ничего плохого в том, чтобы иметь хуесосный рот, нет.
— Прекрати! — верещит Джон. — Перестань говорить это слово. Оно пиздец какое грубое.
Тим отпускает смешок, качая головой.
— Оно точное, — говорит он. — Но если тебя что-то расстраивает, то ты просто подумай о моей, блядь, варежке. Мой рот вообще ультрахуесосный.
Джон хихикает.
— Ты себе хоть представляешь, сколько батонов у меня там побывало?
Джон мотает головой.
— Ну, возьми число хуев в твоей коллекции, — предлагает Тим. — А потом возведи его в куб.
Джон растерянно моргает.
Тим отпускает еще один смешок.
— Ладно, попросишь Джинджера за тебя это сделать, — говорит он. — Давай уже. Упади своей роскошной физиономией в тарелку. А то этот жуткий тортик обижается.
Затем жуткий тортик стирают с лица земли.
Затем роскошная физиономия Джона приобретает выражение чистого блаженства, и оно не сходит с нее до самого вечера, пока Тим торчит с Джоном в ванне четырнадцать миллиардов лет, тщательно намывая каждую часть стонущей мраморной статуи, растирая ему плечи и целуя спину, расчесывая ему волосы и даже — избавившись от пены — слушая его очередные безумные запилы, таращась на его медиатор и подмигивая ему.
Джон обнимается с безжизненными останками Джинджера, когда размазанный по асфальту кальмар наконец возвращается домой, и они перешептываются, сидя на диване, пока Тим заканчивает пахать на галерах для мудачья, подслушивая, пытаясь разобрать собственное имя в непрерывной череде единиц языка, преуспевая в этом и ловя заодно перепуганные взгляды Джинджера, который тот бросает на него, встречая их ухмылкой, а затем признавая, что, возможно, он слегка перегнул палку, оценивая свою развращенность, разглядывая тетрадный лист, исписанный безупречной математикой Джинджера, и лыбясь как ненормальный, заявляя, что использовать возведение в квадрат будет более уместно, хотя и тогда результаты окажутся не совсем верны, потому как он действительно не отсосал четырех тысяч девятьсот тринадцати хуев.
— Пока, — добавляет он, и две пары ног пинают его кошмарное гогочущее акулье тело, извивающееся на полу, где ему самое и место.
***
Следующее утро начинается слишком рано и чрезвычайно разочаровывает.
Джон поднимается в несусветный час, внезапно охваченный ебаным вдохновением, и снова задрачивает гитары Тима, сидя в другой комнате, и его экспериментальные переборы сверлят скважины в несчастном черепе Тима. Тим страдает четырнадцать миллиардов лет, разглядывая сонное лицо Джинджера, прослеживая взглядом каждую линию от подушки, на которую тот пускает слюни, и все это время он лежит так тихо, как только может, словно боится, блядь, дышать, стараясь ни за что его не разбудить, внезапно охваченный ебаной любовью. Потом он решает, что этой хуйне пора положить конец, и начинает забавляться с членом Джинджера, и Джинджер недовольно стонет, а Тим притягивает его поближе к себе — и к зеркалу. Тут блядский мудила, на которого он пашет, принимается названивать ему без перерыва, требуя его немедленного прибытия к себе домой, и его хриплый голос, с которым у Тима появились очень личные счеты, тоже присоединяется к бурению его черепной коробки.
Джон расстраивается еще сильнее, чем сам Тим, хотя Тиму это не кажется физически возможным, пока он печально наблюдает за тем, как член Джинджера исчезает в штанах, которые он по какой-то непостижимой, блядь, причине на себя натягивает, Тим прослеживает взглядом его путь, как будто это не член, а космический корабль, уносящий все население земного шара прочь с голубой планеты, чтобы никогда туда не вернуться, а сам Тим — просто забытый, всеми брошенный говнюк, которого никто не хочет брать с собой. И он надеется, что это все-таки не так.
Джон расстраивается сверх всякой меры, так как у него были свои дьявольские планы, нацеленные на то, чтобы жестоко Тиму отомстить, так что Тим обещает ему, что придумает что-нибудь интересное, когда вернется, и напутствует его пойти охотиться за возмутительными ремнями, надев вчерашние трусы, и Джон хихикает и целует его в губы в дверном проходе, чем выводит его из себя до полного умопомрачения.
Оказывается, что Брайан чувствует себя расстроенным еще сильнее Джона, и Тим отпихивает его, когда он тоже пытается провернуть на нем слюнявые процедуры на пороге, а Брайан заявляет, что он зашел в тупик, и в творчестве, и в личной жизни, и Тим проводит первую половину дня, терпеливо выслушивая его ебаные жалобы на сложные романтические отношения и мысленно повторяя ага, ты это мне будешь рассказывать, и вторую половину — запихивая кокаин ему в ноздри, внезапно охваченный ебаной сентиментальностью, Тим даже задумывается, не стоит ли ему приблизиться на один хуй больше к бесподобному числу оральных приключений Джона, дважды перемноженному на само себя, достичь которого он теперь однозначно стремится, Тим размышляет, не стоит ли ему сделать это и приободрить таким образом жалующегося уебана, но вскоре отказывается от этой благотворительной идеи, осознав, что если вчерашнее упражнение не привело к разводу с Джоном, то такой его поступок точно приведет.
Когда вечером он возвращается домой и заканчивает всасывать в себя протертую сквозь ситечко хуйню, которую весь день прообжимавшиеся придурки заказали для него, они расстраиваются все втроем. Джон расстраивается, потому что Тим никак не может выдумать аранжировки, включающей в себя все три вида пыток и унижений, которые он хочет применить к нему. Тим расстраивается, потому что он и правда не может быть связанным и брошенным лично Джоном и избитым им же по чувствительным частям своего тела одновременно. Джинджер расстраивается из-за совместного решения Джона с Тимом оставить до поры до времени вопиюще уродливый ремень, за который Тим отдает Джону деньги, и использовать его в другой раз, а на сегодня ограничиться веревками и грязными трусами, Джинджер расстраивается и говорит, что это пиздец как негигиенично, и Тим заходится хохотом, а Джинджер вздрагивает, Джон же собирается было открыть рот, но осекается и ничего не говорит, и Тим размышляет, увидев достигнутый им колоссальный успех в области обучения непослушных идиотов, не стоит ли ему попробовать себя в другом призвании, отправившись работать в начальную школу белобрысым мудаком.
Затем Тима связывают так, что ему остается только хныкать.
— Ты уверен, что ты так на пол не упадешь? — спрашивает Джон, стоя у изножья кровати и нависая над ним как башня, оценивая уровень дискомфорта, который он ему причинил, следуя его же придирчивым инструкциям.
— Может, и упаду, — скалится Тим, поднимая на него взгляд и слегка покачиваясь. — А ты меня в таком случае просто брось там валяться. Я же сам буду в этом виноват, в конце-то концов.
Джон хмурится, а Джинджер вздыхает.
— Давайте уже, — ухмыляется Тим, разглядывая заботливую парочку. — Приступайте к делу. Забудьте про меня.
После этого Джон набивает его ощерившуюся пасть своими грязными трусами, и чрезмерно взолнованные придурки передвигают зеркало, открывая Тиму вид на свое собственное жалкое состояние и отнимая всякую возможность пускать слюни на их аппетитные тела, они падают на кровать позади него и тут же начинают целоваться, стонать и перешептываться, и так как детали их развлечений скрыты от Тима, он прислушивается к ним, пытаясь понять смысл слов, которые до него доносятся, и с позором проваливаясь, он таращится на свое отражение, стараясь не сверзиться на пол, и его ступни, ноги, все его тело затекает самым великолепным образом через несколько минут, и он обливается потом, а его грудь заполняется яростью, которая никак не может найти выход из его гнусного тела, обмотанного веревками словно ядовитая баварская колбаска, он видит свою ошалевшую акулью морду, нагую, неприкрытую, выставленную напоказ во всем своем уродстве, и его мысли переполняются оскорблениями, которые даже Джон не смог бы выдумать, несмотря на все свои невероятные таланты, оскорблениями, которые Тим бросает сам себе, и его извращенный член, который так и требует, чтобы его отрезали к чертям собачьим, стоит как каменный и сочится смазкой, вдохновленный эмоциональной и физической болью, испытываемой его обладателем, а несвежие трусы Джона пропитываются насквозь, плавая в облученной крови в поганой пасти Тима.
Он прислушивается к бестолковым полудуркам, задыхающимся на кровати позади него, и в уши ему втекает липкий мед, и он ерзает в своих путах, пытаясь высвободиться, пытаясь тщетно, и их сладкое хныканье постепенно заглушается его собственным рваным хрипом, и Тим изо всех сил старается не заработать себе гипервентиляцию, он представляет похоронную процессию, шагающую по улице под звуки заупокойной мессы, гремящей у него в голове, и это странным образом воспламеняет его, и музыкальные шедевры пропадают, сменяясь лопатами и бескрайними просторами пустынь, мокрой грязью и камнями, падающими на его жуткое отравленное тело, тяжело ложащимися ему на грудь, выбивающими из легких воздух, и рваный хрип его уступает место жалким завываниям в Ре миноре, которые он начинает издавать, жалким завываниям, которые никто не может слышать, ведь он всеми оставлен и позабыт, ведь он похоронен очень, очень глубоко, ведь он будет гнить там под землей четырнадцать миллиардов выматывающих лет.
Он не слышит, как бестолковые придурки заканчивают со своей провоцирующей расстройство метаболизма еблей, и он не видит, как трясется, бесконтрольно, в ужасе, белый как мел, и он не чувствует, как его собственное тело рассыпается элементарными частицами, потому что у него нет ушей, нет глаз, нет тела, он даже не присутствует в комнате, в которую его в любом случае нельзя пускать, он давно перестал быть самим собой, он — лишь чистое страдание, просто невыносимое мучение, смешанное с крайне сомнительным невыносимым возбуждением.
Четыре руки, избавляющие его от этой пытки, оказываются для него сюрпризом.
Четыре руки трогают его измученное, несуществующее тело, и две из них ложатся ему на бедра, нежные и напрочь перепуганные, а две другие крепко сжимают его акулью харю, разгневанные и жестокие, и Джинджер забирает в свой мягкий, теплый рот его член, который жизненно необходимо отрезать медиатором Джона его же божественными руками, а Джон вытаскивает грязные трусы из его зубастой пасти, заменяя их на отрубленное щупальце Джинджера, запихивая изогнутую штуковину ему в самую глотку.
Он кончает, и Джинджер захлебывается его спермой, а Джон точно мечтает, чтобы захлебнулся сам Тим — и насмерть, Тим же давится дилдо, заходясь истерическим хохотом, он кончает кипятком, разлетаясь на мелкие осколки и осыпаясь пылью.
— И как оно сюда попало? — хриплым голосом интересуется Тим, выдыхая дым и кивая на щупальце, отдыхающее на полу.
— А мы ко мне съездили, чтобы его забрать, пока тебя не было, — отвечает Джон, болтая ногами в воздухе, и лицо у него блаженное, а рот набит печеньем.
— И что вы с ним делали? — продолжает свой допрос Тим, ухмыляясь, и Джинджер вздыхает как ебаный мученик, умирающий у него на плече.
— Джиндж меня им трахнул, пока я ему сосал, — поясняет Джон, хихикая.
— О, — говорит Тим. — О. Миленько. Гнусненько. Пиздец как вкусно.
— Я, блядь, его вообще-то потом вытер, ты, нездоровое уебище, — кривится Джон. — Ты задолбал уже своим говном.
***
— Я как полный идиот буду выглядеть, — говорит Джинджер, кусая губы.
— Ага, и что? — говорит Тим, подмигивая ему. — Мне плевать на это.
— Не будешь, — говорит Джон одновременно с ним, трогая руку Джинджера с зажатыми в ней зажимами. — Ты просто охуенно будешь выглядеть.
После этого повисает пауза, и Джон таращится на Тима, а Тим таращится на Джона, и Тим обнажает зубы, а Джон с усилием сглатывает, Джинджер же сидит между ними как упрямый и пока не то чтобы очень эротичный идиот, перебирая пальцами цепочку.
Затем Джон фыркает, отворачиваясь от Тима, и смотрит на Джинджера.
— Давай, Джиндж, — канючит он, и голос его звучит мягко. — В прошлый раз же было здорово. Я еще хочу так тебя увидеть.
— Давай, кальмар, — вторит ему Тим, и его голосом можно резать кирпичи. — Лучше это упражнение повторить, чем следующее в моем списке.
— Блядь, ладно, — сдается Джинджер. — Идите вы оба. Хорошо.
Он поднимает свои дрожащие руки и надевает зажимы, спасенные Тимом из кургана секс-игрушек, который у Джона вместо дома, защелкивая их на сосках и краснея в процессе как свекла, а когда процесс закончен — уже как баклажан.
Тим отпускает смешок.
— А теперь полюбуйся на себя, — говорит он.
Джинджер поднимает свою несчастную голову и смотрит на свое несчастное отражение, и его жалкий рот раскрывается.
Джон хихикает.
— Ты такой, блядь, классный, — говорит он.
Они обнимают вздрагивающее тело Джинджера, и рука Джона ложится на его член, а его волшебные пальчики начинают дергать струны, рука же Тима приземляется Джинджеру на грудь, и его беспощадные пальцы тянут за цепочку.
— Господи, — говорит Джинджер.
Губы Джона встречаются с его губами, и Джон отворачивает его несчастную голову от зеркала, а губы Тима смакуют кровь, которая постепенно заливает ему рот, а сам он не может оторваться от зажимов на несчастных сосках Джинджера, выворачивая и потягивая их.
— Так, — говорит Тим, когда придурки наконец-то перестают лизаться. — Я помню, что ступни тоже были включены в комплект.
Джон сползает на пол одним плавным движением, двигаясь как непристойная жидкость, и садится между ног Джинджера, поднимая его ступню и нагибаясь, забирая его пальцы в рот с бесстыжим стоном.
Тим поднимается с кровати одним резким прыжком, двигаясь как ядерная боеголовка, и встает возле зеркала, закуривая, и стоит там, наслаждаясь воплощением гениальных идей Джона в жизнь.
Джинджер сидит смирно, вжимая обе руки в матрас, и пялится на лицо Джона, на которое Тиму нет нужды смотреть, так как он знает, что выражение у него довольное и нежное, и на лицо самого Тима, на которое Тиму тоже нет нужды смотреть, так как он знает, что на нем остался лишь ороговевший частокол зубов, и на свое собственое несчастное и пиздец какое эротичное отражение в зеркале, которое Тиму не нужно и подавно, ведь Джинджер сидит весь несчастный и пиздец какой эротичный прямо перед ним.
Тим докуривает и решает, что изначальная концепция Джона допускает внесение некоторых улучшений.
Он оставляет свой пост у зеркала и хватает смазку, садясь на пол рядом с Джоном и запихивая пальцы ему в задницу, и Джон ему с готовностью способствует, задирая бедра, а затем и покачивая ими, хныкая с идиотскими ступнями Джинджера во рту, а Джинджер комкает простыни руками, присоединяясь к звукому сопровождению, Тим же таращится на его приоткрытые губы и на его чувствительные, блядь, соски, и на его охуенный член, торчащий на всеобщем обозрении, и последний объект вдохновляет его больше всего.
— Нахуй ступни, — говорит Тим, измазавшись смазкой с ног до головы, и пихает Джона, чтобы тот встал на четвереньки, и с размаху засаживает ему. — Соси его ебаный хуй.
Джон немедленно так и делает, выгибая свою красивую обнаженную спину и забирая член Джинджера, которого им обоим никогда не хватает, в рот, и Джинджер выругивается и начинает повторять имя Джона еще чаще, чем до этого, а Тим ухмыляется и надавливает Джону на затылок, и тянет его за волосы, насаживая его на Джинджера и долбясь в него, словно отбойным молотком, мысленно цитируя его же бред про анальное уничтожение, который бережно хранится у него в памяти, и таращась на лицо Джинджера, на котором большими буквами написано крайнее охуение, Тим показывает ему собственную безумную акулью морду и требует, чтобы он забыл про ебаные зеркала и внутренних, блядь, демонов, чтобы он посмотрел в лицо истинному злу, чтобы он потянул за ебучую цепочку и спустил Джону в его хуесосный рот, и Джон давится членом Джинджера, а Джинджер давится своим же дыханием, Тим же думает, что его уже совсем скоро просто задушат, но приходит к выводу, что оно того стоило, и Джинджер следует всем его указаниям, позорно всхлипывая, Джон же захлебывается его белковым киселем, а потом производит на свет свою порцию жижи, крепко сжимая бедра Джинджера, пока Тим ебет его, не сдерживаясь, очевидно, Джон все-таки отказывается от своего смертоубийственного намерения, и Тим на секунду даже расстраивается, так как понимает, что задушенным быть он тоже не возражает, если душить его будут божественные руки Джона, но быстро с собой справляется, снова радуясь жизни и добавляя еще слякоти к луже жидкостей, пока Джон еще извивается на его члене, а Джинджер — на кровати.
Когда они все уже просто лежат кучей дымящихся конечностей, Джон говорит, что он, конечно, все равно его любит, но его сегодняшнее выступление было последней каплей, и если Тим еще раз употребит это оскорбление, он действительно отрежет ему хуй и заткнет им его поганый рот, и Тим хохочет и тут же соглашается, предлагая оплатить Джону кулинарные курсы в школе традиционной японской кухни. Затем Джинджер тоже говорит, что он любит его несмотря ни на что, как будто Тиму требовались тому подтверждения, и добавляет, что сегодняшнего упражнения ему хватило с головой, и если Тим еще раз заставит его надеть это эротическое украшение на свое несчастное тело, то он ничего ему не сделает, разумеется, так как чем он-то может Тиму угрожать, и Тим смеется ему в лицо и отвечает, что если он сейчас же не заткнется, то будет носить эти ебаные зажимы каждый день, постоянно, дома — и, быть может, в некоторых других местах заодно.
За его тирадой следуют пинки и крики, но протекает это сопротивление довольно вяло, и Тим постепенно засыпает, в уверенности, что вся эта ерунда с зеркалом окупилась в четырнадцать миллиардов раз.
Они продолжают страдать этой ерундой еще недели две или около того, и страхи уступают место ностальгии, а ностальгия — запоздалым анальным открытиям и аплодисментам, аплодисменты, в свою очередь, сменяются торжеством товарищеского духа, а оно — незамутненным, блядь, блаженством, навсегда отпечатавшимся в отражении. Затем блаженство уходит, и вместо него на зеркале висят штаны Джинджера, и штаны самого Тима вскоре присоединяются к ним, а Джон наконец-то покидает его дом и оставляет в покое его гитары, он уезжает к себе, чтобы задрачивать свои, и Тим изредка натыкается на свое последнее приобретение, стоящее где-нибудь в пыльном углу, и думает, что пришло время обратить свой робкий взор на Ктулху посреди гостиной комнаты, полностью осознавая, что для этого ему никакие отражения не нужны, для этого нужно лишь взять в кулак всю свою внутреннюю демоническую волю и всю свою внутреннюю демоническую честность.
***
Толчком к началу неконтролируемого процесса служит звонок обеспокоенных соседей Джинджера.
Джинджер пятнадцать минут висит на телефоне, объясняя, что он ничуть не умер и вполне себе жив, и успокаивая панику — но не Тима — а потом завязывает свои взъерошенные волосы в обреченный хвостик и отправляется к себе домой, чтобы стереть паучью цивилизацию, обитающую там, с лица земли.
Тим проводит долгие часы в одиночестве, занятый рассматриванием бездны, смиряясь со своим жутким, термоядерным сердцем, и готовит протертую сквозь ситечко хуйню для Джинджера, сочиняя очередной дьяволький план.
Тим приветствует Джинджера на пороге, подхватывая его обессилевший труп в падении и крепко обнимая его без всякого намерения когда-либо отпустить, он тащит его сначала на кухню, а затем в ванную, он кормит его и отмывает каждый сантиметр его тела, поливая водой его ни о чем не подозревающую голову, сидя на краю ванны, и вскоре он начинает всерьез опасаться, что Джинджер ускользнет через трубы вместе с водой, когда он выдернет пробку, потому что ебаный кальмар сам становится протертой сквозь ситечкой хуйней, не понимая, что он такого сделал, чтобы заслужить это заботливое обращение, он растекается и стонет под бессердечными руками Тима, и Тиму почти приходится нести его в спальню, где он наливает его на простыни, зажигая сигарету и нависая над ним, словно башня.
Джинджер пялится на него несколько секунд, и выражение его лица постепенно меняется, потому что он, в отличие от Джона, родился вовсе не вчера и отнюдь не наивен.
Проницательное, блядь, океаническое чудище, думает Тим, ухмыляясь.
— Тим? — говорит Джинджер, облизывая губы, и смотрит вверх, на него.
— Ага? — отзывается Тим, пыхтя дымом.
— Ты чего-то хочешь? — выдыхает Джинджер тихо.
— Еще как, — подтверждает его догадку Тим, усмехаясь.
— Чего? — спрашивает Джинджер, запрыгивая на ебаную тарелку.
— Я… — начинает Тим, поднимая приборы со стола. — Я хочу, чтобы ты продал свой ебучий дом.
Джинджер вздрагивает.
— О, — говорит он.
— Ты все равно все время тут торчишь, — говорит Тим.
— Тим.
— Надо будет просто весь твой хлам ко мне перевезти, — продолжает Тим. — То есть, скорее надо будет весь наш хлам куда-то в другое место перевезти. Меня канализация здесь просто заебала.
— Тим, я…
— Я знаю, — не останавливается Тим. — Ты боишься, что я тебя задушу твоими же кишками, которые я из тебя вытащил. Ты думаешь, что тебе нужно будет куда-нибудь забиться, если я попытаюсь.
— Блядь, Тим.
— Я не могу тебе пообещать, что я не стану, — развивает тему Тим. — Скорее всего, стану. Судя по всему. Я еще поэтому думаю, что нам нужен новый дом. Мы там сможем ту же раскладку применить, что у нас в Амстердаме была. Предоставить мне одиночную, блядь, камеру. Так будет честнее. По-моему, тебе по углам прятаться вовсе не обязательно, когда я проебываюсь.
— Ебаный пиздец, Тим.
— И что еще важнее, — переходит к следующему аргументу Тим. — Я не хочу, чтобы ты от меня прятался. Не хочу, чтобы ты от меня сбежал. Не хочу, чтобы ты смог спастись, когда я начну по-настоящему вскрывать тебя и жрать лучшие куски. Чем я непременно буду заниматься.
— Боже мой, Тим.
— И я могу тебе пообещать, что ничем хорошим это не кончится, — подводит Тим свой монолог к логическому завершению. — Бедные следователи, которые обнаружат наши идиотские тела после того, как я с тобой разберусь, просто охуеют. Но я все равно хочу, чтобы ты остался здесь со мной. Я хочу, чтобы ты просто стоял смирно и терпел. Что бы я с тобой ни делал. А делать я буду много всякого, Джинджер. Все что мне только вздумается. Я превращу твою жизнь в кошмар.
Джинджер издает абсолютно позорный звук.
Тим наконец-то переводит взгляд на него, любуясь пейзажем. Пейзажем ебаных развалин, которые он только что сам и создал, его бледным, покрасневшим, заплаканным лицом и крупной дрожью, которая бьет его.
— По существу, я хочу, чтобы ты свой собственный смертный приговор подписал, — добавляет Тим, обнажая свои острые, чешущиеся, нетерпеливые зубы. — Так что прямо сейчас ты отвечать не обязан. Можешь сначала поду---
— Да, — произносит Джинджер.
Тим чуть ли не подпрыгивает.
— Да, — повторяет Джинджер, уставившись на него, и ебаное самопожертвование отчетливо отражается в его влажных глазах.
Тим отпускает смешок.
— Ну ладно, — он тушит сигарету. — Ладно, Джинджер. Ладно уж, тупой ты, блядь, кальмар.
После этого повисает пауза.
И тянется она приблизительно четырнадцать миллиардов лет.
Затем Джинджер встает, а Тим отступает назад, пока его спина не прижимается к стене.
Джинджер подходит ближе и стоит прямо возле него, может быть, даже внутри него, и дыхание его касается ненасытной морды Тима.
— Можно я… — начинает Джинджер. — Можно я кое-что сделаю?
— Конечно, — отвечает Тим.
— Только… — просит Джинджер. — Только не двигайся, ладно?
— Ладно, — соглашается Тим.
Джинджер поднимает свои дрожащие щупальца и стаскивает с Тима одежду без всякой помощи от ее обладателя.
Джинджер целует каждый сантиметр его жуткого тела, закончив с обнажением.
Джинджер целует его лоб и его нос, и его щеки, его подбородок и его шею, целует его плечи и его смертоносную термоядерную грудь, и его руки со вздувшимися венами, целует его сжатые кулаки и каждый из его бессердечных пальцев, тугие мышцы его живота и его перенапряженные бедра, целует его ступни на полу.
Пол Джинджер тоже целует.
Джинджер садится прямо, трясясь всем телом, мокрый насквозь, тонущий в радиоактивной крови, которая хлещет у Тима изо рта, он садится прямо и убирает волосы с лица, заправляя их за ухо.
Джинджер садится прямо и смотрит вверх на Тима, показывая ему свое белое, потерянное лицо, он снова поднимает щупальца и бьет себя по нему.
Джинджер садится прямо и смотрит вверх на Тима, давая себе пощечины неумелыми, нелепыми движениями, и поначалу ему совсем не удается вызвать боли, так как он вздрагивает от каждого касания, а потом боли становится слишком много, и он вскрикивает от каждого удара, и Тим смотрит на него сверху вниз, заходясь мерзким хохотом, словно ненормальный, и даже не пытаясь ему помочь или остановить.
Джинджер останавливается сам через черт знает сколько минут самобичевания и смотрит в пол, задыхаясь, и Тим терпеливо ждет окончания гипервентиляции и продолжения этого шоу, Тим думает, что надо было взять с тумбочки сигареты.
Джинджер переводит дыхание и забирает член Тима в рот, и снова смотрит на него, насаживаясь на него до самой глотки и давясь, он поднимает щупальца еще раз и трогает свои разбитые губы, потягивая за них и размазывая по лицу слюну, он опускает щупальца и бьет себя по члену неумелыми, нелепыми движениями, он кашляет, рыдает, он почти кричит, отсасывая ему, и Тим просто стоит, прислонившись к стене, и сжимает руки в кулаки, все еще не пытаясь ему помочь или остановить, потому что с чего бы он стал делать это, он стоит и любуется пейзажем, который скоро будет уничтожен и испепелен, и летит вниз стремительной спиралью, потеряв всякий контроль, как тяжелый металлический предмет, переполненный расщепляющимся плутонием до самых краев, он заливает Джинджеру спермой его подергивающееся горло, которое он точно разворвет на части, потому что с чего бы ему теперь воздерживаться, и Джинджер так и остается сидеть на коленях на полу, он вжимается в него лицом, заплаканный и опустошенный, и отдрачивает себе перед ним с бесконечными рыданиями, срывающимися с его разъебанных до крови губ.
— Спасибо, — шепотом выговаривает Джинджер, и вселенная успевает обрести существование и состариться к этому моменту.
— Обращайся, — отзывается Тим, ощериваясь.
— Тебе понравилось? — спрашивает Джинджер и смотрит на него, и видит его как он есть.
— Неплохо вышло, — отвечает Тим. — Блюдо и правда мое самое любимое, но сервировка оставляет желать лучшего. Впрочем, мы можем над ней поработать. Я тут, на секундочку, ебаный шеф-повар.
— Иди нахуй, — говорит Джинджер.
— Ты тоже, — говорит Тим.
Тим затаскивает его обратно на кровать после этого, и Джинджер засыпает через пять минут, обхватив его конечностями, обнаженный и горячий, и Тим проводит еще несколько часов, разглядывая его разбитое лицо, на котором им точно придется рисовать самую огромную пасть в истории человечества, изучая его, как будто он самая большая, блядь, загадка во вселенной, тогда как на самом деле он просто самый большой его страх, и Тим валяется рядом с ним на одной подушке и смотрит прямо на него, и нежный акулий оскал играет на его губах.
_____________________________________________________________
Примечания:
Продолжение: https://ficbook.net/readfic/10915697