Самый лучший

Новаки определенно следовало заниматься больше. Хотя бы выполнять простую зарядку каждое утро. Как врач, он лучше многих знал о пользе физических упражнений, но, будучи врачом, не имел ни одной свободной секунды, чтобы претворить эти знания в жизнь. И все же ему определенно стоит привести в тонус мышцы, потому что его ноги горят, когда он подбегает к порогу больницы и останавливается перевести дух. На лестнице они и вовсе подгибаются от слабости — или же всему виной пропущенный завтрак? Нет, его не сломить такой ерундой. Он пропускал почти все завтраки, когда был студентом, и с тех пор не слишком многое изменилось. Конечно, как врач, он знал и о пользе завтраков тоже. Если бы у него еще было время их готовить — или, по крайней мере, съедать. Зато у него обязательно будет ужин. Самый лучший ужин за последний месяц — нет, за последний год. Он приготовит его сам, купит самого лучшего мяса и зажжет свечи. Если, конечно, успеет зайти после работы в магазин. Должен успеть, если на него не свалится внеочередное дежурство. Но что делать, если дежурство все-таки настигнет его? Он не будет увиливать — лучшие врачи не поступают так. Но как же ужин? Лучшие любовники не опаздывают на романтические ужины. Мысли о долгожданном ужине с Хироки так заполняют его, что он врезается головой в пожарную лестницу. Теперь на романтическое свидание ему придется прийти с лиловым синяком. — Кусама!.. Судя по тону главного врача, свидание обречено, а ведь он только пришел на работу — впереди, очевидно, предстоит тяжелый день. Но у врачей не бывает легких дней, ведь так? У врачей не бывает легких дней, а Хироки любит упорных людей со стержнем, так что Новаки будет соответствовать изо всех сил. Он плетется и получает новых пациентов, а заодно выговор, но за что — уже не помнит. Конечно, для этого должна быть серьезная причина, но в его голове такой туман, что продраться сквозь него почти невозможно; только лицо Хироки и тарелка с мясом время от времени выплывают из этого тумана. Наверное, это недостойно настоящего врача, но Новаки ничего не может с собой поделать. Когда у него выдается свободная минутка, он читает медицинскую энциклопедию, потому что так должен делать Настоящий Врач — по крайней мере, согласно его представлениям. Или же Настоящий Врач не нуждается в чтении — он все знает и так? В любом случае, Новаки определенно не относится к тем, кто знает все, и он мужественно листает страницы, а те слипаются, сливаются перед его глазами в белую пелену. Новаки клюет носом и немедленно вздрагивает — заметил ли кто-нибудь? Но рядом никого нет, и его веки снова тяжелеют. Он больше не понимает ни слова, ни единого словечка. Он должен быть идеальным врачом, думает он, когда книга выпадает из его разжавшихся пальцев. Это понравится Хироки. И вообще — так нужно. Пусть цена высока, он заплатит ее, и никто помешает ему на этом пути — так думает Новаки, но думает он уже во сне. В этом сне он ужинает с Хироки, и вокруг горят свечи, и Хироки счастливо улыбается, и хвалит его, и целует в губы без стеснения, а потом сон прерывается на самом интересном месте, и Новаки понимает, что заснул уже без малого два часа назад. Это значит, что вечером, вполне вероятно, он не вернется домой. Идеальный врач должен с готовностью принимать наказание за провинность. Но все-таки именно сегодня Новаки не готов быть идеальным врачом. Он отработает двойную смену завтра, а на сегодня у него другие планы. У Настоящего Врача, наверное, не должно быть иных планов, кроме круглосуточного бдения в больнице. Новаки собирается стать таковым, но пока это выше его сил — он очень хочет домой, очень хочет увидеть Хироки, очень хочет хоть немного отдохнуть. Он меняется дежурством и мчится домой, снова думая о необходимости физических упражнений; его легкие разрываются, и испарина проступает на лбу — а ведь он еще так молод. В поезде, кажется, он сладко спит на чьем-то плече. До тех пор, пока толпа не рассеивается, и он не оказывается на полу. Теперь к его фингалу прибавляются царапины на ладонях и грязь на штанах. Засыпая на ходу, Новаки бредет в магазин, где, разумеется, оставляет кошелек — как может быть иначе? Он так устал, что на мгновение даже подумывает не возвращаться и оставить там все свои деньги, но без денег он не сможет купить свечи, и приходится плестись назад. Дались ему эти свечи. Хироки они наверняка не понравятся. Он будет неудержимо краснеть и что-то лопотать про то, что вовсе не было необходимости, что это смущает его, что если Новаки хочет То, Чего Нельзя Называть, то можно было бы не демонстрировать это так откровенно, да и вообще, уже слишком поздно, а им рано вставать. Последнее, разумеется, будет правдой. Предпоследнее — не до конца. — Новаки, ты уже дома? — кажется, Хироки не ожидал увидеть его раньше полуночи. Воистину, как легко его удивить. — Что ты делаешь? И что это за жуткий запах? Жуткий запах? Вот, значит, как он относится к попытке Новаки приготовить романтический ужин. Очнувшись от прострации, Новаки втягивает носом воздух и понимает, что запах в самом деле удушающий. Аппетитные кусочки говядины безвозвратно сожжены, потому что он умудрился задремать, стоя за плитой. У Настоящих Поваров не бывает таких ошибок… Новаки решительно тряхнул головой, приходя в себя. При чем здесь какие-то Настоящие Повара, если он хотел стать Настоящим Врачом? И все-таки ему ужасно хотелось приготовить что-то вкусное, что-то особенное, но теперь это особенное летит в мусорную корзину, а в холодильнике у них осталось только немного овощей и лепешка. Не совсем тот ужин, о котором он мечтал весь день. — Я закажу что-нибудь, — говорит Хироки, и в этих словах нет совсем ничего предосудительного, но Новаки они кажутся унизительными. — Я собирался так сделать с самого начала. Не стоило тратить время на готовку, раз у тебя впервые появился свободный вечер. Хироки еще не знает, что Новаки выпросил этот свободный вечер специально, чтобы готовить, и что свободных вечеров у него не будет еще очень долго. — Спасибо, — бормочет Новаки, тяжело опускается на стул и долго смотрит перед собой: — Я пока приму ванну, — он пытается призывно шевелить бровями, но выходят лишь какие-то зловещие гримасы. Неудивительно, что Хироки не ведется на них. Впрочем, он все равно не согласился бы; отчего-то совместное принятие ванны — для него табу, поэтому Новаки сидит там один, пока вода не становится холодной, и, а Хироки не начинает звать его, сначала нетерпеливо, а потому уже беспокойно. — Тебе нужно поспать, — безапелляционно говорит он, и Новаки силится понять, есть ли в этих словах завуалированный намек на то, что близости им сегодня не видать. — Я и посплю, — обещает он. — Но немного позже. Как тебе такой вариант? Выражение лица Хироки не внушает ему никаких надежд. Почему все должно было сложиться именно так? Какой отвратительный день, с утра и до самого вечера. Лучше бы он отработал свое дежурство, и все шло своим чередом. Безо всякого настроения он запихивает себе в рот несколько ложек безвкусного риса. Сидящий напротив Хироки время от времени поглядывает на него очень странным взглядом. Возможно, он думает о том, как Новаки в очередной раз пытался дать волю своей похоти. Был ли он на самом деле так озабочен? Неужели физическая близость так важна для него, что он думал о ней весь день, как о кульминации этого вечера? И действительно ли он думал именно так? Палочки едва не выпадают из его рук, когда он понимает, что сможет прекрасно обойтись без этого — по крайней мере, сегодняшней ночью. Разве любовные утехи — не самое прекрасное, что может произойти в любое время суток? Но сейчас он почти не чувствует возбуждения. Все, чего он хочет, — это как следует выспаться. Не исключено, что Хироки прав, и ему действительно стоит отоспаться. Но ведь это такой редкий шанс… Они оба дома, и солнце еще не село, и Хироки выглядит особенно мило. Новаки отставляет тарелку и выжидает, а Хироки как будто специально жует очень медленно, не исключено, что он действительно тянет время, и Новаки почти обидно. Очевидно, Хироки не хочет его сейчас, как не хочет почти никогда. Из него вышел плохой врач, плохой кулинар и, вероятно, плохой любовник. Однако пока он не готов отступать. Он поднимается и берет Хироки за руку, осторожно тянет в сторону спальни, и тот неохотно подчиняется, едва переставляя ноги, как будто это он, а не Новаки, вот-вот готов уснуть. Новаки кажется, что его голова забита ватой, когда он снимает с Хироки рубашку, он путается в пуговицах, пальцы не слушаются его, и Хироки приходится помогать. Новаки целует его соски, плечи и ямку на шее, и у него кружится голова — но не от внезапного порыва страсти. Ужин не задался — но ведь у него может быть вполне приятное продолжение? Он знает, что нравится Хироки, как бы тот ни краснел и не сжимался под его руками. Он знает, как сделать ему приятно, и сейчас настал момент показать все свои умения — как компенсацию за испорченный вечер. Он двигается медленно и размеренно, слушая чужое дыхание, замечая, как оно начинает срываться — это верный признак того, что он на верном пути. Вот только сам он совсем на другом пути и боится, что возбуждение вот-вот пропадет совсем. Только бы Хироки не заметил этого и не подумал, что Новаки больше не думает о нем так, как прежде, ведь это совсем не так. Умом Новаки возбужден, и страстен, и безумно влюблен, но его тело почему-то не слушается этих мыслей. — Прости, если что-то не так, — язык у него тоже почему-то еле шевелится. Может быть, у него инсульт? Но он слишком молод для инсульта. Умереть во время секса звучит почти заманчиво… но для этого, пожалуй, он тоже слишком молод. — Новаки, — зовет Хироки, и это не стон страсти. — Что происходит? В самом деле, что происходит?.. У Новаки вдруг подламываются руки, и он падает лицом прямо на грудь Хироки, потом соскальзывает куда-то вбок, и вокруг становится очень темно. Когда он просыпается, вокруг по-прежнему темно. Он подносит ладонь к глазам, чтобы проверить, что не ослеп, и пытается хоть что-то вспомнить. Потревоженный его движением рядом шевелится Хироки, поднимается на локте и тревожно шепчет: — Еще только три часа ночи. Спи спокойно. Все хорошо. Хорошо ли? И что вообще случилось накануне? Новаки смутно вспоминает больницу, подгоревшее мясо и все, что случилось после, и ему хочется вцепиться себе в волосы. — Я… что это было? — он все еще надеется, что у него всего лишь провал в памяти, а на самом деле они занимались жарким сексом до полуночи, после чего он как ни в чем не бывало принял душ и улегся спать. Но взгляд Хироки отчетливо говорит, что произошло кое-что совсем другое. — Ты… просто отключился, — нерешительно произносит он. — Прямо во… прямо во время… гм. Что может быть унизительнее? — Боже, — Новаки хочется накрыть голову подушкой и держать ее так, пока он не задохнется. Самые худшие сценарии продолжают сбываться. — Что это вообще значит — отключился? — Ты как будто потерял сознание, — пожимает плечами Хироки и признается почти шепотом: — Я испугался до смерти. Думал, нужно вызывать скорую помощь. Но потом мне показалось, что ты просто спишь, и я решил подождать и дать тебе отдохнуть. Теперь я вижу, что ты и правда в порядке… почти. — Значит, я заснул во время секса? — спрашивает Новаки — зачем-то вслух. — Я бы не сказал, что ты заснул. Скорее, просто отрубился и заснул уже потом, — осторожно говорит Хироки. — Со стороны это было довольно жутко, — он смотрит долго и очень внимательно, и даже в ночной темноте Новаки видит напряженную морщинку между его бровей. Он так пытался избавить его от этой морщинки, а в итоге сделал только хуже. — Надеюсь, никто и никогда об этом не узнает. — Кто, интересно, может об этом узнать?! — восклицает Хироки. — И при чем здесь это? Только это, значит, тебя и волнует? На твоем месте я побеспокоился бы о собственном здоровье! Так не может продолжаться. Думаешь, я ничего не вижу? Я почти позвонил главврачу и отпросил тебя от завтрашней работы, но не сделал этого только потому, что ты не простил бы меня. — Я бы простил тебе что угодно… — Новаки не удерживается и зевает. — Но спасибо, что не позвонил. Я буду утром как новенький. Мне надо… надо стараться, — кажется, он снова проваливается в сон и потому не может контролировать льющийся из него поток слов: — Должен стараться… чтобы стать хорошим врачом. И я должен научиться готовить лучше. И прости… прости за сегодня. Кажется, я не рассчитал свои силы. — Тебе не нужно так стараться, — Хироки ложится рядом, совсем близко. Это странно — обычно он предпочитает отодвинуться на дальний край кровати и закутаться в кокон из одеяла. — Это я виноват. — Что? — непонимающе спрашивает Новаки, он слишком устал, чтобы хоть что-нибудь понимать. — Ты стараешься из-за меня, потому что тебе кажется, что мне сложно угодить. Что я не оценю твоих усилий, если они будут не на пределе, так? — Новаки хочется возразить, но отчего-то не выходит. — Мне жаль, что все это время ты думал так. Я просто хочу, чтобы ты был в порядке и не ходил как сомнамбула, пытаясь все успеть. «Я хотел стать лучшим в мире, — этого Новаки уже не говорит вслух. — Лучшим в мире врачом и бойфрендом, но, очевидно, этого невозможно достичь одновременно. Не исключено, что даже что-то одно никогда не сможет мне покориться». — Хорошо, — он вздыхает и кладет голову на подушку. — Я постараюсь что-то изменить. — В том-то и дело, — отвечает Хироки, — что тебе нужно перестать стараться. Он кладет голову ему на плечо, и Новаки это кажется куда более приятным, чем то, что осталось незаконченным этой ночью. Засыпая снова, он думает, что, может быть, из него выйдет не такой уж плохой врач. И не такой уж плохой любовник.