Прости и люби меня

Три недели. Сегодня ровно три недели, как Алина каждый день дежурит под дверью Сони. Сомусевой нет онлайн ни в одной социальной сети, телефон смеётся тишиной. Единственная связь с девушкой — дверь её квартиры, что встала перед носом Алины Берлинской стеной. Пустота. Сони будто и не было никогда, но она была. Жгучая боль внутри, заставляющая орать и биться о стены, напоминает Алине, что Соня не плод её фантазии. В двадцатый раз Олешева поднялась на нужный этаж, приложив немало усилий: внутри было так тяжело, что тянуло вниз на физическом уровне. Её лицо выражало отчаяние, в опухших глазах был песок от постоянных слёз. Сейчас Алина не плакала, ведь это новый день, новая попытка, новая надежда, дающая силы. Тело едва слушалось девушку, будто в него вкололи лошадиную дозу ледокаина; она чувствовала, как на все органы упало что-то тяжёлое и сдавило их, дрожащих. Цвет кожи принял зеленоватый оттенок, на котором воспалённые глаза казались особенно больными и выделялись трещинки на пересохших губах. Одежда не скрывала синяков от столкновений со стенами. Алина встала напротив двери, на которой выучила каждую царапину, и положила на неё дрожащую ладонь. Она опустила голову и нервно вздохнула. По подъезду полетел слабый стук. В ответ — тишина. Ещё один, уже более настойчивый и громкий. Пусто. Алина, словно заводная кукла, стала стучать без остановки. Сколько она это делала? Минуту? Пять? Пятнадцать? Она не знала, она не чувствовала времени. В мыслях лишь Соня. Безысходность вновь начала накрывать с головой, и из глаз Олешевой брызнули первые слёзы, крупными каплями покатившись по бледным щекам. Девушка начала всхлипывать, злиться на саму себя, стучать сильнее, не обращая внимания на боль в руке. — Соня, открой, я же знаю, что ты дома, — в отчаянии сказала дрожащим голосом Алина. Ответа не было ни на эту просьбу, ни на три следующих. Олешева била холодную, молчащую дверь то кулаками, то ладонями, то ногами и плакала всё громче. Соседи давно привыкли к этим концертам и уже даже не смотрели в глазок. Алина пыталась достучаться около двух часов, иногда прерываясь и снова начиная разбивать свои костяшки, но тело больше не слушалось. Она скатилась по стене вниз и села рядом с дверью. Рыдания шли откуда-то из души и были настолько сильными, что девушка не могла даже слова сказать. Алина задыхалась, но всё-таки постаралась взать себя в руки, немного успокоиться и попробовать снова. Ей понадобилось много времени, чтобы прийти в состояние относительного спокойствия. Через час на дрожащих ногах она, пытаясь удержаться, поднялась и постучала снова. Звук получился слабым, хотя Алина старалась изо всех сил. — Ты нужна мне, — вибрирующим голосом сказала девушка. — Я прихожу сюда почти три недели и рыдаю под твоей дверью, ты же сама это слышишь, — Олешева вновь начала плакать. — Как мне ещё доказать, что я люблю тебя? Открой дверь, Соня. — Ноги Алины подкосились, она вновь начала съезжать вниз по стене. — Пожалуйста, Соня, открой. Она опустилась на ледяной бетон, согнула ноги в коленях и, опустив на них голову, дала волю слезам. Девушка еле сдерживалась, чтобы не закричать, что-то очень неприятное царапало её изнутри. Руки опускались как в прямом, так и в переносном смысле. Соня тоже плакала, свернувшись калачиком на кровати. Всего десять минут назад в её дневнике появилась последняя надпись, но сейчас девушка уже сомневалась, что написала всё так, как будет. Она начинала чувствовать хоть что-то только тогда, когда приходила Алина. Ей было больно, невыносимо слушать её рыдания. Соня ощущала любовь, и потому не открывала дверь. Она думала, что Олешевой будет лучше без неё. Прямо напротив глаз Софьи, на комоде, лежала приготовленная на сегодняшнюю ночь петля. Девушка пусто смотрела на неё сквозь радугу слёз и видела в этой верёвке своё спасение. «Ты нужна мне… Как мне ещё доказать, что я люблю тебя?» — слышит Соня нетвёрдый голос Алины. Вдруг внутри что-то ёкает, разливается лавой по всему телу. В один момент пришло осознание: спасая себя, она топит её. Рыжая села на край кровати и дрожащими руками стёрла с щёк слёзы, которые тут же хлынули снова. Конечности задрожали ещё сильнее, и она закрыла ими лицо, стараясь прийти в себя. Это было бесполезно: рыдания Алины за дверью заставляли Соню плакать и дрожать всё сильнее. Девушка, пошатнувшись, встала и подошла к комоду. Она неуверенно взяла в руку петлю и, будто принимая окончательное решение, около минуты прожигала её отсутсвующим взглядом. «Соня, пожалуйста, я люблю тебя, открой мне», — послышалось из подъезда. Слова были скомканы, половина пролетала, теряясь в горле Алины, но рыжая поняла каждое слово. Она забросила верёвку на шкаф и медленно пошла к двери. Плач становился громче, отчётливее. Соня остановилась у двери. Её тело дрожало крупной дрожью, дыхание было тяжёлым и неровным, пол будто уходил из-под ног и возвращался назад. Холодными пальцами девушка два раза повернула замок и неуверенно нажала на ручку двери, ступив на холодный подъездный бетон в одних носках. — Соня, — только прошептала Алина, посмотрев на неё стеклянными глазами. Сомусева, сама заливаясь слезами, присела на корточки рядом с розововолосой. Та тут же схватила её за руки, боясь, что девушка снова уйдёт. Но она не ушла. Соня смотрела на сильно похудевшую, болезненную Алину и плакала ещё сильнее: в этом виновата она. — Прости, прости меня, — прошептала Софья. Рыжая поднялась, потянув за собой Алину. Та, держась за Соню, встала и неотрывно смотрела на неё, как можно крепче держа её за обе руки. Девушки вошли в квартиру и, едва захлопнув дверь, подарили друг другу долгожданные объятия. Они обнимали как можно крепче, и каждая чувствовала, как другая дрожит. Большие часы с маятником монотонно отсчитывали секунды дорогого момента. Девушки не знали, сколько так простояли, но постепенно к обеим приходило спокойствие. Слёзы всё ещё текли, но больше от радости, чем от боли, дрожь унималась. Они буквально дышали друг другом, пьянея от этого. Наконец, Алина чуть отстранилась и посмотрела на заплаканную Соню сквозь радугу слёз. — Я люблю тебя, — прошептала Олешева, её голос дрогнул. — Пожалуйста, не отвергай меня. Софья смотрела на девушку без ответа и тяжело дышала. Она чувствовала, как внутри всё переворачивается, как закипает кровь. Она чувствовала, что хочет жить, жить для неё. Она чувствовала. Соня приблизилась к лицу Алины и поцеловала её, ощутив солоноватый вкус слёз и металлический привкус крови из ранок. Девушки ласкали губы друг друга, не обращая внимания на нестаток воздуха, и не могли остановиться; руки Алины сжимали хрупкую талию Сони, та же обвила шею розововолосой. Слишком долго обе этого ждали, слишком много боли испытали. Становилось спокойно, тепло и комфортно…

Спустя 5 лет.

Окрылённая Софья с сияющей улыбкой взлетела на нужный этаж и вошла в квартиру, в которой они уже несколько лет живут вместе с Алиной. — Я дома! — крикнула она. — Ты кушать будешь? — спросила из кухни Олешева. — Нет, не хочу, — ответила Софья, появившись перед Алиной. — У меня чудесные новости! — воскликнула она, обняв девушку. — Рассказывай, — улыбнулась та, чмокнув рыжую в губы. — Психолог сказал, что это мой лучший результат за всё время. Осталось приложить совсем немного усилий, и можно будет забыть про пограничку, как про страшный сон. — Я очень рада, Сонечка, — искренне улыбнулась Алина, ещё раз обняв девушку. — Это твоя заслуга по большей части, — прошептала Соня. — Наша, — так же шёпотом поправила её Олешева. — А ты чего такая грустная? — отстранившись, спросила рыжая. — Да я тут убиралась и решила заодно вещи старые разобрать. — С лица Сони медленно сошла улыбка: она поняла, к чему ведёт этот разговор. — В одной из коробок нашла очень любопытную вещицу. Пойдём-ка. Алина взяла рыжую за руку и потянула её в комнату с большими часами. На столе лежала та самая петля, которую Соня пять лет назад закинула на шкаф, а потом убрала на самое дно коробки со старыми вещами. — Объяснишь, откуда это у тебя? — сложив руки на груди, спросила Алина. Сомусева вздохнула и села на диван, опустив голову. — Сонь, просто расскажи, почему у тебя в шкафу оказалась петля. — Ты точно хочешь это знать? — спросила та, подняв на девушку глаза. — Точно, — подтвердила Алина, сев рядом. Соня кивнула и подошла к другой коробке, по которой было видно, что её уже давно никто не трогал. Вытащив все ненужные вещи, она достала небольшой блокнот и, найдя самую последнюю запись, дала почитать её Алине. «Я знаю, что ты это прочитаешь. Твой плач за моей дверью не смолкает вот уже три часа. Я его причина. Мне больно, я хочу открыть дверь, обнять тебя, уснуть на твоём плече, но тогда тебе будет ещё больнее. Завтра меня не станет, завтра закончатся мои страдания. Живи. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Время сотрёт мой облик, и всё будет хорошо. Я люблю тебя, Алина. Люблю, как никогда и никого не любила», — гласили строчки, что заставили Олешеву расплакаться. — Я хотела повеситься в ночь того дня на этой самой петле, — пояснила мрачная Соня, стоящая у окна. — Если бы не твои слова и отчаянные рыдания в подъезде, так бы и сделала. Не знаю, зачем я её сохранила. Наверно, чтобы не забывать, чего мне стоила нормальная жизнь. В горле рыжей образовался ком, она старалась не плакать. Алина встала с дивана и подошла к Софье. Олешева смотрела на неё и не могла даже представить, что Сомусевой уже пять лет могло не быть на этом свете. Та развернулась и обняла плачущую девушку, чувствуя вину перед ней. — Прости меня, и спасибо за любовь, — прошептала Соня, получив в ответ нежный поцелуй.