немое кино

Паша захлопнул дверь и машинально потянулся к ключу зажигания, но на полпути опустил руку. В салоне глухая тишина. Только что в уши с разных сторон вопили дети, рычали двигатели, настырно повторялся идиотский лозунг с рекламного щита, а теперь звуки замолкли, как будто у мира отключилось электричество. Паша откинул голову и с тихим свистом выдохнул. На заднем сидении осторожно, словно стесняясь, шуршит пакет из продуктового, медленно оседающий на кожаную обивку. Звукоизоляция давно не мытого renault превращает прохожих в актеров немого кино. И совершенно не хочется шевелиться. На эти несколько минут душа опустела, остался монотонный стук метронома и эхо. Паша оглянулся, проверив присмиревший пакет, и повернул ключ. Каждый раз, заезжая во двор облупленной хрущевки, Паша первым делом наклоняется к рулю, чтобы бросить взгляд на балкон девятого этажа. Даже если знает, что в квартире пусто. Даже помня, что Коля не курит. В пакете звенят друг о друга бутылки, в ушах звенит из-за вредной погоды. В чудовищно старом лифте с доисторическими выпуклыми кнопками новенькое, удивительно чистое зеркало. Паша не смотрит себе в лицо. Квартира заперта, внутри — пусто. Окна настежь, не закрыта дверца шкафа в прихожей, в глубине комнаты тикают часы. Паша проходит на кухню и по пути стягивает с двери в ванную темно-зеленый свитер. Своя рубашка летит на подоконник, а колин свитер, еще не нагретый телом, обнимает домашним запахом. Поставив на стол бутылки вина, спрятав в холодильник сыр, купленный скорее по правилам, чем по любви, Паша садится на табуретку с вечно качающейся ножкой и утыкается лицом в сложенные на столе руки. Под стук времени из-за стенки он ныряет в полудрему. В загривок тычется холодный нос, ладони ласково и осторожно ползут по плечам. Паша выныривает в реальность, но не двигается, не поднимает голову. Беззвучные поцелуи сыпятся в растянутую горловину свитера. Коля отступает, и Паша играет в старую игру — на слух определяет чужие движения. Хлюпнул линолеум около батареи. Панически взвизгнула дверца посудного шкафа, керамическая чашка коснулась дном столешницы. Не видит, но придумывает себе, как на фоне серой кухонной мебели колино лицо — еще более серое. Паша поворачивает голову. Коля длинный, выше холодильника, худой. Кудрявый на загривке, растрепанный северным ветром. На нем один из сотни однотипных свитеров. Pantone 431 с высоким воротом. Отвернулся к чайнику, сыпет в чашку заварку. Пашина очередь подкрасться сзади и вжаться в спину. Он хватает губами завиток на шее, елозит носом против шерсти, ежится в порыве ветра с незастекленного балкона. - Как будто год тебя не видел, - бормочет в теплую кожу. Коля тянется за яблоком и поворачивается лицом, смотрит огромными глазами, мостит бесконечные ноги, пахнет так, что Паша дуреет и льнет к щеке. - Давно ждешь? - Не знаю. Какая разница, сколько прошло времени? Любое время, в котором Коли нет рядом, не имеет значения. Если прямо сейчас можно гладить волоски его бровей или целовать ямочку на подбородке, то все остальное незаметно проплывает за бортом. За полтора шага кухню можно обойти по всему периметру. Разложив на столе пармезан и остатки рыбного паштета, они пьют вино из бутылок, переплетают под столом ноги. - ...беру больше заказов, еле успеваю с последней лекции. Думаю, устроюсь еще в другой салон, буду чередовать записи. Реже станем видеться. - Не много на тебя одного? И так весь прозрачный. - Деньги нужны. Коля скребет пашину татуировку на запястье, задумчиво крутит его ладонь, играется с серебряным браслетом. Виновато поджимает губы. - Дай мне еще неделю. Я заплачу и за февраль, и за март. - Прекрати. Не возьму с тебя ни копейки. - Я не буду жить бесплатно. - Это моя квартира, ясно? Пропишу тебя здесь и никуда не денешься. Коля упрямо замотал головой и взял с тарелки ломтик сыра. Вместе с усталостью в его глазах всегда ютится тоска. - Как дипломы? Защищаются? - Через пень колоду, как обычно. Но это моя любимая часть работы. Давай за любовь? - бутылки звякнули, Паша допил последние капли, не отрывая от Коли глаз. Вдалеке над домами порвались тучи, в дыру вывалились лучи закатного солнца. Девятый этаж обветренный, облупленный — родной. Укутавшись в чужое пальто, Паша курит. Из-под полуприкрытых ресниц наблюдает за тем, как Коля рисует эскиз для новой татуировки. Думает о том, что сегодня преподаватель отечественной истории, подрабатывающий в тату-салоне, — это столь же обыденно, сколь и майор полиции, изменяющий невесте с квартирантом. О том, что эта обыденность столь же иллюзорна, сколь и торжество демократии. Думает и курит, дышит заканчивающимся днем, воротником пальто и дымом. - Что у Даши? - спросил Коля, не отрываясь от блокнота. Сколько раз они договаривались не поднимать эту тему, но он все равно спрашивает, как будто его действительно интересует, что там у Даши. Как будто Даша имеет к нему какое-то отношение, как будто ее существование не режет на куски тупым ножом. Паша не хочет говорить об этом. Паша промолчит, вдавит сигарету в балконную плиту и продолжит смотреть в сторону залива поверх крыш. Коля тоже промолчит. Проглотит, не пережевывая. Он с самого начала претендует только на старенькую однушку, а то, что зажглось так внезапно и сильно, — временное помешательство, не больше. Не больше и не меньше. В жизни стабильно только отчаяние, и хорошо известно, как бывает больно привязываться, заведомо зная финал истории. Приходится привыкать не ожидать больше, чем тебе готовы предложить. Коля подписал в уголке листа сегодняшнее число и встал, глядя с балкона на коричнево-унылый двор. Перед тем, как зайти обратно, Паша повесил пальто на его острые плечи. В единственной комнате — спальне, гостиной, библиотеке, мастерской — задернуты шторы и разложен диван. Мятое одеяло — горы расколотых льдин у берегов Гренландии, в складках навсегда утеряны наушники, книга, шерстяные носки, беруши. Паша прислоняется поясницей к комоду и до рези в ребрах не хочет уходить отсюда. Никогда. Несколько лет назад они жили здесь всей семьей. Здесь обитало счастье. Мать умерла, отец — еще раньше. И стены впитали пашины стоны, пашину кровь, пашину тоску. Коля поселился тут прошлой зимой, и Паше страшно покидать это место, как уже покинул однажды. Нигде в городе, нигде в мире не бывает так нежно, так любимо. До костей продрогшего Колю, заглянувшего в комнату, Паша сгреб обеими руками, прижал к себе так сильно, что не смог выдохнуть. - Вот бы встретить тебя раньше, - сдавленно шепчет в раскрытые губы. - И полюбить заново. По-другому. - Еще сильнее? - улыбается Коля. Паша мотает головой — сильнее ведь нельзя. - Правильней. Честнее. Коля целуется так, будто завтра умрет. Шумно дышит, постанывает, крепко держится за плечи и сам прижимается, врастает. Воротники на его одинаковых свитерах всегда растянуты, Паше удобно кусать, облизывать, обцеловывать его шею, накручивая на пальцы завитки с загривка. - Было бы лучше совсем меня не встречать. Паша смотрит дико, уже обалдев от поцелуев. - Столько проблем можно было избежать, - говорит Коля, а сам стягивает свитер за горло, обнажает бледную грудь. Паша тут же утыкается в нее лицом, и светлые волоски щекочут губы. - А как бы я жил без тебя, скажи на милость. Они перестают замечать, что окно все еще распахнуто, что по стылой комнате разгуливает сквозняк. Паша приспустил колины джинсы и отвлекся, прильнув губами к уху. Штаны остались висеть пониже лобка, сдавливая пах. Нырнули в ледяные волны Гренландского моря, под телами зашуршали простыни-снега. Коле нравится самому раздевать Пашу, раздевать и любоваться, как коллекционным полотном в галерее. Раздевать и любить прикосновениями, поцелуями, всем нутром. Большое икеевское зеркало в углу отражает надувшуюся парусом штору. Паша вдруг застыл, глядя в отражение, и даже сел на пятки. Сбросил свой (колин) свитер куда-то в темноту. В зеркале — разложенный диван, согнутые в коленях ноги, длинные и голые. Осязаемый ветер гладит спину. Коля переворачивается, кладет ладонь на пашино бедро и смотрит на него в отражение. В комнате темно, их тела серые, полулунные. В древние времена люди верили, что у человека четыре души: одна за другой они изнашиваются, перерождаются снова и снова. Сколько бы их ни было, этих душ — Паша отдаст все до единой только за то, чтобы вечно оставаться единственным, кому Коля позволяет быть так близко. Если из Зазеркалья вдруг выглянет любопытная Алиса, Паше не будет стыдно за свою первобытную страсть. К тому же девочка уже давно выросла. Паша не намерен оправдываться за то, что так по-человечески влюблен. По уши, с головой, задыхаясь. Коля держит его за волосы, закинув руку, смазано целует в подбородок, в губы, подается тазом навстречу. Отогревается, оттаивает. Паша не оставляет на нем ни одного не обласканного места и стирает с собственного лица непрошенные, не свои слезы. - Знаешь, чего я боюсь? - Паше не хватает воздуха, слова едва различимы, но он уверен, что Коля слышит. - Пройдет время. У нас закончатся силы. Мы больше не сможем идти против семьи, друзей. Найдем красавиц, женимся, у нас будут дети. На выходных и по праздникам мы будем собираться семьями, дарить подарки, ездить на море. И для нас с тобой самым страшным станет — вдруг остаться наедине. Посмотреть в глаза. Понять, что ничего этого не нужно. Что все не так. Коля молча смотрит в стену. Завывает ветер, тикают часы. Рядом с диваном валяются пашины джинсы, в кармане которых — кольцо для помолвки. В одном из тысяч питерских домов, в старой однушке на девятом этаже они любят друг друга и больше всего на свете боятся, что кончатся силы любить.

полюбить тебя заново осенью — это раз. в октябре всегда тянет на прошлое изнутри. это два — перекинуться парой обычных фраз. провести с тобой ночь и оставить записку — три. а четыре — сходить послушать, как ты поёшь в опустевшем подпольном баре и всё понять. я ползу по обмякшим улицам, ты — идёшь. вспоминать, как нам было весело — это пять. шесть и семь — каждый раз в метро на Кузнецком мосту задыхаться от злости, съеживаться в клубок, видя эту картину. да, ту самую. ту, где мы за руки. вместе. в жизни тогда был прок. это восемь — любить октябрь и жить лишь им. это девять — его ненавидеть. я всё. я пас. это десять — метаться в прошлом, как у руин. полюбить тебя заново осенью — это раз