Тайна его души

Опрокинув полки с пергаментами, рассыпав дорогие книги по полу, Чандрагупта закричал, изображая невыносимую боль. Единственной его целью было привлечь внимание царевны и её любимой служанки, чтобы они обе вернулись, открыли дверь и позволили ему выбраться из запертой библиотеки. Крик разнёсся по пустым коридорам дворца, заставив Шипру вздрогнуть. — Пусть кричит, — безжалостно припечатала Дурдхара. — Я не вернусь. — А вдруг с ним действительно что-то случилось? — заволновалась Шипра. — Этот раб дорог самраджу. Если он пострадает, возникнут вопросы! Дурдхара призадумалась, замедлив шаги, и в этот момент истошный крик повторился. — Ладно, идём! Дурдхара уже собралась возвращаться в библиотеку, чтобы проверить, цел ли запертый внутри пленник, как вдруг перед ней возник аматья Ракшас, вероятно, привлеченный в эту часть коридора шумом. Первый министр стоял, сложив руки и почтительно склонив голову перед сестрой Дхана Нанда. — Простите, госпожа. Думаю, вам не стоит туда возвращаться. Я сам разберусь с этим рабом. — Но… — начала было Дурдхара, однако советник остановил её решительным жестом. — Раз уж я всё равно здесь, мне и разбираться. Сами посудите: что скажут о вашей добродетели, если кто-то обнаружит вас и Шипру ночью в библиотеке наедине с мужчиной? — Чандра — мой телохранитель! — гневно возразила Дурдхара. — Да, но в первую очередь — мужчина. Его нанимали, чтобы он оберегал вас днём, сопровождая в поездках, а не для того, чтобы уединялся с вами ночью в укромных углах дворца. — Со мной Шипра! — Простите, госпожа, но Шипра — тоже девушка, и её честь, как и ваша, может оказаться под угрозой. Дурдхара вспыхнула и отвернулась. — Ступайте к себе, госпожа. Если Чандрагупта ранен, я вызову помощь, не сомневайтесь. — Да мне без разницы, что с ним! Пусть хоть помрёт! — неожиданно выпалила царевна и быстрым шагом направилась прочь от библиотеки. Неловко поклонившись аматье, Шипра торопливо засеменила следом. Лицо аматьи из почтительного мгновенно стало суровым. — Я иду, лживый подлец! — скрипнув зубами, промолвил себе под нос аматья. — И только попробуй, засранец, не выслушать меня или неправильно понять. Зарублю — и затем покончу с собой. По крайней мере, я избавлю самраджа от боли, которую ты собираешься ему причинить. *** Скрипнул засов. Чандрагупта замер и прислушался. Он ожидал услышать взволнованное щебетание Шипры или раздражённые интонации капризной Дурдхары, но вместо этого в помещении раздались медленные, тяжёлые шаги. Неизвестный остановился неподалёку от дверей и дальше проходить не спешил. Сердце Чандры учащённо забилось. Он не понимал, кто пришёл, но ясно было одно: хитроумный план о том, как быстро выбраться отсюда, рушился на глазах. Со скрежетом в деревянные пазы снова задвинулся засов. Ловушка захлопнулась. — Ты останешься здесь до тех пор, — звуки голоса падали на юношу сверху, словно горные валуны, — пока не выслушаешь меня. «Что делать? — отчаянно замельтешило в голове. — Это аматья Ракшас. Мне конец!» — Выходи, — продолжал советник. — Если ты, конечно, не трус. В груди полыхнул гнев. Его назвали трусом? Да ему нечего бояться! Если аматья хоть пальцем прикоснётся к нему, советнику самому не жить. Самрадж Дхана Нанд никогда не простит его. Решившись, Чандрагупта вышел на середину библиотеки и встал напротив аматьи, криво усмехнувшись в полной уверенности, что советник ничего не сумеет ему сделать. — Хорошо, — Ракшас мельком покосился на поваленные полки и рассыпанные книги, но не сказал ни слова по поводу ужасного беспорядка. — Теперь говори, за каким бхутом тебе понадобилась карта Пиппаливана? — Какая карта? — притворно удивился Чандрагупта. — Я просто зашёл почитать стихи, а полки сами собой как грохну… — Хватит!!! — рявкнул аматья так, что стены задрожали. — За дурака меня держишь? — он шагнул вплотную к Чандрагупте, но не притронулся к парню, хотя заметно было: ему огромных усилий стоило удержать руку от удара. — Ты постоянно изворачиваешься и лжёшь! Не удивлюсь, если ты шпион кого-то из наших врагов. К сожалению, у меня нет доказательств, а следить за тобой мне запретили. Однако, — советник хлопнул ладонью по столу, заваленному перемешанными в беспорядке пергаментами, — я всё-таки нарушил приказ и стал за тобой следить. Мне не так дорога моя жизнь, как благополучие Величайшего. И я узнал кое-что: во-первых, у тебя есть интерес к Муре, во-вторых, ты стал чересчур часто интересоваться Пиппаливаном. Я хочу знать причину того и другого. — Аматья, — Чандрагупта состроил невинное лицо, — зачем мне нужен какой-то Пиппаливан и какая-то служанка? — Я тебя прикончу за твою ложь, — холодно промолвил Ракшас. — И умрёшь ты медленно и мучительно, можешь не сомневаться! Мне без разницы, что потом самрадж убьёт меня. Даю последний шанс, — он протянул руку ладонью вверх, — верни карту, взятую оттуда, — аматья мотнул головой в сторону развороченной стопы пергаментов, — иначе я выпущу тебе кишки. Подумай, стоит ли карта того, чтобы за неё умереть? Вздохнув, Чандра нехотя полез рукой за пазуху и медленно вытащил свёрнутую карту. Протянул аматье. Советник взял разрисованный углём пергамент, лицо его немного смягчилось. — Итак, что связывает тебя с Мурой и с Пиппаливаном? И давай по-хорошему, без наглой лжи! — Если без лжи — то я не знаю, — пожал плечами Чандрагупта. — Затем и карту взял, чтобы всё выяснить до конца. В моей жизни столько непонятного, советник, что я бы дорого заплатил любому, кто сумел бы рассказать мне о моём прошлом, — впервые за всё время Чандрагупта выглядел искренним. Прищурившись, аматья рассматривал лицо юноши, пытаясь понять, стоит ли верить. Наконец, промолвил: — Если ты связан с Пиппаливаном, лучше уходи из дворца как можно дальше и никогда не возвращайся. — Почему? — глаза Чандрагупты удивлённо расширились. — Так лучше для самраджа. — Он мне об этом не говорил. Аматья недобро усмехнулся. — Довольно притворяться невинным. Ты с первого дня понял, что самрадж питает к тебе слабость, и нагло пользуешься своим преимуществом. А теперь, получив царский браслет, обнаглел настолько, что возомнил себя равным царю? Я слышал, как непочтительно ты говорил с царевной Дурдхарой перед тем, как она заперла тебя здесь. Это превысило все пределы моего терпения! Впрочем, я пришёл не для того, чтобы устыдить тебя. Знаю, что бесполезно, ибо ты — бесстыжий. Давай начистоту. Я хочу знать, что ты думаешь о Величайшем? Чандра замер, не издав ни звука. — Давай, признайся! Здесь никого нет, дверь заперта, а ты прекрасно знаешь, что даже если я донесу самраджу о твоих наглых речах, то накажут скорее меня, чем тебя, поскольку тебе прощают всё и верят каждому твоему слову. Величайший будто ослеп, и мне печально это видеть. Так скажи, что ты думаешь о нём? — Он — великий царь. — Прекрасная новость. Я запомню. Дальше! — Он сильный и умный, но жестокий. И… — Чандра потупился и умолк. — Заканчивай. — Иногда я его боюсь. Он совершает страшные поступки. Простите, я не должен был этого говорить! — Так если боишься Повелителя — уходи. И как можно дальше. — А если я хочу остаться? — прищурился Чандрагупта. — А хочешь ли? Смотри сюда. Я должен видеть твои глаза и понимать, что ты не лжёшь. Делай выбор: или ты остаёшься рядом с Величайшим — с таким, какой он есть, оставив навсегда свои поиски в Пиппаливане — или собираешь вещи и убираешься немедленно. — А если я не стану ничего выбирать? — дерзко вопросил юноша. — Я заставлю. — С какой целью?! — Когда я умру, а это однажды неизбежно случится, мне надо, чтобы рядом с Величайшим оказался не предатель, а тот, кто его по-настоящему любит. Тот, кто не ударит в спину и не бросит, как бы тяжело ему ни было. Чандрагупта растерянно молчал. — Ты станешь его генералом или первым министром. Надо быть слепым, чтобы не понимать очевидного! Величайший выбрал тебя, и однажды ты сядешь либо на моё место первого советника, либо возглавишь армию Бхадрасала. Я не стану возражать и мешать, но моё условие таково: ты должен любить самраджа безусловно. Ты будешь терпеть все его причуды, смягчая их последствия, но никогда не осуждая его и не причиняя ему боли. Если не согласен, — лицо Ракшаса стало страшным, — вон отсюда! Он переживёт твоё исчезновение, хотя и с трудом, но лучше ты уйдёшь сейчас, чем воткнёшь ему нож в спину, когда кто-нибудь напоёт тебе в уши о том, что самрадж — грешник, не достойный править Магадхой. Чандра вздрогнул, и его движение не осталось незамеченным Ракшасом. — Кто-то уже спел тебе такую песню? «Чанакья», — чуть не вырвалось у Чандрагупты, но он сдержался. — По правде сказать, — смело заговорил Чандра, — неважно, пели мне песни или нет, но самрадж подчас творит жуткие вещи! — Согласен, творит, — на скулах Ракшаса заходили желваки. — Но при этом он совершает и много хорошего. Дороги, оросительные каналы, сильная армия, с которой не совладать никому — это разве не его заслуга? — Но жестокость и убийства? Разве нельзя без них? — Жестокость подчас необходима, чтобы сохранить государство, — глаза Ракшаса сверкнули. — Однако бывает, Величайший в самом деле перегибает палку, и вот тогда ему нужен кто-то, кому он верит, кто способен укротить его гнев… Ножны для меча. Стань его ножнами и удержи самраджа, когда он не прав, — Чандра не поверил глазам: рука Ракшаса вдруг легла поверх его ладони и крепко сжала её. — Дурдхара могла бы повлиять, да не хочет. Была ещё и другая дэви, способная что-то изменить, но она сбежала, не вынесла трудностей. Впрочем, дело прошлое. Сейчас остался только ты. Казалось, голова сейчас закипит, как котёл, висящий над очагом. — Советник, я вас не понимаю. Если, как вы считаете, я нужен самраджу, тогда зачем выгоняете меня, и почему мне нельзя знать, связан ли я с кем-то из покойных пиппаливанцев родственными узами? — Это долгая история. — Но вы и пришли, чтобы её рассказать? — Ты довольно проницателен. — Не жалуюсь. Аматья с каким-то новым выражением взглянул на Чандрагупту, а потом заговорил: — Много лет назад, когда скончался последний махарадж из династии Шайшунага по имени Маханандин, на престол взошёл его младший сын Махападма, отец нашего Повелителя. Махападма не являлся чистокровным кшатрием. Его мать происходила из шудр, а ещё точнее — из семьи цирюльников, вот почему на Дхана Нанда и его братьев другие цари глядели с презрением, попрекая низким происхождением. У Махападмы на момент восхождения на престол уже родилось семь сыновей, однако они пришли в этот мир, когда их отец ещё назывался министром, но не царём. Дхана Нанд появился на свет после восхождения Махападмы на трон. Он был младше прочих братьев, однако его право наследовать Магадху не вызывало сомнений. Никто бы не посмел назвать Дхана Нанда сыном шудры. Величайший родился, когда вся страна уже признала его отца своим правителем! Махападма дорожил своим младшим сыном и любил его больше других детей. При этом он не считал необходимым как-то по-особенному охранять его. Не знаю, почему Махападма Нанд был столь беспечен? Наверное, ему и в голову не приходило, что кто-то решит похитить его любимого ребёнка! Но это случилось! Однажды утром маленький царевич Дхана бесследно исчез из своих покоев. Ему тогда было всего полтора года. Вскоре Махападма получил сообщение. Ему прислали отрезанную прядь детских волос, украшения и одеяния сына, написав, что ребёнок будет в полной безопасности, но ровно до той поры, пока Махападма продолжит исполнять все требования царей Аванти, Каши, Панчала и Ассаки. — Нет… — Чандрагупта в ужасе уставился на Ракшаса. — Как они могли сделать это? — Смогли! — стиснул зубы аматья, в уголке его левого глаза блеснула слеза. — Возможно, ради другого сына покойный царь не стал бы унижаться перед ненавистными кшатриями, но оставить Дхану на растерзание врагам было выше его сил. Махападма слишком любил его! Пользуясь слабостью царя, эти гнусные подлецы заставляли Махападму постоянно идти на уступки в их пользу, выбивая себе всё больше и больше благ, в то время пока мои люди вместе со мной искали убежище, где спрятан царевич. Мы обшарили все четыре царства сверху донизу, но так и не нашли место, где его спрятали. А потом совершенно случайно один из моих шпионов сумел выяснить, что Дхану долгое время держали в Пиппаливане, прежде чем продали в рабство в Митхилу. Дасью, похитившие его, действовали по указанию царей, пославших сообщение Махападме. Им самим мальчик, разумеется, был не нужен. Пока они получали за него вознаграждение, им было выгодно держать мальчика при себе. Но в какой-то момент денежный поток истощился либо прекратился вовсе, и тогда дасью спустя некоторое время продали царевича кому-то из чужеземных торговцев! Я никогда не забуду тот день, когда мы его нашли… В Митхиле, в доме какого-то бхутова лавочника с мордой разжиревшей свиньи. Твой Лубдхак — просто Индрадэв по сравнению с той мерзкой рожей! Мальчика невозможно было узнать… Я даже не хочу думать, что с ним делали всё это время… Он не говорил ни слова, никому не смотрел в глаза, а когда кто-то пытался прикоснуться к нему, кричал и сжимался в комок, закрывая голову руками. Мы привезли его обратно во дворец, помыли, переодели в чистую одежду, залечили ссадины, хотя сделать это было чрезвычайно трудно… Дхана извивался, как змея, а из наших рук вырывался с мощью тигра. Шестерым слугам приходилось удерживать его! Он срывал с себя одежду, убегал во двор, прятался в конюшне, в саду или в подвале дворца и там просто раскачивался взад-вперёд много часов подряд, согнувшись в три погибели… Если кто-то пытался вытащить его из убежища, Дхана рычал и кусался. В его некогда чистых глазах, которые я всё ещё хорошо помню, появилось опасное безумие, страх и злоба, хотя до похищения мой Повелитель был очень добрым, ласковым ребёнком. Мы с махараджем опасались, что этот кошмар никогда не закончится. Мы боялись, что царевич Дхана никогда не станет прежним, но он смог выкарабкаться. Лекари читали над ним мантры, Махападма совершал одну пуджу за другой, я тоже молился, как умел, и наконец Величайшему стало лучше. Не сразу, постепенно. Он стал узнавать меня, Дайму, отца, братьев. Начал говорить простые слова, а спустя ещё полгода — целые предложения. Однажды пришёл и тот счастливый день, когда он впервые после долгих лет улыбнулся. Разум постепенно вернулся к нему, но с одной небольшой оговоркой: когда Величайшему больно или страшно, если он не чувствует себя в безопасности, он ненадолго возвращается в прошлое. Его тело сжимается, он закрывает голову руками… О, как хорошо я знаю эту его позу! Раны на теле зажили быстро, раны внутри остались. С этим ничего не поделать. Таким, я думаю, Величайший останется навсегда, поэтому всё, что я могу — оберегать его, чтобы больше никто не посмел его обидеть! Ведь после смерти Махападмы лишь мне одному известно, какую боль он носит в себе. Губы Чандрагупты стали сухими и почти не повиновались ему. — Советник, как долго вы искали его, когда он был ребёнком? Как долго он находился в плену? — тихо спросил юноша. — Два года. — Сколь…ко?! — он поперхнулся этим единственным словом. — Два. Года. — чётко повторил Ракшас. — А не разговаривал потом ровно год. Он выправился только к пяти годам. Почти выправился. Мой Повелитель ничего не помнит про плен. Ему самому невдомёк, почему иногда на него накатывает беспричинный страх или необоснованный гнев. Ему трудно сдерживаться. Он будто на несколько мгновений теряет разум. Лекари говорят, те, кто его пленил, были демонами. Они вселили какое-то ужасное зло в душу мальчика, и даже после многочисленных ритуалов полностью изгнать это зло невозможно. — Теперь я понимаю, почему Пиппаливан разрушили, — медленно произнёс Чандрагупта, отходя к закрытому решёткой окну библиотеки. — Это месть, но самрадж имел на неё право. — Величайший даже не знал, что мстит, — вздохнул Ракшас. — Он исполнял волю отца, но Махападма действительно жаждал мести. И Величайший до сих пор не понимает, почему одно упоминание о Пиппаливане ввергает его в ярость. Он ничего не может с этим поделать, но каждый житель этих земель вызывает у самраджа только ненависть. Вот потому я и говорю: если ты как-то связан с теми землями, если приходишься родственником кому-то из тех разбойников, то тебе лучше заранее покинуть Величайшего. Иначе тебя, возможно, оставят рядом, но будут ненавидеть, как махарани Муру, даже не понимая причин ненависти. И, разумеется, ты уже ничем не поможешь царю… Ты станешь так же бесполезен, как я или кто-то другой. — Но почему вы не расскажете самраджу правду о нём самом? — задал вопрос Чандрагупта. — Он должен вспомнить! Ему надо знать, что с ним происходит! Ракшас хрипло засмеялся. — Хочешь попробовать? Давай, сходи, объясни Величайшему, по какой причине его разум не в порядке, почему подчас он упивается жестокостью, а подчас — в панике забивается в угол! Напомни, как он два года провёл в плену, где над ним измывались так, что он забыл свою семью и человеческую речь, и ему потребовалось ещё два года, чтобы заново стать человеком! Расскажешь? — Нет, — прошептал юноша, отрицательно качая головой, — не смогу. — Вот и я не смог, хотя много раз пытался… Бесполезно. Сколько раз, когда Величайший хватался за бритву, чтобы снять кожу с чьей-то головы, я мысленно кричал: «Это не вы настоящий! Это зло внутри вас, которое посеяли враги!» Но у меня так и не хватило мужества сказать ему правду. Я трус? — Нет, вы вовсе не… — Да заткнись. Я у себя самого сейчас спрашивал, — беззлобно буркнул Ракшас, ткнув кулаком в плечо Чандрагупты, а другой рукой бросил грубо вырванный кусок пергамента поверх разбросанных книг. — Вложи карту обратно и приберись тут… Чтоб к утру всё лежало на местах. Приду — проверю. — Аматья. — Что? — Вы, правда, верите, что если я постараюсь, то смогу удержать самраджа от дурных поступков? Он перестанет впадать в безумие? Ракшас долго смотрел на юношу, потом уголки его губ дёрнулись вверх в некоем подобии улыбки. — Думаю, благодаря тебе, он будет впадать в него реже и не так глубоко. Только ты действительно будь рядом. По-настоящему, а не вполсердца. Сможешь? Вместо ответа Чандрагупта аккуратно разгладил карту и вложил её на место. А потом закрыл книгу. Ракшас улыбнулся и, отперев засов, вышел из библиотеки. *** — Проклятие, кто шастает тут в такую рань? — Чш-шш, самрадж… Я. — Чандрагупта?! Какого бхута ты делаешь в моей опочивальне? Ты вроде просил два выходных? Я думал, тебя давно здесь нет, и ты отправился навестить какую-нибудь лотосоокую, пышнобёдр… мгм… пф? — Простите, самрадж, за то, что зажал ваш рот, но вы слишком много болтаете и не даёте вставить ни слова. В общем, я пришёл доложить, что ваш браслет — чудо! Пока я пробирался сюда, никто… вот вообще никто не поинтересовался, зачем я к вам иду! — Пфьюмь? — Сейчас я отпущу ладонь, а вы закройте глаза. Просто если не закроете, у меня смелости не хватит сделать то, за чем я пришёл. — Чандр…? Больше Дхана Нанд ничего не успел сказать. Ощутил лишь благословенное прикосновение мягких, тёплых губ, пахнущих фруктами, а ещё почувствовал, как застарелая боль в груди, мучившая его с детства, стала уменьшаться и сжиматься, пока не превратилась в безобидное горчичное зерно. Всего от одного робкого, неумелого поцелуя. 28.09.2020