Больно

Сонное утро в четвертой. Сфинкс лежал посередине комнаты, раскинувшись на матрасе, и изучал глазами обшарпанный потолок. Слепой, пришедший пару часов назад, лежал рядом, лицом в подушку, и распространял по комнате запах хвои и отсыревшей штукатурки. Табаки укатил на завтрак, Лэри, как всегда, где-то бродил, а Македонский с тихим звоном мыл кофейник. Тишину оборвал грохот. Это ворвался в комнату Лэри, шваркнув дверь об стену. Сфинкс вопросительно посмотрел на лога, беспардонно оборвавшего тишину, как будто она была его, лично сфинксова тишина. Лэри втянул воздух и возбужденно забормотал: «вас ищет Ральф! Уже весь коридор...» Сфинкс приподнялся резким усилием пресса, сел и пихнул Слепого коленом. Слепой повернул голову на бок и приоткрыл молочные глаза. Слепой ничего не спросил, но Сфинкс уже ответил: «Не знаю. Надо идти.» Сфинкс и Слепой прошли по коридору, провожаемые любопытными взглядами, как сквозь терновые кусты. Слепой вошел в открытую дверь вслед за Сфинксом. Он почувствовал знакомый запах кабинета Ральфа и его начало слегка мутить. Ральф стоял, оперевшись о край стола и задумчиво барабанил по нему ногтями. Он повернул голову в сторону вошедших и прикрыл глаза. Р провел ладонью по затылку и тихо начал: «До меня дошли сведения... Ваш друг не выдержал жизни. Хотя какая там была жизнь, и какова была эта жизнь для него мы все-таки не знаем. Мне жаль». Сфинкс глядел прямо перед собой почти такими же пустыми глазами, как у Слепого. Его шок был написан у него на лице, а лицо Слепого как было ничего не выражающим, так и осталось. Ральф отвернулся к окну. Через форточку тихо заползал мокрый позднеосенний туман. Небо плакало. Сфинкс выдохнул: «могу я вас попросить?- Ральф повернулся, но взгляд на обращающемся к нему не сфокусировал. Он явно был не здесь. -могу я попросить вас постараться сделать так, чтобы Табаки ничего не узнал? Он вряд ли выдержит...» Ральф задумчиво и медленно кивнул, всё также в расфокусе, и повернул голову обратно к окну. Эти домовцы на то и были теми, кого Ральф вызвал, чтобы понять, что разговор окончен, и уйти. Вечером туман стал иссиня-черным и съел тусклое солнце. Почти вся четвертая уселась в круг на центральной кровати. В центре круга покинуто лежала пустая бутылочка. На её стенках засохли черные капельки, а пробка была, видимо, безвозвратно потеряна. И не только пробка. Курили все. Даже те, кто обычно этим принебрегал. Чтобы унять Македонского, с которым сделалось что-то среднее между истерикой, панической атакой и эпилептическим припадком, были предприняты типично домовские меры. Сварили крепчайший кофе, добавив в него какой-то жути из одной из склянок табаки, на которой была накарябана улыбающаяся рожица. Мака раздели, замотали в одеяло и засунули в зубы самую крепкую папиросу, какую нашли, а в руки чашку с кофе. Из покрасневших глаз Македонского катились слезы, он периодически заходился пугающим кашлем, часто моргал и болезненно морщился, но пил и курил. Иначе было бы хуже. Все отвлекали пустые глаза и мысли, утешая друг друга. Повезло, что был вторник, табаки укатил к своим менялам и не пришлось слушать ту же песню, что и пару лет назад. Сфинкс выразил эту общую мысль вслух (Македонский поежился) и сглазил. Дверь опять шваркнулась об стену и вкатился радостный Табаки с криком: смотрите все, что я сегодня!..» - и остановился, встретив сразу все взгляды. Все резко поняли, что лучше было горевать в другом месте, но было поздно. -а что происходит? Вы чего такие? Ему ответил десяток разных молчаний. Табаки пожал плечами и стал перебирать бусы и другие выменянные трофеи. Но недолго. Раздался стук в дверь. Из домовцев почти никто не стучался, кроме, пожалуй, Мака, так что все мягко говоря, удивились. Македонский завернулся в одеяло, как в тогу, поднялся, бормоча: «кого там принесла нелегкая»- и открыл дверь, да так и остался стоять возле неё. Гомер вкатил коляску, на которой что-то лежало, но никто не сидел. Бросив только: «Сегодня пришла посылка. Акула сказал передать.» -он развернулся и вышел. Ральф ничего не сделал. Македонский аккуратно поднял то, что лежало на сидении, и показал всем. Это была куртка. Та самая джинсовка с кучей карманов, нашивок и значков, в которой уехал Лорд. Табаки смахнул всё с коленей на пол и подъехал к Македонскому. Мак без просьбы передал ему куртку и тихо куда-то отошел, исчезнув. Табаки сидел так всю ночь. Он прижимал куртку к лицу, чтобы никто не видел его слёз, хотя их видел даже Слепой. -Лорд, мой бедный Лорд... ты вернулся домой. Лорд, лорд, лорд...