Слишком сильно

Шилес де Вер заходит в трактир рука об руку с подземным дьяволом. Легко смеется его удивлению, показывает простые вещи — голову барана над стойкой, пивной бочонок, дешевое вино в мутном бокале. Эрзамас осматривается с интересом. Он не искал этого нового — оно кажется ему слишком краткосрочным, слишком обреченным исчезнуть — но все-таки ему любопытно. — Жорж, он семьсот лет не пил, дай что-нибудь вкусное и легкое! — Больше семисот, — улыбается Эрзамас. Шилес смеется, опираясь на стойку спиной — и замечает, как между столов пытается проскользнуть к выходу один человек. — Дамиан! Высокий мужчина, лишь недавно сменивший алую сутану на простую рабочую одежду, спотыкается на ровном месте, замирает. Поворачивается медленно. — Да, Хранительница? — Подойди, ну! Не кричать же мне на весь трактир. Дамиан подходит, словно она тянет его на веревке. Пальцы соединены перед грудью привычным веером, узкое лицо с золотым завитком метки спокойно — но Шилес чувствует фальшь. На столе остались кувшин и тарелка, недоеденной каши как будто немного — если не знать, что этот ответственный человек не оставляет ни крошки, когда наконец собирается поесть. Или скорее, когда Рок его заставляет. Но их Защиты в трактире нет. — Куда ты так торопишься? — интересуется Шилес. — В храм. Дамиан лжет. Она пытается подловить его, кладет ладонь на руки, чувствует, как они каменеют. Он зачем-то упрямо зовет ее Хранительницей, а не по имени, и вся эта ситуация начинает злить. Шилес обрывает бессмысленный разговор раздраженно: — Нам нужно поговорить, — и улыбается хищно, когда Дамиан вздрагивает в ответ. — Вы позволите мне сначала посетить храм? Он все еще пытается изображать спокойствие. — Сколько времени тебе нужно? — Я не знаю, — голос едва заметно вздрагивает, взгляд становится загнанным. — У тебя есть два часа, — решает за него Шилес. — Потом придешь ко мне. В комнаты над трактиром или в подземелья, выбирай. Он сглатывает — слишком очевидно, зачем она его зовет. — В подземелья, — решается все-таки. Шилес смеется — логично, там их по крайней мере не услышат чужие. А еще там чаще бывает Рок, и можно надеяться, что если кто-то услышит, то он. Возможно, он придет защищать свою Промышленность даже от Хранительницы. — Хорошо, — соглашается Шилес. — Я буду тебя ждать. Тысяча дел наполняет для нее эти два часа, в короткие промежутки Шилес спорит сама с собой — придет или нет? Он часто норовит увильнуть. Поэтому когда время проходит, а Дамиана все нет, Шилес идет в храм сама. Сразу в пыточные — его любимое место. Предполагает, что увидит его с иссеченной спиной в лучшем случае, или умирающего, в худшем. Он оправдывает ожидания. — Дамиан, Дамиан, ты опять пытаешься от меня сбежать, — Шилес укоризненно качает головой, стремительно рисуя знак исцеления. — А я ведь даже не собиралась делать ничего страшного… До этого момента не собиралась. Он простерт на полу в целом море крови. Еще дышит, но взгляд неподвижен, руки рассечены вдоль, посреди груди глубокая рана от ножа, воткнутого точно в сердце. Шилес успевает остановить умирание, восполняет кровопотерю. Но дыру в груди решает пока не залечивать, позволяет крови и воздуху сочиться в грудную клетку, сдавливать легкие. Дамиан приходит в себя, смотрит с дивной смесью чувств, где ведущие — ужас и отчаяние. И ненависть. Голос пока тверд — голос господина Амато, чуящего Храма. — Оставь меня в покое. Шилес качает головой, поддергивает белые рукава выше локтя, опускается на колени прямо в кровь — все равно на темной юбке пятен не будет видно. — Чтобы ты умер? Нет, Дамиан. Никогда. Едва успевает прикрыть знаком щита его затылок, когда Дамиан с силой бьется головой о каменный пол. Потом — себя, когда Дамиан рисует на удивление мощный знак удара. И наконец — его руки, обездвиживая, словно храмовыми оковами. — Ты так отчаянно меня боишься? — спрашивает с интересом. — Просто оставь меня, — теперь голос надламывается, сочится безнадежной мольбой. Шилес улыбается мягко. — Я бы послушала твою просьбу, если бы ты пришел ко мне сам, — приникает к нему, уже беспомощному, не способному отстраниться. Скользит пальцами по щеке, проникая сквозь едва заметную пленку щита. — Но не в этот раз. Он упрямо закрывает глаза, пытается дышать быстрей и глубже, тревожа рану, ускоряя течение воздуха в грудь. Все еще надеется умереть, глупый, хотя давно должен был понять: ему не позволят. Он — Промышленность подземного города. А еще он нужен лично Шилес. — Увы, — шепчет она ему на ухо. Вкладывает пальцы в рану на груди, заставляя Дамиана шипеть, кусая губы до крови. — Плохо, когда тебя любит чудовище, правда? — Это не похоже на любовь, — огрызается он. Кашляет, глотая воздух, словно выброшенная на берег рыба. Шилес любуется им — такой яркий. Рубашку он снял сам, можно наслаждаться видом его тела, этими узкими от природы плечами, которые упорные тренировки обвили рельефом мышц. Шилес скользит пальцами по подчеркнутым кровью изгибам, приникает губами к шее. Вздыхает, понимая, что Дамиан снова потерял сознание, рисует знак исцеления, уже окончательный, приводя его грудную клетку в идеальное состояние. Лицо Дамиана искажается таким страданием, словно Шилес ранила его, а не вылечила. — Пожалуйста, — в глазах боль, совершенно не сочетающаяся с нежностью ее прикосновений, — пожалуйста, не надо. Она только улыбается в ответ, гладит его тело, расшнуровывает и стягивает штаны. Но одни лишь ласки — это скучно, даже если Дамиан так боится их. Он хотел задохнуться? А ведь голова его все еще заключена в мыльный пузырь щита. Что, если перерисовать его, сделать возможность менять проницаемость? Шилес даже отстраняется, размышляя с полуулыбкой, Дамиан следит за ней, настороженный. Знак получается, но с трудом, Шилес тянется к сумке за зельем. Алая жидкость приятно пахнет травами и железом, Шилес облизывает губы, одновременно поводит рукой, увеличивая плотность щита. Смотрит, как Дамиан начинает задыхаться. Сладкий коктейль из его страха и отчаяния горчит от капель бесплодной надежды, что она все-таки перестарается. — Увы, Дамиан, — мягко говорит Шилес. — Я никогда тебя не убью. Он закрывает глаза. Игры с дыханием скоро наскучивают — он не боится всерьез, а давать надежду Шилес не хочет. Но моменты, когда она возвращает воздух, и Дамиан жадно дышит, хотя так старается этого не делать, невероятно сладки. Ласкать его в чем-то даже веселей — смотреть, как он откликается против воли. Хотя сейчас у него хорошо получается сдерживаться. Слишком хорошо. Шилес поджимает губы, больно впивается ногтями в бок — и улыбается, когда он вздрагивает. Теперь ласка перемежается с болью, и Дамиан наконец реагирует правильно — дрожит от удовольствия, а не от недостатка воздуха или страха. — Тебе нравится, — шепчет Шилес. — Когда я глажу тебя вот так, ты красиво откидываешь голову. И когда я скольжу ногтями по твоей шее, чувствуешь? Ты дрожишь, Дамиан. Подаешься под мои руки… — Ты можешь делать это молча? — внезапно раздраженно спрашивает он. — Нет, — она смеется, не прерывая ласк. Интересуется: — Кого же ты представляешь на моем месте? Он упрямо молчит, чуть хмурясь, снова пытаясь сдерживаться — уже бесплодно. — Ну же, — Шилес больно щиплет сосок, заставляя Дамиана ахнуть. — Кто ласкает тебя в мечтах? — Не важно, — упрямо выдыхает он. Закусывает губу, хоть и дрожит от ласк. Ему всегда было не занимать упорства, но на самом деле все очевидно. — Ты делаешь тайну из общеизвестного, — напевает Шилес. Дамиан коротко мотает головой. — Не важно. — Ты хочешь, — короткие ногти скользят по коже, на горло ложится ладонь, и дыхание Дамиана отчаянно сбивается, — ты хочешь, чтобы тебя ласкал Рок. Чтобы его когти скользили по твоей шее, такие острые, что могут убить. А ты бы подставлялся под них вот так, напрашиваясь, чтобы твое горло сдавили сильней. Дамиан молчит, стискивая зубы. Наверняка хотел бы лежать бесчувственно, но у него слишком нежное тело, непривычное к ласкам, голодное до них. Шилес говорит о каждом своем действии: — Ты хочешь, чтобы Рок прошелся когтями по твоим ребрам. Чтобы Рок ласкал твои соски вот так. Улыбается, когда он обреченно открывает глаза. Контраст удовольствия с болью не позволяет отрешиться от ощущений, голос не дает уйти в воображение. Приходится находиться здесь, в настоящем, где его, обнаженного и беспомощного, желающего умереть только чтобы не переносить это, ласкают на холодном полу пыточной. — Пожалуйста, — выдыхает Дамиан. Теперь в сломанном голосе действительно звучит мольба. — Пожалуйста, не надо. Пожалуйста. Шилес только качает головой. — Я уже говорила: если бы ты пришел сам, я бы послушала тебя. Но ты пытался сбежать, хотя знаешь, что тебе нельзя умирать. Это наказание. Он вздрагивает судорожно, словно в рыдании, и сдается окончательно. Больше не сопротивляется удовольствию, позволяет своему телу тянуться за прикосновениями, кусает губы. Но просто дать ему разрядку скучно, и Шилес растягивает процесс в бесконечность, в ту грань, когда возбуждение становится жестокой пыткой. Требуется не так много времени, чтобы Дамиан сдался даже в этом. — Пожалуйста, — выдыхает он, сначала едва слышно. — «Пожалуйста» что, Дамиан? — Ты знаешь, — он быстро облизывает губы, рывком подается навстречу, но она не позволяет сделать прикосновение ладони к члену даже чуть более сильным. — Ты знаешь, Шилес! — Откуда я могу знать, — тянет она. Пальцы невесомо скользят по сочащейся смазкой головке, заставляя Дамиана стонать, — откуда мне знать, если ты не говоришь? Он запрокидывает голову, отчаянно выгибаясь, пытаясь дотянуться до ее рук. Такой горячий сейчас, светлые волосы липнут к влажному лбу, в глазах правда страсть и мольба. И страх. Всегда так много страха, что он забивает любой другой вкус. — Пожалуйста, — шепчет Дамиан. — Ты же знаешь, Шилес, пожалуйста… — Что, Дамиан? — улыбается она, продолжая невесомую дразнящую ласку. Искусанные до красноты губы стягиваются в тонкую нить, Дамиан на миг смотрит в глаза прямо. — Дай мне кончить, — проговаривает. Она склоняется к самому его уху, шепчет обжигающе: — Молодец, — тут же прикусывает мочку, усиливая пробегающие по его телу волны дрожи. Пальцы проходят по груди жестче, выкручивают соски, вызывая негромкий возглас. Шилес разводит чужие ноги, заставляет согнуть их в коленях, давая ей полный доступ. Дамиан такой послушный, когда сгорает в невыносимом наслаждении — недостаточном. Шилес довольно улыбается, окровавленные пальцы поглаживают ложбинку между ягодиц, проскальзывают внутрь. Когда она делала это недавно, Дамиан зажимался, дышал судорожно, стонал от боли. Сейчас — только от удовольствия, и проникновение легкое, так что Шилес сразу добавляет второй и третий пальцы, давит вверх, находя нужную точку. Знает — он на самом деле боится этого, но сейчас Дамиану плевать на прошлое. Слишком хорошо, от всего разом, и он на мгновение замирает между ее рук, не зная, куда хочет податься — надеться глубже на ее пальцы или толкнуться в ладонь, обхватившую член. Шилес милосердно двигает обеими руками, и снова, и снова, пока Дамиан не изливается со стоном, обмякает без сил. Его руки и голова все еще скованы щитами, Шилес наконец снимает их, но Дамиан даже не пытается пошевелиться. Лежит, медленно приходя в себя, пока она ласкает его живот, бедра, бока и грудь, размазывая сперму по коже. — Ты довольна? — спрашивает устало. Она медлит, широко улыбается. — Нет. Мне мало. Дамиан содрогается от этих слов, закрывает глаза. Наверное, надеется, что второй раз у него не встанет, но тело разочаровывает его: оно против долгого воздержания, и сейчас горячо отвечает на любые ласки. Дамиан стонет глухо, просит: — Пожалуйста, не надо, остановись, не сейчас. Я не могу больше… — Почему не можешь? Он судорожно выдыхает, смотрит на нее, тоска во взгляде мешается с надеждой — может быть, если он объяснит, она остановится? Может, если он будет послушным, она перестанет мучить его? — Слишком много ощущений. Я не могу, это слишком. Пожалуйста, Шилес… — Но твоему телу нравится. Смотри, ты уже снова твердый. По его щекам текут слезы, она стирает их большим пальцем, оставляя след спермы и крови. Дамиан плачет беззвучно, повторяет совсем тихо: — Пожалуйста, не надо. Я не могу больше, я не хочу сейчас. Пожалуйста, если хочешь, сделай это завтра, только не сейчас. — Ты придешь ко мне завтра? — Спрашивает она, подпуская в голос удивления. — Да, — быстро кивает он. — Да, Шилес, завтра, я приду сам, только пожалуйста, не продолжай сейчас. Он обещает, часто сглатывая, хотя его тело уже дрожит от возбуждения, заметно прогибается в спине. Шилес наклоняется к нему, целует мягкие губы. Дамиан замирает, кажется, готовый даже ответить, только бы она послушала его. — Нет, Дамиан, — выдыхает она ему в рот, и наслаждается ответным судорожным вздохом. — Как я могу тебе верить, если ты уже обещал прийти ко мне сегодня, а вместо этого попытался умереть? — Я приду, — повторяет он отчаянно. — Клянусь, я приду, только пожалуйста… — Нет, Дамиан, — повторяет она твердо. Улыбается, смягчая тон: — Я буду слушать твои просьбы завтра, когда ты ко мне придешь. Но не сегодня. Он красиво плачет: практически не меняется в лице, только слезы текут и текут, скатываясь по вискам, теряясь в волосах. И стонет, уже не пытаясь сдерживаться или скрывать свою реакцию, словно разом лишившись сил. Только на миг прикрывает глаза, перед тем, как снова попросить: — Пожалуйста, позволь мне кончить. — Молодец, — хвалит она. И не собиралась сильно затягивать ласки, так, немного, но во второй раз он еще чувствительней, облизывает губы, плачет, дрожит, капельки пота размывают подсохшую кровь. Шилес, все еще совершенно одетая, тянется к своей сумке за янтарным маслом, поливает руки. Слезы текут непрерывно, Дамиан выгибается, когда в него проникают пальцы, теперь все четыре, до костяшек. Она все-таки останавливается на этом, не пытаясь втолкнуть кулак — хотя могла бы, она ведь уже делала это в прошлый раз. Интересно, благодарен ли он ей? Спрашивать не хочется, чтобы не отвлекать его от ощущений. Дамиан так красиво теряется в них, растворяется, даже черное отчаяние в глазах тает, заливается таким же черным желанием. Шилес ласкает его почти грубо, а он только подается навстречу, желая большего. Когда он кончает во второй раз, и она снова извлекает из него руку, начинает поглаживать грудь, кажется, он сейчас сорвется в истерику. Но Дамиан только просит одними губами: — Хватит… И она улыбается, отстраняясь. — Хорошо. Придешь ко мне завтра вечером. — Да, — он не пытается спорить, голос ровный и безнадежный, совсем покорный. Шилес тихо смеется, гладит его по щеке, обтирает тело, измазанное в крови и сперме. Она очень довольна. Завтра она хочет попробовать действительно слушать его просьбы, даже если это будет значить, что она даже раздеть его не сможет. Главное, чтобы пришел. Но завтра он придумает кое-что получше очередной попытки самоубийства. Ведь если пересобрать себя в того, кому будут нравиться ее игры, это решит все проблемы, правда?