Личный сорт

      Периодически он проваливается в беспамятство. То ли малолетнее тело не справляется с алкоголем и недосыпом, то ли спутанный комок мыслей останавливается, растекается мазутом по мозгам, осложняя работу каких-то важных шестерёнок. Всё же колючая, склизкая жижа в черепе перекатывается и вырывает парня из забытья. Он запускает холодные цепкие пальцы, с которых будто сползло мясо, обнажая белые кости, в медно-огненные пряди, спутавшиеся от грязи и пота. Слегка вздрагивает, по позвоночнику, отчитывая каждый выступ, разрядом проносится волна болезненной дрожи. Глаза, красивого лазурного цвета, не потускневшие даже в этом притоне, невидяще пробежали по желтоватым стенам и тёмному стеклу разбросанных бутылок. Сознание выныривало, словно из старого колодца с затухшей водой. Картинка перед глазами переставала двоиться, барабанные перепонки, забитые ватой из вставшей крови, начали свою работу, пронизывая мозг оглушительным шквалом гитарных соло и пьяных криков. Да, он осознал где находится. Мозг нашёл, опознал свой костлявый сосуд на очередном квартирнике, залитый алкоголем и оглушённый музыкой. Какой-то притон в, кажется, общаге. Парень сидел на потертом старом диване в комнате, заваленной бутылками и прочим мусором. Странно, что он был один, даже пьяных тел нигде не видать. Остальная компания, его так называемые «друзья», галдела в другой комнате. Судорожно вдохнув, — тело всё ещё потрясывало, — парень повернул голову на звук открывшейся двери в комнату. Звуки музыки и ора усилились, отчётливо прозвучала пьяная, неразборчивая ругань. Что-то вроде: «Иди нахуй, мля, пидор, здесь сиди» — и в тусклое помещение выпихивают длинную фигуру в тёмном. Она что-то пытается возразить, но дверь тут же закрывается. Возмущённо вскинув руки и отступая назад, фигура что-то шипит себе под нос. Осматривается, поворачивается, ловит взглядом тощее тело. Хмурится, поправляет белую гриву и подходит ближе, двигаясь на синие глаза, как на ориентир, не сводя взгляда. — Роза. — Ш-Шершень.       Странное имя, но есть в нём что-то. Колючее, какое-то холодное гармонично сочетается с спутанными белыми волосами и долговязой фигурой. Красиво. Парень ещё раз поправляет почему-то вспотевшими руками рыжие пряди. Кадык чувственно ухает вниз и быстро вверх, когда его холодную и влажную коротко пожимает горячая и сухая ладонь с длинными, мазолистыми пальцами. Рыжий привык, что его радужку часто рассматривают, но сам редко обращает внимания на чужие глаза. На переносице виднеется красноватый след от очков. И Шершень рад, до пьяной дрожи в руках рад тому, что беловолосый без очков. Вся захламлённая комната тогда сузилась, потемнела и ушла из виду. Парень видел лишь чужие глаза, цвета блеска битых стёкол на солнце. «Светло-изумрудные, с отблеском хрусталя и родниковой воды, живительной со своим леденящим холодом», — поймёт он позже, когда разум не будет затуманен алкоголем. Сейчас же тело пробило холодным потом, сердце гулко ударилось о рёбра, разливая горячую кровь по телу, от чего мозг начинает плавиться, расслабляться, пьянеть. Только в этот раз виновато не дешёвое пиво, а чужие глаза, внимательно рассматривающие его лицо.

***

      С первой встречи прошло много времени, медленная и нудная жизнь Шершня, заливаемая алкоголем от скуки, перевернулась, вечное опьянение сбил бешеный ураган. Ужасно громкий и энергичный, он плотно вошёл в жизнь парня, а тот не был против. Они встречались на общих тусовках, пытались обсуждать что-то, в частности музыку и планы Розы о группе, но посторонний шум мешал. Блондин первым предложил встретиться где-то, где не будет убуханной и громкой толпы… И как-то быстро родилась группа «Багровый Фантомас». Название предложил Роза, Шершень не возражал. Они тогда сидели на крыше какой-то недостройки, лучи заката путались в прядях барабанщика, меняя бурый на багровый. Знать о связи названия группы и цвета волос парню, конечно, не полагалось.       А потом Розу выселили из квартиры. Он быстро переехал в квартиру Шершня, доставшуюся ему от бабушки — маленькую пыльную двушку в старом доме. Хотя, с переездом гитариста вся пыль куда-то делась. Удивительно, но после уборки и ворчания блондина квартира стала выглядеть просторнее. Шершень был рад, поначалу. Роза стал его личным фетишем. Спать приходилось вместе, и Шершень с маниакальной эйфорией потрясывался, когда гитарист во сне перекатывался ближе, касался рукой, ударял длинными прядями по щеке. Он долго рассматривал чужие волосы и кожу, освещённые лунным светом и казавшиеся в нём ещё более белыми. Аккуратно перебирал пальцами чужие локоны, удивительно мягкие, словно вычесанная шерсть. Дрожал, когда по утрам в ухо ударял обжигающий бас недовольного Розы, быстро, всего на секунду, всматривался в ледяную зелень глаз. Жадно пересчитывал все краснеющие на длинных руках следы от одеяла, расплывался, когда гитарист недовольно раздирал спутанные пряди пальцами, оголяя интимные выступы позвонков на шее. Провожал подтянутую, но крепкую фигуру взглядом до ванны и падал затылком на подушку, жмурил глаза и яростно закидывал руки в волосы, сжимая их до белизны в костяшках. Он падал. Тонул. Становился зависимым. Пытался глушить жажду алкоголем, как раньше, но это переставало помогать, когда ежедневно на глаза попадались длинные мозолистые пальцы, родинка на шее и маленький шрам на подбородке, почти невидимый под колючей щетиной. Он сходил с ума от присутствия Розы. Дружба превращалась в жажду и ломку от недостатка возможностей. Он лишь касался дрожащими пальцами кончиков волос, а хотел вцепиться, запрокинуть голову, сжать пряди в тугой узел на затылке. Он лишь изредка как-бы случайно касался горячей, сухой кожи на чужих предплечьях, а хотел пройтись ладонями по поджарым бокам, ощупать крепкие плечи и узкие бёдра, впиться зубами в выступы жилок на шее. Он на секунду кидал взгляд на зелень глаз… А хотел выкинуть эти чёртовы очки и тонуть, погружаться в обволакивающую радужку, меняющую цвет от перепада настроения. Он хотел всё, но мог позволить лишь ошиваться рядом, подрагивая, и засматриваться на парня, когда тот не видит. Лишь внутренне раскалываться в душевной ломке, глушить чувства спиртом, но всё равно различать любимый голос и чувствовать любимые волосы на лице, когда такой родной и близкий Роза достаёт его из очередной пьянки. Он ругает, ставить ультиматумы, жалуется, что денег итак нет, отправляет в больничку. Там становится лучше на несколько дней. Шершень трезвеет, успокаивается, вздыхает спокойно и даже смеётся от такой реакции на любое воспоминание о белых волосах и горячей коже. Но утром его опять ломает, становится холодно, руки начинают дрожать. Врачи называют это отходняком от алкоголя. Только вот в такие моменты парню было глубоко плевать на спиртное, он хотел лишь снова увидеть родную фигуру.       Но после выписки лучше не становилось. Роза снова рядом, буквально под боком, но одновременно с этим ужасно далеко. Лишнее прикосновение, слишком долгий взгляд и неправильное слово — риск потерять его. А если Роза уйдёт, навсегда, а Шершень не сомневался, что именно так и будет, то барабанщик погибнет. Сломается, замёрзнет, потому что последние несколько лет греет его только чужая энергия, поток слов заполняет пустоту, секундные возможности видеть зелёные глаза, которые тут же скрываются под тёмными линзами очков, наполняют желанием жить. Поэтому Шершень потерпит, выпьет лишнюю бутылку, полежит в больничке, но зато будет уверен, что утром проснётся от басистого ворчанья о том, что они опять опаздывают на репетицию.        В какой-то момент Роза стал замечать, что количество пустых бутылок в квартире сократилось, хотя Шершень меньше тратить денег не стал. Ну, может, начал копить на что-то? Роза особо не вдумывался, он был рад, что рыжий стал меньше пить. Сам гитарист выпивал не так часто, да и не в больших количествах, но когда он всё же перебарщивал — творил лютый треш и ничего на утро не помнил. Благодаря Шершню он стал хотя бы после пьянок просыпаться дома, а не чёрт пойми где, как раньше. После случая, когда Роза дал парню денег на больничку, которые тот в итоге спустил на косуху, его поведение начало меняться. Он никогда не снимал свою куртку, стал более заторможенным, кожа приобрела болезненный бледный оттенок. Живой цвет глаз помутнел, будто покрылся тонкой ледяной коркой, зрачок стал уже. Всё это гитарист списывал на отходняк, скорее, пытаясь больше успокоить себя, а не объяснить странное поведение рыжего.       В какой-то момент всё встало на свои места. Шершень в очередной раз напился, заблевал всю ванную и себя в том числе, после чего спокойно отрубился, оставляя уборку на Розу. Матеря барабанщика, блондин кое-как стащил заблёванную косуху с тощего тела, наклонился, чтобы отнести того на диван, и замер, тупо уставившись на маленькие красные точки на фоне сероватого синяка на ямке сгиба локтя. Блондин молча подхватил безвольного Шершня и, мешком скинув на диван, задумчиво побрёл на кухню. До утра он практически не сдвинулся с места, скурив пачку сигарет. Мышцы свело и блондин практически не чувствовал своё тело, да, в принципе, он ничего не чувствовал, бездумно рассматривая узор на кухонной стене. Внутри что-то разрывалось, падало куда-то вниз и тлело, умирая. Перед глазами встали лица друзей и близких, на чьих руках были такие же следы. Воспоминания рассыпчатым комом крутились в голове, болезненно заставляли вновь переживать и пересматривать в своём сознании чужие смети. Он помнил, как его лучший друг, ужасно корчась от передозировки, умер в какой-то заброшке у него на руках. Скорая приехала лишь тогда, когда полуокоченевшие серые пальцы застыли на руках блондина. Он тогда так же замер в оцепенении, не сумел отвести взгляда от остекленевших глаз друга. По сердцу болезненно прошлись лезвия, когда отравленный мозг представил вместо лица того подростка знакомое и родное, с россыпью веснушек на щеках и мёртвой пустотой в когда-то небесно-голубой радужке. Блондин болезненно скривился, скрипнул зубами в безмолвном оскале, пытаясь проглотить шипастый ком в горле, мешающий дышать. Мысли закрутились быстрее, мозг начал решать, что делать. Обессиленно упав лицом на руки, Роза понял, что выбор был один — бежать. Плечи затряслись и, так же бесшумно, блондин зажмурился от подступивших слёз. Грудь ломило, казалось, что кто-то залил ледяной свинец в глотку.       Уже утром, после мучительных стонов и нескольких тщетных попыток встать, Шершень ввалился на кухню, пошатываясь. Он ожидал, что стоит только попасться на глаза гитаристу, тот обрушит на его бедную похмельную голову шквал ругани и обвинений, но блондин молчал, даже не взглянул на дрожащую фигуру в проёме. Барабанщик постоял ещё какое-то время и прошёл внутрь, ставя чайник на плиту. Только сейчас пьяная пелена спала, пронзая мозг болезненной, холодной и звенящей трезвостью осознания. Куртки не нём не было, взгляд ошарашено смотрел на собственные белые руки, покрытые редкими веснушками. Тёмные пятна на вене ярко выделялись, очевидно, что Роза их заметил. Рыжий развернулся, опасливо взглянул на неподвижную фигуру. — Р-Роз, я могу объяснить…        Но блондина прорвало. Он резко вскочил, болезненно скривил лицо, когда одеревенелые мышцы недовольно заныли, заставляя облокотиться о стол. Шершень инстинктивно подскочил к скрючившейся фигуре Розы, положил руку ему на плечо, но тот с силой отмахнулся. Эмоции, накопленные за ночь, выплеснулись на рыжего, который под криками гитариста, казалось, уменьшился. Роза материл, стыдил тыкал барабанщику в грудь, обильно жестикулировал и мерил маленькую кухню нервными скованными шагами. В это время Шершень замер, вжавшись тощими бёдрами в столешницу. Он молчал, уперев глаза в пол и сжимался с каждым новым криком блондина. А что он мог сказать? Что ломка по гитаристу не прекращалась, а алкоголь переставал помогать? Что с каждым днём он тонул всё глубже от желания, пока Роза флиртовал с очередной малышкой? Что он был готов на что угодно, лишь бы блондин хоть раз дотронулся до него так же, как до тех девушек, приходящих лишь на одну ночь? Роза бы не понял. А Шершню было слишком больно, чтобы терпеть. На очередном квартирнике ему предложили иглу, рыжий хотел было отказаться, хотел нашарить взглядом своего гитариста, но тот был слишком занят флиртом с очередной полуголой фанаткой. Тогда Шершень плюнул на всё и выхватил шприц. Перехватил руку кожаным ремнём и ввёл иглу, глуша очередную свою ломку. Тогда это помогло. Героин заглушил эмоции и барабанщик забыл о своей любви, но после этого пришлось искать новую дозу, так как утром он вновь увидел изумрудные глаза. — Отстойник, блять, алкашки тебе мало стало, решил, нахрен, ширнуться какой-то дрянью? Черняшку по вене пустить? Жизнь надоела, нахрен? Шершняга, блин, я где тебе столько денег на больничку найду? Какого хера ты опять молчишь, кисель блять?! — Роза, шипя и скаля зубы, резко толкнул сжавшегося рыжего за плечи, не получая никакой реакции. — Ты и вчера эту дрянь колол? Я же нахрен рядом был, ты вообще охренел что-ли, в моём присутствии кипетярил?! Я ж тебе что-нибудь, когда-ни… да блять, как ты надоел уже. Знаешь, хочешь сдохнуть? Пожалуйста, нахрен, но без меня, я сваливаю.        Роза что-то ещё в сердцах кричал, жаловался, как он устал вечно спускать деньги на лечение барабанщика, вытягивать его из очередного притона, промывать мозг своими тирадами, а потом через какое-то время повторять всё поновой. И Шершень понимал его, он действительно был не обязан терпеть алкаша, а теперь ещё и наркомана, у себя под боком. Шершень знал, что всё к этому и шло, но всё равно ноги подкосились, перед глазами рябью встала темнота, в ушах звенело. Потеряв контроль над телом и не осознавая себя в пространстве, рыжий, обмякнув, упал, скорее даже стёк на всё ещё орущего Розу, окончательно вырубаясь. Блондин подхватил безвольного барабанщика под руки, опустился с ним на пол, тут же забывая про свою ярость и обиду. Он хлёстко ударил рыжего по впалым щекам, дрожащими руками прикоснулся к холодному лбу, покрытому испариной. Без особого труда блондин подхватил костлявое тело рыжего и быстрыми шагами пересёк всю их квартиру, укладывая Шершня на диван. Так же быстро он набрал кружку воды, выплёскивая её на лицо парня, пытаясь собрать лихорадочно мечущиеся мысли в кучу, вспоминая номер скорой. Ещё одна пощёчина — Шершень судорожно вздохнул и открыл ошарашенные глаза. Он что-то промычал и попытался сесть, хватаясь за голову, рыжие волосы прилипли к сырой коже. Роза окинул Шершня взглядом, убедился, что тот в порядке и горько мотнул головой. Он не сможет это терпеть, сил не хватит.       Отступив на шаг, постояв ещё и молча начав упаковывать гитару в чехол, блондин отстранённо прикидывал, куда идти. Руки дрожали, в горле стоял ком, колени предательски подгибались, парня охватывал страх и горечь, но он уверенно выгребал свои вещи из шкафа. Нет, так будет лучше, он обдумал всё ещё ночью. Роза прятал свои чувства, боялся признать дикую привязанность к тощему рыжему парню, которая давно переросла дружбу. Ему было больно собирать бутылки по квартире, больно отправлять рыжего в больницу с тупой надеждой на лучшее. Он пытался перебиваться жёсткими репетициями, курением и сексом. Но когда блондин во время разрядки увидел в лице какой-то малышки знакомые черты впалых щёк, он замер, понимая, что это ненормально. Каждая попойка Шершня убеждала гитариста в том, что тому плевать. Роза просил его перестать пить, тратил последние деньги на лечение, иногда не доедая, играл на улице в холод, простывал, но упорно шёл на следующий день на то же место, лишь бы заработать лишнюю копейку. И он не мог больше терпеть всё это. С каждым днём, с каждым новым запоем у блондина опускались руки. Он не мог смотреть, как медленно, но успешно самый дорогой для него человек опускался всё глубже на дно, не желая ничего делать для исправления ситуации. А сейчас к алкоголю примешались наркотики — зараза очень вредная, убивающая организм куда быстрее спирта, а лечение от этой дряни куда дороже. Роза понятия не имел, где взять деньги, а без них, очевидно, героин убьёт рыжего довольно быстро. И куда проще и гуманнее для блондина было сбежать. Он бы не вынес, если бы увидел, как Шершень умирает. А так он просто сбежит, переедет в другой город, вычеркнет родной образ из жизни. Так будет лучше. Это эгоистично, не по-товарищески, очень сложно и болезненно, но необходимо. Иначе барабанщик утянет с собой на дно и гитариста, Роза был уверен в этом. Также он был уверен, что вряд-ли сможет заниматься музыкой с кем-то ещё, по крайней мере, в ближайшее время. Знакомое ощущение трения в пальцах от струн плотно ассоциировалось с барабанным ритмом сзади, стоит обернуться — и тощий парень выбивает бешеные звуки из барабанных мембран, трясёт огненной гривой и смотрит дико, трясётся весь от энергии. Такой живой в эти минуты. Боль плотным комком стояла в горле, свинцовой шипастой массой упиралась в кадык, мешая дышать. Хотя-бы бессонная ночь помогала сдерживать слёзы. Сейчас Роза был благодарен тому, что Шершень постоянно молчит и просто сидит рядом, съёжившись. Одно его слово, один взгляд глубоких небесных глаз — и блондин кинется ему в ноги, сделает всё, что тот скажет, продаст всё, что у него есть, лишь бы излечить рыжего от этой дряни у него в организме. Но остатки рассудка, те крупицы животного инстинкта самосохранения твердили — беги. Беги, иначе ты погибнешь, не вынесешь. Ты знаешь, как проходит жизнь наркоманов — она короткая и мучительная. Ты не сможешь смотреть, как так же гибнет человек, которого ты любишь. Последнее отрицать было глупо. И Роза признал это и смирился, но уже поздно. Беги, иначе ты сломаешься, погибнешь вместе с ним, только тебе будет куда больнее. Поэтому беги, пока можешь, пока есть шанс оправиться и встать на ноги. Зачем тебе лишние страдания? Он тебя не полюбит, ты это знаешь, так зачем медлить? Беги, подумай о себе, а не о нём хоть раз, самоотверженный придурок, чёрт возьми.       Шершень опустошенно смотрел на спину блондина, понимая, что ещё несколько минут — и тот исчезнет из его жизни. Он хотел что-то сказать, остановить, умолять не уходить, но язык моментально высох и намертво присох к нёбу. В ногах разливалось плавленное железо, мешая двигаться, из-за боли в горле было сложно дышать. И где-то в сплетении рёбер что-то трескалось, кололось и умирало, тут же покрываясь плесенью. С трудом сглотнув, кажется затвердевшие слюни, рыжий с трудом поднялся, сделал шаг и прижался всем телом к напряжённой спине Розы. Он почувствовал, как мышцы блондина затвердели, понимая, что в лучшем случае сейчас получит шквал оскорблений в свой адрес, в худшем — удар в челюсть. Но терять барабанщику уже было нечего. Роза в любом случае уйдёт, а рыжий загнётся без него, так что эти объятия — по сути, последний судорожный вдох перед смертью. Кровь бешено стучала в ушах, сердце, накалённое адреналином, билось где-то под челюстью, мышцы подрагивали, ожидая, что в любой момент придётся обороняться от разъярённого блондина. — Роз… Я завяжу, честно завяжу, блин. Не уходи только, я завяжу, вот увидишь, Роз. — что-то неразборчиво забубнил рыжий в чёрную футболку, пропахшую гитаристом. — Я уже слышал это, ты обещал мне нахрен завязать с алкашкой. — блондин резко развернулся, — А ты вместо этого на иглу подсел, отстойник. Я устал, нахрен, сколько можно этих обещаний, блин? Нахера ты вообще эту муть вколол, кисель блять? —Я… Ты не поймёшь, Р-Роз, но я честно завяжу, блин, пожалуйста. — он чувствовал, как поступают слёзы, — Не уходи, я всё исправлю, прости. Дай мне шанс. —Да что ты нахрен исправишь, блин? Где я тебе денег на больничку достану на твоё «исправлю»? Я видел таких отстойников, как ты. — он с силой ткнул длинным пальцем в грудь рыжему, чувствуя рельеф кости, — думаешь, завязать с этим так легко нахрен? Да ещё и без денег? А я блин не хочу смотреть, как ты копыта откинешь от этой своей чернушки. —Ну Роз, пожалуйста, только не уходи, я … — барабанщик подошёл ближе, стягивая чужие очки, откидывая их куда-то, умоляюще заглянул в любимые глаза, нервно вздохнул, — Я сам завяжу, Роз, без больнички, правда. Ты только будь рядом, Роза, а я сам уже. П-пожалуйста, я честно… Я не смогу без тебя, я ведь…       Голос дрогнул, по щеке потекли горячие слёзы. Шершень сжал футболку блондина за грудки, прижался к горячей шеей и тихо затрясся в молчаливом плаче. Он пытался что-то говорить в перерывах между всхлипами, но затих, закрывая глаза, когда по спине нежно прошлась широкая ладонь. — Шершняга, блин. Ладно, хорош реветь, ну чего ты, ну? Блин, ну че ты тут устроил, нахрен. Два мужика, блин, позорище. — Роза пытался отшутиться, успокоить рыжего, но на последних его словах спина Шершня затряслась ещё больше, — Блин, ну ты даёшь, конечно, Шершняга, — голос блондина смягчился.       Роза мягко отстранил рыжего от себя и, пока тот не успел отреагировать, стёр слёзы с бледной щеки мозолистым пальцем, запуская вторую руку в рыжие волосы. Губы были холодные, с привкусом солёных слёз и заветренной коркой. Костлявые пальцы тут же вцепились в плечи, Шершень с напором ответил на поцелуй, выгибаясь навстречу гитаристу, пытаясь прижаться ещё теснее. Роза понимал, что терять нечего и, раз уж он собрался уходить — была ни была, хуже всё равно не будет, получить по морде было не так страшно, не в первый раз. Но когда барабанщик ответил, прижался ближе, Роза поплыл, понимая, что никуда не уйдёт. Он сделает всё возможное, вылезет из кожи вон, но вылечит рыжего, тощего парня, чей образ отпечатался глубоко под костями, став частью блондина. Если ничего не получится — что ж, значит, он уйдёт на дно вместе с этим человеком, без него он уже не сможет. Животный инстинкт, кричащий, что нужно бежать, заткнулся, растворился под жаром, разливающимся по всему телу. Широкие ладони по-хозяйски изучали узкую талию и спину, проходя с нажимом по прямой линии позвоночника, пальцами пересчитывая выступы позвонков. Рыжий плавился под этими прикосновениями, жался ближе, до боли выгибал спину навстречу мозолистым рукам, путал свои пальцы в белых прядях и буквально пьянел. Наконец, Роза нежно отстранился, любовно разглядывая редкие веснушки на порозовевших щеках, пропускал огненные пряди меж пальцев. Шершень шмыгнул носом, смущённо стёр мокрые дорожки слёз и прижался к блондину, ткнувшись холодным носом тому в шею. Нервно сглотнул, собираясь с мыслями: — Ты всё равно уйдёшь от меня? — голос дрогнул, на глаза вновь навернулись слёзы. — Если это сейчас было серьёзно, то… — он подождал, когда рыжий кивнул и сильнее стиснул ткань чёрной футболки, —…нет. Но ты завяжешь с этой дрянью нахрен, понял? — Д-да, Роз, я всё, блин, не буду больше черняшку эту. Мне не надо теперь, честно, я ведь… Я тебя… — Шершень осмелился поднять огромные, покрасневшие глаза и доверительно взглянуть на Розу, не сумев совладать с голосом. — Я тоже, блин, — блондин нежно прислонился к холодным губам. Шершень коротко выдохнул, запустил пятерню в белую гриву, притягивая гитариста ближе и углубляя поцелуй, позволил чужому языку по-хозяйски пройтись по его зубам и проникнуть глубже. Широкие ладони обхватили чужие бёдра, притягивая их к своим, выбивая тихие стоны и дрожь в ногах из Шершня, исследующего второй рукой подтянутый торс блондина через футболку. Роза разорвал поцелуй, прижался щекой к медным волосам, — Я не хочу торопиться, Яш, — низкий, горячий шёпот обжёг ухо, заставляя сердце рыжего в болезненной эйфории удариться о рёбра, он зажмурился, задышал прерывисто и как-то по-кошачьи потёрся о чужую щёку. Он не любил, когда его называли по имени, Роза же вообще никогда этого не делал, но сейчас это прозвучало так интимно и доверительно, что у рыжего вырвалось что-то среднее между смешком и стоном, на лице непроизвольно появилась улыбка. Счастье и любовь полностью наполнили вечно холодное тело Шершня, он обвил руками шею Розы, который поддерживал его и не давал упасть. Ноги дрожали и вряд-ли бы выдержали его тело сейчас. Но всё было не важно. Шершень чувствовал, как согревается и тает, впервые, спустя несколько лет. Жар блондина и горячее тепло, рождающееся в груди и медленно разливающееся по всему телу, заполняли холодную пустоту, которую он годами пытался затопить алкоголем. Больше этого не нужно. Роза рядом, любит его и не уйдёт. Торопиться никуда не нужно — времени у них будет много, рыжий знал это. Он знал, что теперь нет надобности в спирте и героине, его личный сорт, его зависимость, будет рядом и спасёт его от очередной ломки. Прижмёт крепко и согреет.