Существует ли Бог на самом деле на этой давно выжженной земле? Способен ли Он понять, простить, принять к Себе? Способен ли Он на сострадание?
Неизвестно.
Для Ада данная тема – настоящее табу, которое нарушить никто так и не решился; на гнев Люцифера нарваться никто не хочет. Распрощаться с собственной жизнью так тем более; демоны излишне трусливые создания. А потому они молчат, молчат и ничего никогда не говорят, лишь отвешивают почтительные поклоны, что полны первобытного страха. Лишь выполняют каждый отданный им приказ легко и просто, боясь за сохранность собственной шкуры; ничтожные создания. Люцифера от них уже тошнит, но он продолжает править по одной лишь Ему известной причине. Люцифера от них уже тошнит и это известный факт – никто не рискует показываться ему на глаза. Особенно, когда тот в излишне плохом настроении; демоны и правда трусливые создания, что бы из себя не строили. Собственно, в этом и заключается первая причина ненависти к этим жалким тварям – Люцифер наблюдает за чисткой со стороны, никак не вмешиваясь, хотя мог бы это прекратить. Не видит никакого смысла. В Аду ничто не имеет смысла. — Мой господин, – звучит где-то из тени и Люцифер расплывается в приветственной улыбке. Для Ада данная тема и правда настоящее табу, которое нарушить практически никто так и не решился; Аластор переступил через рубеж в считанные секунды, как только выдалась возможность. Для Ада данная тема – запрет, сладкое яблоко, к которому демоны боятся прикоснуться; Аластор хватает то излишне быстро, вгрызаясь острыми зубами в мягкую плоть. Выгрызает призрачную победу за рекордное для Ада, да и мира в целом, время, становится с каждой секундой лишь сильнее; демоны Аластора боятся, демоны Аластора ненавидят. Люцифер же искренне уважает, проникшись этим чувством на все сто, нет, двести процентов. Люцифер же не менее искренне любит, хоть признаться самому себе в этом не способен – для ангела, пусть и павшего, подобное ужасно. Для короля подобное и вовсе недопустимо; Аластор ухмыляется, обнажая ряды заострённых, как лезвия ножей, клыков. Аластор протягивает руку для рукопожатия – привычка, не более того. Люцифер ухмыляется в ответ, пожимает руку, а после резко тянет на себя, заставляя закружиться в только-только появившейся дымке. В Аду ничто не имеет значения. — Мой господин, – начинает вновь Аластор, ни на секунду не теряя своей праздничной улыбки даже тогда, когда жизнь может находиться на волоске от гибели. Вторая смерть? Смешно. — Помолчи, – говорит Люцифер вполголоса, наконец-то перемещая их в убранную во всех традициях настоящего Рая комнату. Белые тона, ничего адского; непривычно и прекрасно. Но Люцифер в жизни не признает, что скучает. Вот только неизвестно, за чем именно. Или… всё же «кем»?***
— Что такое Бог? – разлитый по чашкам чай, приятный аромат, что дурманит тело, дурманит разум. Аластор жмурится почти как довольный кот, что наконец-то дождался ласки от собственного хозяина; впрочем, так оно и было. — Ты задаёшь вопрос неправильно, мой дорогой друг, – первый глоток горячего напитка, всплывший на поверхность кусок кислого яблока, листочек вишни. Люцифер качает головой из стороны в сторону, но терпеливо выжидает продолжения банкета. — Хорошо, мой господин. Что такое гнев Бога? – банг! Выстрел прямо в сердце, бьёт на поражение – Люцифер едва заметно скрежещет зубами, Аластор едва заметно постукивает кончиками пальцев по фарфоровой чашке. Люцифер болезненно морщится, хочет прекратить всё в этот миг, но не может – ему слишком интересно и это неизменный факт. Люцифер болезненно морщится, хочет, чтобы эта пытка не заканчивалась – с Аластором иначе и не получается, но именно за это этот странный демон так ценен. И имеет возможность управлять чужой короной, хоть об этом ему, само собой, лучше не догадываться – краткое прикосновение к чужой ладони, чуть прищуренный взгляд, что способен заворожить любого при желании. Необузданная энергия, которую Люцифер хочет подчинить себе; Аластор – настоящая находка, которую уж точно нельзя так просто взять и отпустить. Люцифер, впрочем, и не собирался это делать – нет-нет, только не сейчас, когда игра наконец-то начала набирать столь чудные обороты. Одно неосторожное слово и Аластор перейдёт черту, одно неосторожное движение и он будет стёрт с лица Ада в один столь краткий миг; однако не это ли прекрасно? В Аду Люцифера удерживает только это чувство. — Что такое милосердие Божье? – чашка аккуратно приземляется на небольшую тарелку на столе. Аластор закидывает ногу на ногу, терпеливо дожидается следующего хода. Это шахматы. — Ты задаёшь вопрос неправильно, мой дорогой друг, – отбито, шах удалось переиграть. Люцифер на секунду становится серьёзным, но лишь на секунду; маска весёлого дурачка должна сохраняться везде и всегда. Со всеми. — Хорошо, мой господин. Что такое ложь? – очередные шах и мат; Люцифер загнан в угол – Аластор вновь победил, однако это не конец. Точно не конец; настало время шашек. Стрелки часов неумолимо движутся к полуночи – плевать. Лилит должна приехать завтра с очередного по счёту тура – плевать. Чарли будет волноваться из-за того, что оба не выходят на связь – о, да как же сейчас на всё плевать. Люцифер позволяет себе вновь улыбнуться, отвесить полную похабщины шутку и жутко рассмеяться с неё же – Аластор позволяет себе лишь натянуто улыбнуться в ответ, ничего не отвечая. А после заиграет музыка, болезненная музыка; настало время немного потанцевать, милый оленёнок. Ладонь в ладони, прижатые друг к другу тела, полностью стёртые границы, даже весомая разница в росте совсем никак не мешает. Более того… добавляет остроты; резкий поворот – Аластор не ожидает, чуть ли не падает, в последний момент практически утаскивая Люцифера за собой. Оба громко-громко смеются; ещё один поворот – всё же не выдерживают, падают на пол, заливаясь ясным смехом. В Аду нет более приятного развлечения, чем один вечер с Владыкой – Аластор это прекрасно понимает. И пользуется этим каждый раз; Люцифер, впрочем, ничем не хуже. В Аду иначе и не поступают. — Что такое сострадание? – первый ход за Аластором; Люцифер про себя шутит, что дамам нужно уступать, но вслух не говорит. Обижать, что удивительно, так не хотелось. — Ты задаёшь вопрос неправильно, мой дорогой друг, – Люцифер склоняет голову к плечу, Аластор повторяет за ним, будто бы они – две стороны одной и той же монеты. — Хорошо, мой господин. Каково это, когда горят златые крылья? – ещё одна победа, в этот раз последняя; Аластор перешёл черту, но Люцифер отчего-то совсем не злится.…просто так намного веселее, не так ли? …просто так немного правильно, ведь так?
Люцифер, на самом-то деле, много размышлял об этом, размышлял и ни к чему хорошему это, увы, не привело. Только новая порция обиды, новая порция чистой ненависти – Люцифер от всего этого устал, но продолжает улыбаться, выглядеть как типичный дурачок. Лишь выглядеть; дураком Люцифер никогда не был, и быть не сможет – излишне резко дёргает плечом, расплываясь в полностью кровожадной улыбке. Представляет, как разрывает чужую плоть на мелкие полосы, миллиметр за миллиметром, как течёт тёплая кровь по собственным рукам, пачкая белоснежно белый пол. Как Аластор кричит в агонии, умоляя прекратить, остановиться; Люцифер оторвал бы руки в считанные секунды, вслушиваясь в приятный хруст костей, треск разрывающихся под его напором мышц. Как Аластор скулит, теряет свою привычную всем хвалёную улыбку; о, да, прекрасное зрелище – он бы вытянул глаз из глазницы, медленно провёл по нему языком. А после выбросил на съедение жалким демонам под окнами его огромного дворца. А после вырвал бы сердце голыми руками, откусывая кусок плоти на глазах у ещё неостывшего тела, поедая его медленно и прям так, сырым. Но вместо этого он продолжает пить чай вместе с Аластором, улыбаясь собственным мыслям; Аластор, впрочем, был бы не против такого поворота. Его господину позволено всё и даже больше. По крайней мере, пока что. В Аду вечная борьба за власть. Люцифер был бы согласен удавить, удушить его в этот самый миг, в эту самую секунду, сжать шею до характерного хрипа в лёгких, до характерного хруста, которым так приятно наслаждаться. Люцифер был бы согласен проколоть тело насквозь собственной тенью, заставив органы свисать где-то посередине, замотаться в длинные кишки подобно гирлянде – о, это совершенство. Люцифер был бы согласен на абсолютно любое возможное насилие по отношению к Аластору, но вместо этого наклоняется над столом, за который они вернулись секундой ранее, тянет за одежду на себя, целуя кратко в губы, заставляя этим действием на миг забыться. Закрывает ладонью глаза, не позволяя увидеть происходящее, связывает руки только-только созданной верёвкой, не позволяя вырваться. Целует во второй раз, уже более напористо, проводит языком по острым зубам, надавливает на подбородок, заставляя приоткрыть рот – Аластор послушно всё это выполняет. В Аду есть только подчинение и смерть. — Мой господин, – вдруг подаёт голос Аластор, сам не замечая, насколько неуверенным вышел заданный ним немой вопрос. — Помолчи, – отвечает Люцифер, затягивая узлы как можно туже. Лишь бы глупый оленёнок не сбежал; впрочем, Аластор даже не двигается. Люцифер хотел бы провести шероховатым языком по чужой щеке, прикусить кожу у основания шеи, дабы после зализывать укус в своё удовольствие. Люцифер хотел бы поцеловать острые ключицы, тонкие длинные пальцы медленно, по одному, под танец удивления на лице Аластора. Люцифер хотел бы раздеть быстро, нет, попросту сорвать одежды с себя и с него; они лишь мешают в данной ситуации. Люцифер хотел бы… слишком многого на самом деле. Прикоснуться к почти что идеально спрятанному хвосту, заставив покраснеть и потерять остатки самообладания. Услышать чужие помехи старого приёмника и тихие стоны, услышать, как кое-кому срывает голову, как кое-кто срывает голос, произнося его и лишь его имя. Насадить на собственный член до упора, до точки невозврата, наслаждаясь чужой теснотой; о, это были бы лучшие в мире ощущения. Но вместо этого они молча продолжают распивать этот давно надоевший чай; Люцифер качает головой, тихо вздыхает – Аластор попросту молчит. Оба не хотят уходить; знают, что обязаны. В Аду существуют свои «божьи» правила. ..но пусть мгновение задержится ещё на несколько секунд. А после… после они обязательно разойдутся по углам, по разным сторонам одного и того же мира. После приедет Лилит и Люцифер будет до фальшивого вежлив и мил; после будут дела отеля, в которые Аластор ввязался по собственной на то воле. После всё вернётся на свои места – привычная скука, привычная всем ненависть, страх, самый настоящий страх. После всё будет так, как и было до этой их встречи; всё нормально. В Аду иначе и не получается. — Мой господин, – но они обязательно встретятся ещё. О, обязательно, по-другому и быть не может. — Да, Аластор? – но они обязательно оставят друг на друге собственные печати, шрамы. О, это наверняка; Люцифер иного не допустит. — Я Вас люблю, – но они обязательно друг другу солгут, в Аду безо лжи не выжить. Люцифер согласен было поверить. — А я тебя нет, – но они скажут друг другу правду. Когда-нибудь потом, возможно. И то не факт. А пока можно наблюдать за упавшим сгнившим яблоком греха.