Один из нас увидит утро

      Жизнь — самое несправедливое, что может быть в этом мире. Вот почему те, кому она даром не нужна, живут долгую — пускай и не всегда счастливую — жизнь, но стоит тебе только начать чего-то добиваться и уже планировать свое будущее, как самодовольные хари врачей начинают кривиться в притворном сострадании, говоря, что менее, чем через месяц, ты, истошно вопя и требуя у медсестры свою дозу морфия, умрешь на жесткой больничной койке. А у тебя даже не находится в это время нужных слов, чтобы выразить всю ярость и отчаяние, и ты лишь думаешь: «Ну, все, прощай футбол и будущая красавица жена. Через несколько недель я облысею, высохну, если, конечно, не отброшу коньки к тому времени».       Перт яростно ударил кулаком в стену, падая на подушку и тяжело вздыхая. Уже месяц он находился в больнице, выслушивая обещания врачей, что состояние стабилизируется и он вернется домой, забыв о болезни. И этот месяц он старался верить в такую сладкую и обнадеживающую ложь, игнорируя постоянные боли и увеличение дозы обезболивающего. И только сегодня он понял, что уже больше не выйдет отсюда. Взгляды персонала, устремленные на него, говорили без слов, насколько все плохо. Наверное, даже хуже, чем ему чувствуется.       — Нонг’Перт, к тебе пришла мать, — приторно-сладкий голосок вошедшей медсестры заставил брюнета вздрогнуть. Парень хмуро уставился на девушку, поднимаясь с кровати и сжимая схваченную с тумбочки пачку сигарет.       — Скажи ей, что я сплю, или я умер, или, знаешь, придумай сама, я не в настроении для посещений, — он прошел мимо опешившей медсестры и, игнорируя зов матери, стоящей недалеко от палаты, пошел туда, где его точно никто трогать не будет.       Солнце уже начало заходить за горизонт, заливая землю пурпурным светом. Оно больно резало по глазам, отражалось в окнах и стеклах машин, пуская последних за сегодня солнечных зайчиков. Внизу сновали люди, вечно спеша куда-то, выбегая из здания и забегая внутрь, чтобы принести много приятной и неприятной, но зачастую, ненужной информации. «А мне и спешить-то некуда, разве что на тот свет», — мрачно подумал Танапон, вынимая из кармана толстовки зажигалку и прикуривая сигарету. Облачко сизоватого дыма устремилось вверх, постепенно рассеиваясь в воздухе. Брюнет облокотился о перила больничного балкона, наблюдая за активной жизнью снаружи здания.       А ведь пару месяцев назад он и сам постоянно куда-то спешил, думая, что успеет за эту жизнь многое. И ведь он знал, чего хочет добиться, а теперь… Теперь это все лишь глупые воспоминания. «Здесь седьмой этаж, — он посмотрел вниз, разглядывая площадку перед крыльцом, — может, покончить со всем и все? Какая теперь уже разница, как умирать». Перт затянулся, выпуская сигарету из рук и смотря, как она падает на землю. Он никогда не скуривал больше половины — надоедало.       Услышав довольно четкие и громкие, но, как казалось, чересчур осторожные шаги, брюнет нырнул за дверь, притихая. Он и сам не понял своего желания быть незамеченным, но порыву сопротивляться не стал. Дверь широко распахнулась, задев Танапона, и на балкон, аккуратно ступая, зашел парнишка в безразмерной белой больничной рубашке и со взъерошенными волосами цвета воробьиной спинки. Он остановился посреди площадки и обернулся, будто осматриваясь. Перт высунул нос наружу, разглядывая незнакомца. Вошедший выглядел, максимум, лет на семнадцать. Больничная одежда была ему большой, что выглядело весьма мило. Казалось, что шатен только-только проснулся и вышел подышать воздухом — хотя, может, так оно и было. Темные оленьи глаза смотрели прямо на брюнета, но не двигались. Перт замер, уставившись на парня.       — Вот только не надо делать вид, что тебя тут нет, я слышу твое дыхание, — с легкой усмешкой проговорил тот, и брюнет отметил, что голос слегка низковат для семнадцати.       — Кстати, я Сейнт Суппапон. Может, представишься, чтобы я смог понять, какого ты пола и что я не совсем сумасшедший.       «Он не видит меня… Что ж, так я хоть сбежать смогу», — Танапон двинулся к выходу, но тонкие пальцы мазнули по его плечу и ухватились за толстовку.       — Вот я тебя и поймал. У меня чутье, как у летучей мыши, ты бы не смог скрыться от меня, — миловидное личико шатена озарила улыбка.       — Ладно, «летучая мышь». Я Перт. Доволен? А теперь отпусти, я уйти хочу, — парень дернул рукой, но хватка лишь усилилась. Сейнт сделал шаг к парню.       — Привет, Перт. Можно попросить тебя об одной услуге? — шатен чуть наклонил голову вбок, и Танапон подумал о том, что ему не хватает лишь похлопать ресничками для пущей убедительности.       — О какой? — он осторожно отцепил от своего рукава пальцы собеседника.       — Поговори со мной.       Перт усмехнулся.       — А что я, по-твоему, делаю сейчас?       — Говоришь, — на лице шатена нарисовалась сосредоточенность, но потом он взмахнул руками: — Но, черт, не сбивай с мысли! В общем, завтра у меня операция, и мне до ужаса страшно! Прям так, что дыхание спирает!       Вопреки всем его словам, Сейнт аж светился от какого-то непонятного восторга.       Брюнет хмыкнул:       — Ты точно человек? У тебя, кажется, настройки сбились. Что-то по тебе не видно, что тебе страшно.       — Ну уж извини, — шатен рассмеялся. — Просто завтра моя жизнь может измениться навсегда! Я никогда не видел этого мира. Я понятия не имею, как выглядит небо, я не знаю, какого цвета мои волосы или какой формы твой нос. Все, что я слышал, для меня лишь теория. Все слова о цветах, оттенках и формах не имеют для меня смысла. А завтра я, наконец, могу начать путь к ознакомлению с тем, что для тебя кажется привычным. И пусть мне страшно, но я рад!       — Надеюсь, тебя не разочарует то, что ты увидишь, — вздохнув, произнес Перт. — Этот мир выглядит совершенно иначе, если присмотреться к нему. Везде видится гниль и фальшь.       — Но ведь еще важно, как смотреть, верно? Кстати, почему ты здесь? Это как-то связано с тем, почему ты так разочарован в этом мире?       «О, еще как…» — пронеслось в голове брюнета.       — Что-то ты слишком много рассуждаешь для своих семнадцати, — он не успел закончить фразу, как звонкий смех Сейнта разнесся по балкону:       — Ты действительно подумал, что мне семнадцать? Не думал, что выгляжу настолько молодо! Вот умора… Мне уже за второй десяток перевалило!       Щеки Танапона в этот момент решили посоревноваться с багровым закатом в яркости. Он мысленно поблагодарил всех существующих богов за то, что Сейнт не может увидеть его в этот момент. Он был готов от стыда провалиться сквозь землю, вот только старушки, сидящие на балконе ниже, не особо бы обрадовались. Но, тем временем, шатен перестал хохотать и вполне серьезно продолжил разговор:       — Но ты так и не сказал, почему ты здесь.       — Просто воспаление легких. Ничего серьезного, — Перт направился к двери.— Знаешь, я уже пойду. Приятно было поговорить, Сейнт.       — Ты курил, — шатен скорчил недоверчивую мордашку.       — Это все потому, что я идиот. Удачи на операции. Желаю, чтобы первое, что ты увидишь, было поистине прекрасным, — брюнет вышел с балкона, слыша за спиной лукавое: «Я еще найду тебя, не сомневайся», и искренне улыбнулся. Впервые за этот месяц.

***

      Утро выдалось странно туманным и немного грустным. Полный штиль за окном нагнетал обстановку, будто предупреждая о страшной буре. Ведь обычно так и бывает — затишье почти никогда не приносит ничего хорошего. Оно лишь угнетает ожиданием чего-то более страшного.       Перт давно не чувствовал грусть. Ярость, отчаяние, гнев, ненависть — но не грусть. Будто он вернулся в те годы, когда в редкие выходные все друзья покидали его, и он оставался в одиночестве. Его состояние не особо медленно, но определенно верно ухудшалось. Но если раньше он мог смириться с этим, то теперь почему-то стало невыносимо страшно. Танапон уже давно смирился с тем, что умирает, но в последнее время ему захотелось жить. А всему виной тот странный парень, не выглядящий на свой возраст. То, как он радуется своим планам… «Он хотя бы будет жить… И радоваться открытиям, сделанным при знакомстве с тем, что увидит. Вот черт, я думаю, как восьмидесятилетний старик… Что-то сейчас определенно не так».       Резко встав и поморщившись от внезапно накатившей боли, Перт бросил в карман пачку сигарет и пошел на балкон. В ней осталось не больше трех сигарет, но он не хотел покупать новую. Было лень спускаться вниз, лень говорить с продавщицей в киоске, лень объяснять главврачу, почему он с завидным упорством травит себя. «Все равно они мне не понадобятся скоро», — упорно засело в мозгу.       Грязно-серое небо простиралось над спящим городом, навевая тоску. Перт облокотился о перила, сбрасывая пепел вниз и провожая его взглядом. Сигаретный дым стоял над парнем немного дольше из-за отсутствия ветра, медленно рассеиваясь. Танапона всегда раздражал запах сигарет, особенно тех, которые он курил, но привычка была сильнее.       — Я и не надеялся, что встречу тебя в первый же день, как вышел из палаты. Тем более, так рано утром, — за спиной послышался знакомый голос, и Перт обернулся.       — Как ты понял, что тут я? Я же даже не двигался, — он потушил сигарету и подошел к парню.       — О, твой аромат я ни с чем не спутаю. Мое обоняние и слух заменяют мне зрение, поэтому я могу узнать тебя лишь по дыханию и запаху. Но суть не в этом. Я расспросил медсестер о тебе. Ты и правда идиот. Зачем ты соврал мне про пневмонию? — Сейнт уверенно направился к брюнету, будто точно видел его, несмотря на повязку на глазах.       — Я и сейчас бы не рассказал тебе о том, почему я в больнице. Я тебя знаю всего пару дней. Думаешь, за те ничтожные минуты, что я поговорил с тобой, внезапно стал доверять тебе? Ха, мечтай! — грубо отрезал Танапон, обходя парня.       — Ну, ты чего разозлился, в самом деле? Я же доверился тебя, стоило мне лишь тебя услышать! Я не жду от тебя исповеди или что-то такого, просто… — шатен грустно вдохнул, — просто ты мне понравился. Я чувствовал, что ты не будешь со мной нянькаться, как это делали другие. И я бы хотел помочь тебе. Просто расскажи, что тебя гнетет. Может, тебе станет легче?       — Что рассказать? То, что я по-черному завидую тебе, зная, что у тебя впереди столько незабываемых моментов, а я должен отсчитывать дни и радоваться каждой минуте, когда мне не хочется все громить от невыносимой боли? Я уже со всем смирился и тут ты со своим восторгом и волнением… Я ненавижу тебя за это! — взорвался Перт, выплескивая всю ярость на беззащитного шатена, но, увидев, как меняется выражение лица Сейнта с заботливого на растерянно-грустное, стих: — Прости… Просто… Просто мне всего девятнадцать, я столько бы хотел сделать и… не могу.       — Иди сюда, — Сейнт протянул руки. Брюнет, замешкавшись, все же подошел к парню, который, несмотря на внешнюю хрупкость, довольно крепко его обнял. — Все будет хорошо. И, первое, что я хочу увидеть, это твое лицо.       Танапон сразу и не понял, почему все стало расплываться перед глазами. Он так давно не плакал, что даже забыл, что способен на такое. Тонкие руки шатена крепко сжимали его толстовку, и парень внезапно почувствовал себя…в безопасности. Только так некстати подкатившая усталость и головокружение немного волновали брюнета. Он решил ради такого момента хоть раз проигнорировать ее, но…       — Нонг’Перт? Нонг’Перт, что с тобой?! Не отключайся, прошу… — как сквозь толстый слой ваты, слышался взволнованный голос Сейнта до тех пор, пока темнота окончательно не поглотила Танапона.

***

      То утро принесло Перту неприятную весть. Он, как никто другой, знал, что буря скоро настанет, и она наступила. Врачи, не осмеливаясь смотреть в глаза брюнету, тихо перешептывались между собой об осложнениях и новых результатах обследования. Танапон не вслушивался, но лишь одно врезалось в память: «…С такими показателями ему не протянуть и недели».       Неделя… Семь дней, сто шестьдесят восемь часов. Что можно успеть за это время, не в силах пошевелиться от боли? Пятью днями ранее брюнет бы предпочел неосмотрительно превысить дозу морфия в капельнице, но теперь… Хотел бы он этого? Сейнт за те ничтожные часы сумел изменить его взгляд на жизнь. И только сейчас по-настоящему слышно, как тикают часы, как крупинки времени падают на дно, отсчитывая последние секунды его существования.       Сейнта пустили к нему лишь через два дня после обморока. Танапон попросил медсестер не рассказывать о том, что он умирает слишком быстро. Не нужно шатенчику знать об этом. Нет…       — Хэй, Нонг’Перт, ты веришь в любовь с первого взгляда? — Сейнт развалился на соседней свободной кровати, которую утром освободил мужчина с лейкемией. Шатен услышал случайно, что сосед его друга выписывается и тут же прибежал с криком: «Вот видишь, его выписали, и ты выпишешься!». Танапон лишь горько усмехнулся тогда, пряча последнее зеркало в палате.       — Хм… Странно такое слышать от парня, который не видит, извини. В теории — да, но по сути, это так лицемерно. Вот только вдумайся! Влюбиться во внешность! Тебе с этим повезло, ну, в смысле, что ты можешь оценить внутренний мир человека. Ты более искренен в своих чувствах, — брюнет сел на кровати, хотя даже это было сложно в последнее время. Сейнт усмехнулся:       — Я еще более лицемерен, если порассуждать. Просто я верю в любовь с первого звука голоса. Будь ты прекрасен, как датский принц или умен, как Эйнштейн, но если мне не понравится твой голос, то, считай, что ты в пролете, — шатен по-кошачьи потянулся, и Танапон улыбнулся, наблюдая за ним.       — Значит, я тебе нужен только из-за моего прекрасного голоса? вот га-ад! — писклявым голосом протянул парень, смеясь.       — А ты что думал? — ответил Сейнт, и внезапно посерьезнел. — А вообще… Почему ты не веришь в свое выздоровление? Я слышал о случаях, когда люди после обострений если не выздоравливали, то приостанавливали болезнь. И ты тоже сможешь, поверь мне.       — СупСуп, милый, — спокойным тоном, как для маленького ребенка, начал объяснять Танапон, — у меня неоперабельная опухоль в мозгу, давшая метастазы по всему телу. Как ты думаешь, какой процент выздоровления в таких случаях? Я уже не питаю ложных надежд. Но я очень хочу увидеть радость в твоих зрячих глазах, когда ты увидишь свой первый рассвет или бегающих внизу детишек. И я буду стараться быть с тобой до того самого дня. Кстати, когда тебе снимают бинты?       — Послезавтра. Даже не верится, что послезавтра я смогу увидеть тебя! — воскликнул шатен, а Перт тихо вздохнул. Он не хотел, чтобы Сейнт видел его… таким. Благо, он отказался от химии, и его волосы остались на месте. Хотя даже так он выглядит, как ходячий труп.       — И чего тебе так неймется увидеть меня? Лучше на солнышко посмотри, только недолго. Долго смотреть на солнце вредно.       — Парни, я, конечно, все понимаю, но уже довольно поздно. Поговорите завтра, хорошо, милые? — проговорила полноватая медсестра, внезапно появившаяся в дверях. Сейнт встал с кровати и, подойдя к парню, нежно поцеловал в щеку.       — Спокойной ночи. Пускай завтра тебе станет лучше, — Танапон печально провел уходящего шатена глазами, даже не надеясь на то, что его слова исполнятся.

***

      Еще неяркое утреннее солнце нежно огладило щеку и шею парня, оставляя теплый след, будто вместе с Пертом проснулся и вчерашний поцелуй. Брюнет открыл глаза и с неподдельным удивлением заметил, что стало немного легче. Теперь он мог подняться с кровати, пускай порядком тошнило. Зато можно выйти подышать свежим воздухом. Он шел на балкон настолько быстро, насколько позволяло его состояние. Мягкие лучи пробивались сквозь все окна и заливали молочным светом пустые коридоры больницы. Через окно, выходящее на балкон, он увидел светлую фигуру, стоящую на его привычном месте. Танапон ускорил шаг и вскоре уже стоял около своего нового друга.       — Доброе утро, СупСуп. Вышел погреться на солнышке? — с улыбкой спросил он, ероша волосы друга.       — Доброе-доброе, — миловидное личико озарила милейшая улыбка. — Знаешь, мне немного стыдно это спрашивать, ну, в таком-то возрасте… А на что похож рассвет?       — Он похож на сливочное мороженое… Такой же нежный и сладкий и совершенно не надоедает, — мечтательно протянул Перт, глядя на молочно-белое небо, начавшее на востоке розоветь, а на западе голубеть. Рассвет мягким молочно-розовым покрывалом укутал землю, даря жизнь новому дню. Редкие прохожие торопливо шагали по дорожкам, уставившись себе под ноги и иногда ворча, даже не замечая всей прелести утренней зари. Но, даже несмотря на то, еще было довольно прохладно, стоял полнейший штиль.       — Я же говорил, что тебе станет лучше. Ты уже поднялся с кровати, — Сейнт повернулся к парню. — Глядишь, через пару недель уже бегать будешь! Ты слышишь?       На глаза Перта навернулись слезы.       — Знаешь, обычно такое затишье, как сегодня, бывает перед огромной бурей. Многие больные, прежде чем умереть, чувствовали себя лучше, — он смахнул непрошенную слезинку. — Сейнт, мой милый карамельный олененок… Послушай. Я знаю, я чувствую, что мои часы сосчитаны. И я рад, что смог почувствовать радость благодаря тебе. Но следующее утро увидит лишь один из нас… И это точно буду не я.       — Не говори так, придурок! — Сейнт замахнулся на парня, будто желая залепить пощечину, но потом остановился, утыкаясь головой в грудь Танапона. — Не говори так… Ты будешь завтра стоять здесь! Ты понял меня? Завтра, когда мне снимут бинты, я приду сюда. И ты жди меня здесь, хорошо? Хорошо, Нонг’Перт?! Ты меня слышишь? — уже не сдерживая рыданий, прокричал Сейнт. Танапон поднял за подбородок голову шатена и нежно коснулся его губ, лишь на миг углубляя его.       — Прости, милый… Я чувствую, что моя буря грядет…

***

      Первое, что увидел Сейнт, когда ему позволили открыть глаза, — это свет. Много света. Мир был таким ярким, пусть и немного нечетким, что на глазах появились слезы радости. За окном светило солнце, и его золотые лучи пронзали лазурь бескрайнего неба. Сейнт тут же сорвался с места, едва ему позволили, и побежал на балкон, на котором его должен был ждать Перт. Он хотел признаться этому бархатноголосому придурку, что любит его, что буря не наступила и что они будут счастливы вдвоем. Его распирало от эмоций, он даже пару раз врезался в стены и проходящих мимо пациентов и медсестер.       — Нонг’Перт, сегодня такой же день, как и вчера! Ты ошибся насчет бури! — весело выкрикнул Сейнт, забегая на балкон, но увидел лишь сидящую там девушку. Она молча подозвала к себе шатена и включила на плеере запись. Улыбка Сейнта с каждым словом гасла, как и радость от обретенного зрения.       «Мой милый олененок, мой дорогой друг, мой любимый, даже не знаю, как еще тебя назвать… Я хотел написать тебе письмо, но вспомнил, что ты не умеешь читать такой текст, так что решил записать свое послание. Я благодарен тебе за эти дни. Ты показал мне, что можно полюбить даже на смертном одре. Ты научил меня слушать, научил радоваться. Моя буря настала. Я не доживу до утра, но я надеюсь, что ты увидишь самый прекрасный рассвет на Земле. Как жаль, что я не смогу посмотреть на тебя в этот момент… Прошу, будь счастлив. Я дарю тебе это утро. Один из нас должен был увидеть восходящее солнце, почувствовать его тепло на себе… И я дарю эту возможность тебе. Я люблю тебя, Сейнт. И это дает мне силы умирать с улыбкой…»       Сейнт выпустил плеер из рук, роняя его на кафель.       Это утро было украдено. Но это солнце светило только для него. Всего одно утро принадлежало только ему.