Проводя параллели

Кеннеди стоял напротив массивного напольного зеркала в прихожей и внимательно осматривал профиль отражающегося в нем красавчика. Да, этот парень определенно симпатичный, черты лица его еще не огрубели, а большие ярко-зеленые глаза только подчеркивали смазливость. Густые черные брови отлично сочетались с необычным цветом глаз, а пухлые губки делали лицо еще более кукольным. Ну точно фарфоровая кукла. Кеннеди улыбнулся, и отражение в ту же секунду повторило за ним, растянув большие пухлые губы в тоненькую полоску. Улыбка пропала. Нет, нет, нет! Ему не стоит гримасничать, он прекрасен и без улыбки. Да, теперь все правильно, лицо выглядит безупречно. Нет никаких уродливых лишних складок и ямочек, только гладкая белоснежная кожа. Кеннеди не спешил отходить от зеркала, заинтересованно осматривая выбившуюся черную прядь завитка, которая портила левую половину лица. Всего пара движений, и безупречное отражение было спасено, а волосы красиво уложены. Вьющиеся локоны цвета спелой ежевики струились по юношеским плечам, и ободком обрамляли лицо. Отражение кокетливо подмигнуло, и Кеннеди, завороженный собственным очарованием, провел рукой по зеркальной глади, и подошел вплотную к стеклу, легким, практически невесомым касанием губ поцеловал парня извне. Принц в отражении ответил взаимностью, и их пухлые губки соприкоснулись, а пушистые густые ресницы затрепетали. Радужка зеленых глаз потемнела, и Кеннеди, словно находясь в некотором наваждении, углубил поцелуй, и, не стесняясь себя, провел языком по зеркальной поверхности. Слюна неравномерно стекала по отражению, образую причудливые узоры. Дыхание сбилось, а губы онемели от грубоватого поцелуя. Кеннеди с трудом оторвался от прекрасного юноши, и тоненькая ниточка секрета потянулась следом, обрываясь подобно паутинке. По стеклу стекала влага, а место соприкосновения губ покрылось конденсатом из-за теплого дыхания. Красавец в отражении выглядел довольно горячо, и походил на звезду с обложки журнала Glamour, который любит по выходным читать его мать. Где-то в гостиной раздался пронзительный звон заранее установленного будильника, что означало скорый приход матери с работы, и заодно служило напоминанием о том, что пора приготовить ужин. Кеннеди в раздражении стукнул ладошкой по стеклу, отчего ладонь сильно заболела. Отражение выглядело крайне недовольным и злым; лицо исказилось, и на нем появилась неприятная кривая ухмылка. Личико уже не казалось милым, а черты его мягкими — все стало ровно наоборот. Кеннеди отвел взгляд, не желая смотреть на это уродство и дальше. Будильник продолжал назойливо звенеть, а время безвозвратно утекать. С открытого окна на кухне дул ветер, колыхая тюлевые занавески. Отчего-то Кеннеди ненавидел эту тюль: толи из-за нашитых в верхней части неуместных для кухни ламбрекенов, а может эта ненависть появилась даже из-за излишней длины ткани. Кеннеди схватил оконную ручку, плотно и довольно грубо закрывая окно. Из окна уже не дуло и занавески не порхали, но подросток все равно чувствовал разжигающийся внутри огонь гнева. Теперь неправильным и раздражающим казалось буквально все: от парных кружек с Микки и Минни Маус, до неприглядного декоративного искусственного тюльпана, который, по словам матери, должен был придать уюта в их общую кухню. Единственное, по мнению Кеннеди, что могло придать уюта и теплоты любому дому — развешанные по стенам плакаты с его идеальным лицом. До чего же сильно Кеннеди желал попасть на главную страницу журнала, чтобы все увидели, насколько прекрасен этот парень! Но, к несчастью для юного Кеннеди, мать не спешила показывать его модельному агентству и не бежала заключать договоры на фотосъемку. К еще большему сожалению, никто их и не звал. Чтобы немного остудить голову, юноша решил немного развлечься, а именно в его излюбленной манере фиглярничать и представлять, словно он находится на одной большой сцене, и нет других актёров. Кеннеди собрал непослушные вьющие волосы и завязал не очень аккуратный хвост. В этой прическе он находил свое очарование: милашка Кеннеди готовит ужин, по-домашнему мило улыбаясь и кивая головой в такт навязчивой рекламной песенке, отчего не туго завязанный хвост постепенно рассыпается, и роскошные черные волосы опадают на плечи. Подросток удовлетворенно закивал, соглашаясь с собственными мыслями. Актер может быть и без зрителей, не так ли? Если его личная сцена — кухня, то и отыгрывать свою роль необходимо на все сто баллов. Медленно, походкой от бедра, Кеннеди подошел к холодильнику, кокетливо подмигивая невидимому зрителю. Осторожно открыв дверцу, грациозно, словно породистая кошка, аккуратно спрыгивающая со стола, юноша потянулся за лежащим на верхних полках сыром, выпячивая худые ягодицы. Хвостик на затылке дергался, и Кеннеди поймал себя на мысли, что зрителей стоит немножко разогреть, и как бы ненавязчиво подправил сбившуюся с хвоста прядь, невзначай ослабляя и так не туго завязанную резинку. Еще парочка движений, и хвост окончательно распустится, явив зрителям прекрасную копну густых, по-аристократически вьющихся волос. Юноша не остановился на достигнутом, и взял дополнительно четыре яйца и пачку сосисок. Стыдно это признать, но Кеннеди ничего лучше яичницы с сыром готовить никогда не умел. Разбитые яйца потрескивали на сковородке, пока Кеннеди не очень эротично пытался натереть сыр. С предыдущего ужина на терке осталось небольшое количество засохшего сыра и тоненькие полоски прилипших резаных яблок, и это усложняло задачу. Кеннеди казалось, что невидимые зрители уйдут, насмотревшись на потуги парня. И дурацкий хвост не спешил внезапно развязаться, а волосы вьющимися локонами спадать с юношеских аппетитных плеч. Цокнув от досады, подросток поскорее закинул натертый сыр в шкварчащую от обильного количества масла яичницу. Пусть хвост и не распустился в нужный момент, но не все потеряно. Кеннеди, потеряв остатки терпения, принялся развязывать шнурок на серых хлопковых шортах. Бедра у парня не были большими, но зато талия была по-мальчишески тонкой. Старые, местами натертые шорты плавно съехали по худым бедрам, с тихим шуршанием опадая к ступням. Кеннеди почувствовал легкий щипок неловкости, когда осознал, что из нижнего белья на нем остались одни уродливые слипы с изображением выцветшей от частых стирок морды тигра на передней части мотни. Мать часто шутила о том, что Кеннеди походил на царя зверей: такой же горделивый, возвышенный и с очень густыми волосами. Трусы, естественно, были выбраны ею не случайно. Незримые зрители охнули от неожиданности. Как актер может выступать в таком нижнем белье?! Но юноша не растерялся. Забытая пачка сосисок лежала совсем близко, и Кеннеди одним уверенным движением ножа разрезал вакуумный пакет. Длинная тонкая сосиска удобно лежала в ладошке, слегка влажная после пребывания в холодильнике. Кеннеди осторожно снял броскую кораллового цвета пленку, доставая сосиску из плена упаковок окончательно. Трогательно розовая, нежная и приятно пахнувшая сосиска выглядела очень привлекательно, и юноша не удержался от того, чтобы ее лизнуть. Солоноватая, мокрая от слюны и конденсата, с ярким ароматом готового мяса и специй сосиска превзошла ожидания Кеннеди: он сам не понял когда взял ее в рот полностью, обхватив края сосиски губами, и принялся круговыми движениями языка медленно ее изучать. Слегка надавливая на самый кончик, слизывая естественный сок, а следом водя по основанию сосиски, исследуя ее мягкое мясистое тельце. Зрители громко аплодировали, пораженные невероятным шоу. Юноша невольно застонал, когда самый кончик сосиски достиг слизистой задней стенки глотки. Почувствовав, что достаточно разогрел публику, юноша с громким хлюпом вытащил с горячего рта сосиску. Колбасное изделие блестело от слюны, но не перестало выглядеть менее аппетитно. Кеннеди не удержался и откусил половину, игнорируя возможную реакцию невидимых зрителей. К тому времени, когда Кеннеди закончил представление с сосиской, яичница выглядела несколько иначе, чем должна была быть: перевернув поджаренные яйца на другую сторону, юноша увидел карамельного цвета корочку. Изрядно обеспокоенный Кеннеди высыпал весь потёртый сыр на подгоревшую часть, и желто-коричневый горелый белок скрылся под толстым слоем начавшего плавиться сыра. Не то чтобы яичница была спасена, но подросток не знал, что еще делать в такой ситуации. Выкинуть нельзя — мать будет перебирать весь мусор и заметит; съесть — он горелое не ест, а приготовить новое будет означать оставить и старое. Немного поразмышляв, юноша все же решил нарезать сосиску, чтобы получились маленькие круглые шайбы, которые Кеннеди положит поверх расплавившегося от высоких градусов сыра. Результат порадовал: яичница выглядела съедобно. К тому времени как Кеннеди закончил с приготовлением и сервировкой ужина за окном начало темнеть. Серые хлопковые шорты вернулись на свое законное место — спектакль одного актера подошел к концу. Юноша напряженно уселся на единственный в помещении стул и устремил холодный взгляд на настенные квадратные часы. Время показывало семнадцать часов и тридцать минут, но Кеннеди лишь мельком взглянул на цифры, и сосредоточился на детальном осмотре их с матерью общей фотографии внутри циферблата. Сделано на заказ совсем недавно. Изображение внутри часов было поистине комичным: Кеннеди держал букет цветов с кошмарно недовольным лицом, а рядом стояла его мать — Линда, и прижималась губами к его щеке. Фотография была сделана пару месяцев назад, в честь окончания девятого класса. Подросток скривился, и так и этак поворачивая голову, но никак не находя нужного ракурса, чтобы фотография казалась милой или симпатичной. Больше всего Кеннеди раздражало в изображение запредельно довольное лицо матери, и не менее бесило его собственное, особо неудавшееся. Звон ключей и скрип открывающейся двери не на шутку напугало Кеннеди, улетевшего в свои невеселые мысли. Но, взяв себя в руки, Кеннеди сделал как можно более бесстрастное лицо и встал со стула, освобождая его для второго жителя квартиры. Шуршание в прихожей длилось долго, и парень вытер выступающий на лбу пот. От волнения стало не хватать воздуха и закрытие створок окон не казалось теперь хорошей идеей. Когда возня в глубинах квартиры стихла, Кеннеди увидел на пороге кухни опирающуюся на дверной косяк мать. Линда выглядела крайне уставшей и недовольной: то и дело женщина поджимала ярко-красные губы, и неосознанно стучала пальцами по наличнику. Но больше всего Кеннеди смущал взгляд, которым мать его одаривала по приходе с работы каждый день. Тяжелый как налитый свинец и острый как наточенный нож — именно так Линда Браин смотрела на собственного сына. Создавалось мнимое ощущение, будто женщина спорит с кем-то или чем-то внутри своего подсознания. — Опять яичница? — скривилась Линда. Судя по количеству образовавшихся складок на лбу, степень ее недовольства росла. Кеннеди молчал, понуро опустивши голову и рассматривая безвкусную плитку шоколадного цвета, не вписывающуюся в интерьер кухни. Он кожей чувствовал впившийся в него взор чужих глаз, таких тяжелых и пугающих. — Кеннеди, милый, почему молчишь? — тон матери сменился и стал тягуч и сладок. Как будто не было минуты назад упрека и недовольства. — Маму надо встречать, — улыбнулась Линда, заходя в кухню. Не прошло и пяти минут как Кеннеди заключили в крепкие объятия. От матери всегда пахло парфюмом с ароматом чего-то едкого, резкого и неприятного. От этого запаха хотелось скрыться, зажать нос и больше не вдыхать. — Маму надо встречать должным образом, — ласково сказала Линда и погладила кончиками пальцев правую щеку сына. Идеальное, без единой царапинки и лишней складочки лицо Кеннеди внушало одновременно и благой трепет и зависть. Белоснежная бархатная кожа, густые ресницы, блестящие зеленые глаза — все это юный Кеннеди перенял от отца. Кеннеди устремил взор на пыльную люстру, не в силах больше терпеть въедающийся в кожу запах и цепкие руки. Только он имел право дотрагиваться до божества. Только его прикосновения не вызывали отвращение и испуг. — Опять молчишь, да? — Линда заметила, куда смотрит ее отпрыск и усмехнулась. Опять он что-то придумывает. Став еще более благосклонной, Линда прижала голову сына поближе к своей груди, и погладила по черной макушке. — Ну, хорошо, можешь молчать, Кеннеди, — и в ту же секунду добавила: — Молчи сколько хочешь, выродок! — и толкнула Кеннеди в стену. Юноша больно ударился спиной и едва слышно охнул, но тут же взял себя в руки и постарался выровнять дыхание. Он бы с ним так никогда не поступил. Кеннеди проглотил обиду вместе с язвительными словами, которые могли с него посыпаться. Как же сильно юноша хотел высказаться, но он знал, что лучше стоит прикусить язык и молчать, иначе его безупречное лицо пострадает. Один неверный шаг и вся красота прольется сквозь неплотно закрытые ладони, и собрать ее будет уже нельзя. — Ох, мой мальчик! — словно очнувшись, ужаснулась Линда. — Тебе больно? — помогая встать, спросила она. Естественно ему было больно. Вновь и вновь глотая ком обиды, Кеннеди помахал головой, немо говоря, мол, все в порядке, не нужна мне ничья помощь. Но он знал, что будет после. — Прости меня, ох, прости меня дуру! — снова распростерла руки Линда, и поцеловала любимого сына в белоснежный лоб. Кеннеди долго терпел гуляющие по лицу губы, и, не дотерпев, звучно воскликнул: — Хватит! Линда отпрянула больше от удивления, но тут же принялась за старое, но с единственным различием: целовала она не лоб и мягкие щеки, а уголки губ. Кеннеди скривился. Оставив несколько едва ощущаемых поцелуев, Линда подняла взгляд на распахнутые очи сына, такие прекрасные и яркие. Такой оттенок зеленого встречался не часто, и женщина не переставала восхищаться красотой и уникальностью своего сына. Цвет глаз Кеннеди варьировался от морского до травянисто-зеленого, а вокруг радужной оболочки вырисовывался темно-зеленый обруч, похожий на листья мяты. Очарованная красотой юноши, Линда провела языком по губам Кеннеди, и проникла в слегка приоткрытый рот. Юноша был податлив и мягок, как пластилин, и Линда не отказала себе в удовольствии углубить поцелуй, касаясь языком неба. Отчего-то в этот день юноша был особенно учтивым и спокойным, поэтому мисс Браин вылизывала его рот еще несколько минут, не желая упускать и крупицу дозволенного ей времени. Кеннеди почувствовал, что дышать стало трудно, так, словно весь воздух был выбит из легких. В носу защекотало. Пыхтя с натуги и протягивая вперед руки, Кеннеди с силой оттолкнул забывшуюся в моменте мать. Юноша чувствовал, как по подбородку потекла их общая слюна, и невольно зажмурился, стараясь не думать о том, как уродливо выглядел в этот момент. Линда с неохотой отстранилась и отпустила сына, утирая рукавом рабочей блузки лицо. На столе стояла остывшая яичница, похожая больше на колбасную опушку. Женщина больше ничего не сказала и молча села за ужин, забирая одну-единственную вилку. Когда кухня погрузилась в естественную тишину, Кеннеди понял, что все закончилось и теперь он свободен. Как можно тише ступая по дощатому полу, он быстрее направился в сторону ванны, чтобы умыть лицо и переждать бурю. Ванная комната не отличалась уютом, и выглядела даже немного ужасно. Помещение было маленьким и плохо вентилируемым, а оттого в ванной комнате круглосуточно воняло туалетом и немного сыростью. Плесень, образовавшуюся по углам комнаты, давно не вытирали, а сама ванная была покрыта желтым налетом. Кеннеди едва видимо поморщился, но в то же время и воодушевился. Линда давно не посещала их общую ванную комнату, предпочитая пользоваться дешевым уголком на первом этаже. Уборка ванной комнаты в их собственной с матерью квартире легла на плечи юного Кеннеди еще очень давно, но парень не отличался ответственностью и был несколько брезглив. Закрыв уборную изнутри, Кеннеди облегченно выдохнул. Теперь он остался один, запертый в душной вонючей комнате, но это скорее приносило спокойствие в сердце. Игнорируя исходящий с каждого угла ванной комнаты смрад, юноша подошел к безупречно чистому зеркалу и осмотрел лицо на признаки побоев. И, как всегда, лицо подростка было идеальным, без единого изъяна. Парень в отражении подмигнул, и Кеннеди развеселился. Беззвучно смеясь, юноша вплотную встал к зеркалу и игриво поцеловал себя в губы. Красавчик по ту сторону почувствовал слегка шаловливое настроение юноши, и приоткрыл рот, как бы намекая, чтобы поцеловали его не так целомудренно. Кеннеди не удержался от заманчивого предложения и буквально присосался к отражению, очерчивая языком на стекле контур чужих губ. Зеркало запотело, и отражение отпряло от губ, смотря пылко — зеленых глазах загорелось пламя желания. Юный Кеннеди знал, что означает этот взгляд. Уголки губ приподнялись сами собой, а в сердце зародился еще один пожар. Плитка в ванной комнате холодная, и сидеть на ней не доставляет ни капли удовольствия, разве что только в жаркие летние дни. Рука уже привычно запущена под ткань трусов, осторожно сминая еще не налившийся пенис. Кеннеди посмотрел на свое отражение, разглядывая контур еще угловатого подросткового тела. Зеркало в ванной комнате было небольшим, и его пришлось снять с гвоздя и поставить на пол, но та малая часть, что отражалось в запотевшем стекле, заводила Кеннеди, и начинала подстегать к более активным действиям. Парень в отражении посмотрел недовольно, как бы намекая поторапливаться и перейти к самому сладкому, а не рассматривать и так множество раз изученное тело. Кеннеди тихо фыркнул, забавляясь этой маленькой игрой в ожидание, но через небольшой промежуток времени, еще немного помучив парня извне, снял хлопковые шорты вместе с трусами и широко развел ноги. Отражение одобрительно закивало, и Кеннеди немного приподнял зад, чтобы было видно маленькое судорожно сжимающееся отверстие, сморщенное и покрытое детским кремом. Складочки охотливо раздвигались, когда палец Кеннеди проникал на пару сантиметров, но этого было достаточно, чтобы рассмотреть розоватое отверстие изнутри. Небольшой член заинтересованно приподнялся, и из самой макушки показалась белесая капелька секрета, стекающая вниз по стволу к поджавшимся в нетерпении яичкам. Кеннеди решил пока что не касаться себя спереди, и выдавил больше крема, проникая в маленькую дырочку сразу двумя вымазанными в белое пальцами. Сморщенное отверстие стало постепенно разглаживаться, и сильнее розоветь, словно смущаясь всех действий, которыми его одаривают. Парню в отражении немного наскучила долгая растяжка, и он досадливо покрутил головой. Кеннеди не стал отвлекаться от удивительного развлечения с дырочкой, но решил все же не мучить другого себя, и, как можно шире раздвинув ноги, взялся одной рукой за правую сторону ягодиц и оттянул в сторону, продолжая входить в себя пальцами другой руки. Отражение глумливо усмехнулось и опустило левую руку, державшую одну из ягодиц. На нежной коже остался след крема, но отражению было все равно — оно спешило добраться до припухших от нетерпения сосков. Кеннеди едва не зарычал, когда шаловливая рука добралась до ярко-розовых бусин и не щелкнула по одной из них. Отражение беззвучно засмеялось, и юноша был немного раздражен такой сменой позиций: теперь ситуацией руководил не он. — Помог бы лучше! — не удержался от едкого замечания Кеннеди, гневно осматривая отражающегося в зеркале красавчика. Парень извне заулыбался, и перестал терзать припухшие от длительного трения об одежду сосочки. Неспешно встав, отражение изменило реальность: начиная с будущей позиции Кеннеди и заканчивая тем, что сам юноша продолжал лежать на холодной плитке в ванной. Зеркало на полу было маленьким, и парень извне немо бранился. Кеннеди стал весело наблюдать за тем, как его отражение не может полностью выбраться из стеклянной клетки. Не став долго изнурять бедолагу, Кеннеди присел вплотную к зеркалу, оставив для обзора только растянутое сморщившееся отверстие и колом стоящий член. Отражение прекратило попытки выбраться полностью, приняв правила новой игры. Зеркальный юноша просунул правую руку сквозь стекло, и оно пошла рябью, словно было рекой, в которую кинули камень. Отражение легло на живот, приблизившись лицом к краю зеркала, и стало увлеченно наблюдать за тем, как Кеннеди берет чужую кисть и накрывает ею чувствительную головку члена. Кеннеди словно током прошибло. Прикосновение человеческой ладони и зеркального жителя разнились в ощущениях, и на месте, где касался парень извне, ощущалось покалывание, и разливался по венам жар. Взбухшие венки на пенисе распухли сильнее, и плоть стала чувствительней. Кисть зеркального парня задергалась хаотично, гоняя в кулаке влажную открывшуюся ярко-розовую головку, но, не двигаясь ниже, как бы поддразнивая. Кеннеди прикусил ребро ладони, отчаянно пытаясь не кричать от пронизывающего все тело удовольствия. Стараясь как можно реже надавливать на предстательную железу, но чужая рука на члене двигалась так быстро и горячо, что дыхание перехватывало. Из-за того, что его фантом лежал на животе, грудью потираясь о холодный пол, Кеннеди чувствовал, как его соски сжимаются и трутся, краснея от грубого обращения с ними. — А-ах! Ммм… Пос-стой! А-а-а-а! — жуя ладонь, постанывал Кеннеди, ощущая приближающийся пожар внизу живота. Отражение гадко усмехнулось, наблюдая за чужими страданиями и явно получая от этого удовольствие иного рода. Зеркальный мальчик плотоядно облизнул пересохшие губы, и посмотрел темно-зелеными глазами, темными, как глубокие воды. В них плескались не корабли и лодки, а подросток Кеннеди, давно попавший в ловушку зеркал. Отражение, не слушая громкие блеяния мальчишки, опустило ладонь на головку члена и пальцами принялось оглаживать отверстие уретры, собирая выступившие от длительных ласк капли. Кеннеди не выдержал последней стимуляции и с громким, несдерживаемым стоном выгнулся, обильная кончая в чужую ладонь и загоняя пальцы как можно глубже к чувствительному комку простаты. Когда продолжительная дрожь тела спала, Кеннеди смущенно выдохнул, осознав, что мать еще не легла спать и слышала то, чем он занимался в ванной. Щеки стали краснее поспевших ягод рябины, но это не помешало юноши отругать отражающегося в зеркале парня. — Ты постоянно так делаешь! — шепча, сокрушался Кеннеди, тыча перемазанными в креме пальцами в зеркало, где спрятался его дражайший друг. Отражение не ответило, став абсолютно нормальным, и юноша увидел свое перекошенное в гневе лицо и измазанную детским кремом поверхность стекла. Его верный зритель вернулся обратно, не оставив после себя и намека на бывалое присутствие. Кеннеди грязно выругался под нос, шепча проклятия, и бегло вытирая живот мокрым полотенцем. Юноша видел тень матери, стоящую за дверью, такую неподвижную и внушающую страх. Кеннеди знал, что его отругают за то, что он развлекался один.