цельнометаллическое божество

Когда Адамант крошится, Эхмея говорит: «замечательно». Что-то идет не так. Но вместе с тем — ровно по плану. О том, что происходит позже, Фосс волнуется мало. Она и не знает, если честно. Кажется, исчезают луняне; рушатся их постройки, распадаются на эфир. Остаются лишь самоцветы, те, что не участвуют в лунной бойне. Желтоалмаз делает последний шаг с исчезающей конструкции в небытие — и разбивается. Аметист смотрит украдкой на Землю, после чего бросает последнюю улыбку Барбате. У нее еще остается время, чтобы сортировать информацию, а затем она найдет способ, чтобы не провести вечность в одиночестве. Остаются лишь Гоше и Принцесса. Но первой все равно на остальных, она продолжает колесить на доске по поверхности луны до тех пор, пока не ломается от напряжения; вторая же не говорит ничего. Лишь устало закрывает глаза. Фосс остается одна. Почти. С Принцессой. Но та недосягаема. О том, что Принцесса жива, Фосс не знает — и ее это не волнует. Прошлое осталось в прошлом, будущее уже никого не волнует, она живет настоящим — тем, где одним своим словом подписывает смертельный приговор трем осколкам человечества. Адамант крошится перед ней, и Фосс начинает смеяться. Истерично, визгливо. Ее колотит мелкой колючей дрожью, когда она видит, как та тварь, что называла себя Учителем, наконец-то перестает функционировать. Никто больше не помолится, никто больше не остановит ее. Фосс — это все. И вместе с тем — ничто. Как пустота, как черная дыра и большой взрыв после этого — на Фосс все начинается и на ней же заканчивается. Она медленно выходит наружу, игнорируя треск чужих фрагментов под ногами. И новым взглядом смотрит на солнце. Жемчуг блистает под лучами. Так начинается новая эпоха. Постепенно ее тело заменяет сплав. Фосс бросает все. Забывает про чужие осколки, про школу, она идет вперед, чувствуя, как постепенно трескается ее старое тело под давлением металла. Ртуть и золото сплетаются вместе, и вскоре в ней не остается ничего из того, что делало бы Фосс — той самой Фосс. Уже нет смысла использовать это имя, но она продолжает, просто по привычке, чтобы хоть как-то обращаться к себе. Одиночество наводит на мысли. Фосс бредет по дну океана куда глаза глядят. Дальше с острова. Дальше от воспоминаний. Ее тело принимает любую форму, какую она захочет. Секунда — и она вновь выглядит точно так же, как и при рождении на Пуповине. Вторая — и по морскому дну бежит Ляпис. Третья — Анита. Четвертая — Призрак. И так дальше, так дальше... Проходит год, два. Больше. Старые очертания смываются. Фосс забывает тех, кто ушел. Ей нет нужды помнить о них, ведь они никогда не вернутся. Она бежит дальше, игнорируя смену дня и ночи, усталость и жажду уснуть на морском дне навсегда (энергии еле хватает) — но все это уходит, когда Фосс достигает берега. Время тут словно застыло. Руины человеческого. Их предков. Устоявшие спустя тысячелетия здания. Все заполнила зелень, вокруг — ни души, лишь птицы, и Фосс бредет в этом пугающем молчании. Сплав сверкает на солнце ослепительно ярко, но Фосс нет нужды беспокоиться о ком-то еще. Она осталась одна на всем свете. И ее это устраивает. Учитель не помолился ради нее, а значит, она изменила этот мир для себя. Так было верно. Правильно. Логично. Фосс идет дальше по вымершему миру, мысленно, кажется, все еще исполняя приказ Эхмеи — заставить кого-то молиться. Себя, например. Она танцует под дудку мертвеца и радуется, ведь тот, хотя бы, не может приказать ее расколоть. Руины сменяются песками. Пустыни — океанами. Города — снегом. Фосс идет дальше, а время вокруг не стоит на месте, следуя прямо за ней. Когда она возвращается на остров, проходит не меньше тысячи лет. Единение дает ей пищу для размышлений. Фосс больше не чувствует того яркого гнева, что испытывала при спуске с луны; он ей противен, кажется лишним. Конфликт можно было решить мирно, но она не захотела. Прошлое осталось в прошлом, а потому Фосс не беспокоится о том, что все могло завершиться иначе. Какая разница? Но, думается ей, если кто-то встретится на ее пути, она не станет кромсать его сразу. Ей отчего-то становится понятным нежелание Учителя подчиняться. Молиться, зная, что это приведет к гибели остальных. Усталость от собственной неспособности что-либо сделать. Но Учитель — в прошлом. Фосс живет настоящим. Ее сплав меняется каждый день, но в конечном итоге она принимает новое лицо. Она не помнит уже, чье оно, но это и не важно. Теперь Фосс — просто Фосс, не Фосфофиллит — абсолютно новое существо, не самоцвет, не лунянин, не морской житель. Ее кровь — ртуть, ее кости — золото. Она забывает свою старую природу и становится тем, кого нельзя убить или расколоть. Божеством умершего мира. Но божеству должны молиться. Фосс отчего-то не удивляется, когда видит около поросшей и разрушенной ходом времени школы низкую фигуру. Фосс сияет под солнечным светом; Принцесса походит на ночь, поглощая все лучи. Они словно солнце и луна, две противоположности, столкнувшиеся вместе, и первые несколько секунд они не говорят ровным счетом ничего, пока вдруг Каирнгорм не спрыгивает вниз, с обломка колонны, и не произносит капризным тоном: — Долго же тебя носило. Пришлось прождать две сотни лет. Она щурит глаза, прикладывая руку к глазам. — Фосс? Это ты? — Ты не собрала остальных? — мягко спрашивает Фосс. Сплав сделал ее выше; рядом с ней Каирнгорм кажется маленькой и хрупкой, и, стоя рядом, Фосс ощущает страх. Она так давно не видела никого, что общение с другими существами кажется ей чуждым и неправильным. Но Каирнгорм выглядит так, словно для нее не прошло тысячи лет в одиночестве, лишь пара дней. Каирнгорм подходит к ней почти вплотную, после чего шепотом проговаривает: — Не вижу нужды. Прошло столько лет, они наверняка уже и не вспомнят о том, кто мы. Зачем мне выводок безвольных кукол? Она склоняет голову набок. — Это лицо... Фосс? Лицо? — А что с ним? Каирнгорм хмурит брови, после чего нежным, почти тоскливым голосом произносит: — Ты выглядишь как Эхмея. Ох. Фосс моргает. Так вот, откуда оно ей знакомо. Они обе играют в миленькую маленькую ложь. Фосс изображает Эхмею. Она не помнит, как он вел себя, но пытается имитировать его тон и манеры. Его лицо не нужно держать, оно стало новым для Фосс, ее лицом, и от этого ей легче. Каирнгорм, кажется, искренне наслаждается даже этой нелепой игрой, а потому, однажды, говорит: — Хочу отплатить тебе. Сделать сюрприз. На следующее утро она появляется в белой пудре и старой зимней униформе. Лишь пряди не хватает — а так, полная копия Антарктицит. Фосс в ужасе смотрит на это, и она не понимает, что чувствует: отвращение или радость. Медленно она тянет руки, пальцы искажаются из-за сплава, но к волосам Каирнгорм она прикасается полной рукой. Ведет вверх, нежно, и видит, как Каирнгорм улыбается. Точно так же, как Анита улыбалась Учителю. От этого неприятно и больно. Пальцы Фосс бегут по белой пудре. Принцессе такая не нравилась, она старалась отдалиться от образа, что навязывал ей сгинувший фантом — но сейчас никого вокруг нет. Ни Призрак, ни тех, кто осудит. Она может сыграть кого угодно, и все это — лишь для того, чтобы поддержать имитацию счастья, в которую они с Фосс так отменно играют. Все, чтобы отплатить за попытку удержать воспоминания о давно ушедших. — Эхмея, — шепчет Каирнгорм. — Анита, — проговаривает Фосс. В следующую секунду эти имена перестают играть какую-либо роль. И, утопая в своем обмане, они прижимаются друг к другу крепче. Одинокие в своей лживой любви.