«Иногда то, что мы знаем, бессильно перед тем, что мы чувствуем.»
Стивен Кинг
Живёт в мире такая штука, мнением зовётся. Оно может быть, как принято говорить, ошибочным. Может быть и предвзятым. Ещё авторитетным, распространённым, лестным, превратным… И так до бесконечности, потому что никто даже не заинтересован в том, чтобы считать эти мнения. Не нашлось ещё ни одного счетовода: звание это не на слуху, да и с математикой дружить надо. Роскошь для современного общества. Нет, интерес вызывает другое. Бывают, например, коллекционеры: извращенцы, что копят в себе всякий мусор в виде людских слов. Спросишь их, для чего они это делают, а они тебе только улыбнутся и заискивающе подмигнут. Потому что нет конкретной причины. Ну хочется людям, заняться нечем. Возомнили себя Плюшкиными, а квартиры маленькие, чтобы там вещички собирать. Вот и тащат барахло в голову. Существуют ещё так называемые психологи для бедняжек-мнений. Типы мутные, без особой цели в жизни. Но какое-то шило в заднице твердит им: блин, ну выслушай ты их. Вдруг им полегчает? Что тебе убудет или притвориться внимательным на пять минуток так сложно? Сиди себе, лежи, стой — мнению всё равно. Главное, время от времени признаки жизни подавай, а оно и без посторонней помощи литься будет. Получше вина из откупоренной бочки. Только вот нос всё-таки надо зажать и ни в коем случае не пить. А то опьянеешь ещё, крыша поедет. Или захлебнёшься, такое тоже случалось. Сокджин, к сожалению, к этому самому второму типу и относится. Слушает всяких бродяжников, в которых мнения хоть отбавляй. Девать уже некуда. Вот он по доброте душевной и прокалывает каждого оратора, как при вздутии обычно бывает. Спускает газы, если надо, выкачивает гной. Потому что лопнет же, загадит всё вокруг. Потом ещё стервятники-воришки будут копаться в этом дерьме. Своего-то мнения отродясь не было, а тут чужое, бесхозное. Вляпывайся по самое не хочу. Только Сокджин, хоть парень неглупый — всё-таки уже одно высшее за плечами — упускает одну деталь. Выслушиваешь, колешь, сцеживаешь — будь добр и заляпаться. И отмывается-то далеко не всегда, как бы мочалкой три часа в душе ни драил. Пена капает с широких плеч, счётчик за воду тоже капает, а зарплата на карточку только через неделю будет. Тогда-то и нужно остановиться, спросить себя: какого чёрта я творю? Зачем разодрал рваную рану Юнги, который с пелёнок не знает слова «спасибо»? Ворчит со своим пузатым мнением про окружающее дерьмо и даже не замечает, что и Джина к нему приравнивает. Зачем вызвался добровольцем нести слизкие внутренности размазни-Чимина после его очередного разрыва? Ладно бы без последствий, так нет же. Всегда после даже минутного разговора остаётся липкий осадок, будто Сокджин сутра не крем на лицо нанёс, а кленовый сироп, который, между прочим, всей душой ненавидит. Зачем вступился за Намджуна, слепого, глухого, но, к сожалению, не немого верзилу с подвешенным языком? Вечно его мнение находит себе неприятности. Сокджину-то всё равно: ну не совпадает и не совпадает с общепринятым. Зато, как всегда, заумное, иногда аж дельным кажется. За что и огребает по сто раз на дню. К тебе бы прислушались, но раз постоять за себя не можешь — получай в нос. Вроде бы не страшно, до полнолуния хрен знает какого месяца заживёт. К этому даже можно отнестись легкомысленно, если не равнодушно. Но всё зависит от того, кто бьёт. Ладно бы коллекционеры. Поартачатся, что цена за какое-то словцо слишком высока, и уйдут. От них получить словно занозу подцепить. Неприятно, попыхтеть надо, чтобы достать, но не смертельно. А вот если тебя приметила рыба покрупнее, тут уже нужно задуматься. Желательно побыстрее, чтобы не приходилось потом отмываться от чужого дерьма, стараясь при этом не задеть синяки и ссадины. Но Сокджин, кроме звания «Жилетка для соплей года», ещё прослыл личностью твердолобой. Увы, он не понимает с первого раза. Или просто не хочет, кто его знает? Вскоре, как оказалось, все, потому что не сработали и последующие второй с третьим. — С дороги, подстилка, — говорят ему. — Оставьте его в покое, — вторит своё Джин, нисколько не обижаясь на новое прозвище. Что-то с ним в этот раз даже мягко. Обычно люди, не умеющие различать доброту и доступность, поют ему дифирамбы посодержательней. Неужели, ответственный за красноречие сегодня не пришёл? — Ты нарвёшься сейчас, — скалятся псы, которым лишь бы расплющить в лепёшку всё, что вдруг не становится неожиданно найденным близнецом их простецким устоям. У каждой стайки они разносортные, но сделаны будто из одного теста. Точнее, пластилина, потому что уж больно много в них форм. Например, делаешь что-то, свойственное полноценной личности, и в мгновение ока приравниваешься к петуху, если не к пидарасу. Волосы там красишь, как Сокджин свои в завораживающе фиолетовый. Или перестаёшь скрывать свои отношения, как Намджун. Но при этом и думать забудь о милости, если кишка тонка хоть как-то выделиться. Ладно, так и быть, можешь быть как все, но только тем «все», которое вписывается в наши критерии. Полнейшее отсутствие логики! И, видимо, терпения тоже, потому что разбитые часики даже тикать не успевают, а Сокджину уже прилетает со всех сторон. Ну что, побыл героем? — с усмешкой думается ему, пока тело сотрясается от ударов. Тебе слушать надо, слова поддержки говорить, а не в драки лезть. Станешь однажды одного цвета со своими педиковатыми волосами, сам потом отражения в зеркале шугаться будешь. Но как можно допустить псам грызть своего, словно самую лакомую косточку? Как можно позволять им устраивать геноцид мнений? Как можно оставаться равнодушным в подобной ситуации? Сокджин себе этого не представляет. Пока Тэхён не налетает на обидчиков и начинает неистово дубасить их. Причём с абсолютным спокойствием на лице. Потому что может с этими своими годовалыми мышцами, выращенными в качалке, и сомнительной ловкостью, выведенной искусственным путём в студии того же Юнги. Тэхён мутузит поскуливающие тушки, а Сокджин смотрит. Смотрит и залипает своим не подбитым глазом. И Намджун смотрит, только не на руки-веточки-базуки их спасителя, а на растоптанные кусочки милейшего зайчика, который когда-то был частью полноценной музыкальной шкатулки. В невинных глазах блестят слёзы, потому что его Бусинка сегодня останется без подарка. А то, что они с Сокджином вполне могли остаться без зубов, его мало волнует. Цена своего мнения высока, ему ли не знать? Тем временем Тэхён заканчивает разбираться с кучкой шавок и сплёвывает розоватую слюну. Сокджин бы так не смог, наверняка бы подавился. Но сейчас лучше об этом не думать. Злой взгляд и поджатая пораненная губа отбивают всякое желание придаваться своим философским мыслям. Ну, одну можно допустить. Потому что знать про таких, как Тэхён, должен каждый. Каждый и знает. И старается либо дружить, либо держаться подальше. Потому что мнения Тэхёна не подлежат сомнению. Ослушавшегося ждёт участь избитых под его ногами. Или кучи униженных и поставленных на место: как раз за его спину. Тэхён не требует одинакового со своим мышления, не просит притираться рядом. Он только хочет, чтобы никто не совал свой любопытный нос в его дело. Просто, правда? Вот он сказал, что Сокджин самый красивый в целой Вселенной. И всё. Не надо поддакивать, мол да, Джин заслуженно носит корону с «Мисс Вселенная», выложенной бриллиантами. Не надо всех этих фальшивых лобызаний. Вообще ничего не надо, и он тебя не тронет. Но стоит только какому-нибудь аллигатору, возомнившему, что раз у него чешуя и зубы, то ему всё можно, открыть свою вытянутую пасть для выброса помоев, по его душу явится ягуар. А они, как известно, церемоний не любят. Парочка отточенных движений — и черепная коробка продырявлена. И всё, настал конец механизму по пряже безумных самомнений. Или скажет, например, что будет всегда рядом, и Сокджин верит. Потому что Тэхён своё мнение знает. Оно меняется редко, а въедается надолго, чуть ли не навечно. А ещё вдруг всплывает в памяти, что он что-то говорил про «не лезть на рожон». Да, точно, в голове, словно фарш, прокручиваются кадры с участием хриплого голоса. Запоздало только как-то прокручиваются. Видать, мясорубка становится неисправной. Поэтому, когда Тэхён осторожно снимает с него круглые очки, Джин готов. Улыбается ласково, благодарит за заботу — оправа-то новая — и прикрывает глаза, готовый к удару. Потому что заслужил, с неугодными Тэ церемониться не будет. И тут уже нет делёжки на своих и чужих. Вторые как раз-таки легко всегда отделываются. Только Тэхён не бьёт сразу. Целует для начала. Бережно, нежно. Как только он умеет, не задевая раны. Сокджин от такого открытого проявления чувств на полуживой публике теряется, хоть и знает, что нравится младшему, но поспешно отвечает, стараясь урвать как можно больше сладости. Перед порцией перца сахар — самое то, не знали? А потом, разумеется, прилетает. Звонкая пощёчина по нетронутой скуле. И, уже стоя под душем, Сокджин поминает, что подобной мягкости не заслужил. Ещё раз в чудом нетронутый нос — запросто. По рёбрам как по роялю — хоть два раза. Что ему эта пощёчина после пережитого? Так, царапина от колючки после укуса шершня. Только благодарить за подобное не хочется, как и, в принципе, попадаться на глаза. Лучше вообще залечь на дно на время, смиренно зализывать раны и втихую продолжать думать о чужих мнениях. Своё слишком безрассудное, чтобы озвучивать. Даже мысленно. И как тут выстраивать план пряток, если Тэхён сидит на кухне и потягивает прихваченную по дороге колу? Успокаивается, понятное дело, чтобы не кидаться с порога зверем. Контроль — это прекрасно, но Сокджину бы равнодушие да игнорирование. Не нужна ему эта забота, эти долгие взгляды из-под чёлки, эта поджатая в немом осуждении, всё ещё раненая губа. Ему бы слушать, кивать попеременно, советы раздавать, как горячие пирожки на ярмарке. А тут на тебе, сам говори, самого хотят слушать, хотят чувствовать. Да и просто хотят, чего уж утаивать. По голодным глазам видно. А Джину не нужно это. Не может он любить очередного хищника, который к тому же свой вид сжирает. Канибализм даже коллекционерам-извращенцам не нужен. Чем Тэхён лучше тех псов из подворотни? Насилие, оно и в Африке насилие. Но и прогнать его Сокджин не может. Потому что тот один раз сказал «рядом», и всё. Приказ отдан. Не старшему, конечно, так, самому себе. Поэтому Джин и плетётся сейчас в свою комнату, поэтому и позволяет себя раздеть, чтобы заняться обработкой ран. А потом и целовать себя позволяет, отвечает при этом вопреки предыдущим размышлениям с удовольствием. Потому что прельщает иметь такого зверя в ручном пользовании. А Тэхёну больше и не надо, только бы отвечал и продолжал чувствовать. И про мысли о ручном звере он в курсе, потому незамедлительно оправдывает прозвище: кусает, держит цепко, берёт до самого чёртового рассвета. Чтобы на утро ластиться, как и подобает большой кошке, чуть ли не мурлыкать. И снова брать, даже глубже прежнего, несмотря на слабые протесты старшего. Тот ни в коем случае не против, это гораздо лучше ударов или злобных взглядов. Однако Сокджин уверен, что разговор здесь нужен. Но он решает придержать своё запятнанное мнение до следующего раза. Ванны из нежности и страсти слишком заманчивы. Следующий раз наступает нескоро. К счастью ли, Джин не знает. Просто вот он вновь вертится в людской карусели по собственной доброте и глупости, а в следующее мгновение корчится от боли. Потому что удары сильнее, прицельнее. Потому что бьёт свой, хоть и тоже, как Тэхён, хищник. Потому что Сокджин слишком растерян и сбит с толку от всего происходящего. Он снова хотел просто помочь, просто выслушать. Кто же знал, что так называемый друг с удовольствием примет помощь и возьмётся спускать на нём пар? И слушать придётся только собственные поскуливания. Тэхён находит его не сразу. Ещё бы, фиолетововолосый придурок с модельной внешностью и в тёмном переулке среди пакетов с мусором. Кто бы вообще догадался там его искать? Сокджина ожидает молчание, очень долгое и очень содержательное. А потом удары. Один, второй, третий… На двадцатом он сбивается, впрочем, как и его дыхание. Бьют его несильно, но отчаянно, будто пытаются вдолбить одну простую истину. Не лезь. Удар. В чужое. Удар. Дерьмо. Удар. Просто, правда? Тэхён, видимо, устал повторять это словами. Потому и работает ногой, предварительно сняв ботинок с тяжёлой подошвой. А когда одна устанет, второй. Тоже со снятым ботинком. Вот и все прелести больной привязанности. Сокджин уже не плачет, он молчит. Слишком много мыслей, чтобы сейчас так легкомысленно открывать рот. Польётся же мнение, ещё больше потом прилетит. Поэтому он лишь хрипло дышит, позволяя поднять себя. Дышит, когда его приводят туда, где тепло и пахнет свежим постельным бельём. Но перестаёт, когда касания становятся настойчивее, горячее. И не молчит больше, потому что так дальше продолжаться не может. — Так дальше продолжаться не может, — озвучивает свои мысли, и они повисают в воздухе. Раскачиваются от сквозняка, словно висельники на петле. Тэхён, видимо, принял их за мираж и останавливаться даже не думает. Но Сокджин трепыхается под ним, звучит отчаянней: — Да послушай же ты меня! Его грубо затыкают, терзая и без того покалеченные губы. Придавливают к кровати не только силой, но и взглядом. Жёстким, тысячи раз срабатывающим до этого. Но Джин всё равно сопротивляется: точка кипения достигнута, терпеть этот абсурд нет больше сил. Мнение оживает, рвётся наружу. Через сердце, через лёгкие, разрушая всё на своём пути. — Я тебя не люблю, — говорит наконец и заходится кашлем от жгущих слов. Тэхён останавливается, выпускает из захвата влажного языка сосок и смотрит внимательно, как в первый раз. Следит за каждым рваным вдохом, оценивает, на что оппонент способен. Хотя это бесполезно. Они оба знают, что Сокджин только сегодня такой смелый. Вцепись младший сейчас в шею, пусти ещё хоть немного крови, и мнение упадёт бездыханным телом. — Хорошо, — находится с ответом Тэхён и возвращается к сладостной коже, от которой готов не отлипать вечность. Сокджин же хочет, чтобы он убрался раз и навсегда. Он срывается на стоны, не отрицая, что ему приятно. Тело наслаждается, только сердце-то порвано. Каждый сосуд, бережно созданный за девять месяцев, каждая жилка — всё лежит ошмётками в груди. Удары же — лишь эхо былого существования. — Я не могу полюбить кого-то настолько жестокого, — выдыхает Сокджин и выгибается под умелыми руками. Физиология диктует свои правила. Ничего, ей дозволено, старший не в обиде, но легче не становится. — Настолько запятнанного чужой кровью. — Тэхён вставляет пальцы, будто слушает поощрение. Будто слова совсем не задевают его. И нет возможности проверить: слёзы мешают отчётливо разглядеть лицо. — Настолько безразличного. — Да что ты? — усмехается младший и в следующее мгновение шипит от тесноты, что столкнулась с его большим энтузиазмом. Сокджин знает, что лжёт. Что мельчайшие частички формируют зеркало души: дернувшееся веко, искусанные губы и, самое главное, красноречивый взгляд. Знает, что Тэхён бьёт, чтобы защитить и защититься самому. Что тот просто не хочет выдавать слабости, не хочет, чтобы все вокруг знали, ради кого он забывает о всех зверствах, которыми пропитан. И это правильно. Таково его мнение. Которое не терпит пререканий от какого-то Сокджина. И Тэхён ничего не может изменить, только вминать в мягкую кровать жёстче. Любить сильнее. Рычать громче. И, конечно же, извиняться. Извиняться тысячами быстрых поцелуев, но не за всю причинённую боль. А за отсутствие защиты: резинки забыл. Ладно, Сокджин больше не плачет. Он давится стонами, в бреду умоляет остановить себя, но тело горит, а разум продолжает гнуть своё: всё ещё может быть хорошо. Расслабься, Джин. Наслаждайся процессом, выплюнь своё гадкое мнение и засунь куда подальше. Прими то, что тебе пытается уже который месяц вдолбить Тэхён. Тэхён, что сейчас долбится в покрытое потом тело. Тэхён, у которого сила, который обеспечит защиту, даст долгожданное тепло. Нужно только сдаться, подчиниться, наплевать, наконец, на других. — Знаешь, Джин-и, — устало тянет Тэхён, накрывая своим телом получше любого одеяла. — Я вот тебе не верю. Вообще. Ни одному твоему слову. Они не говорят за тебя. И ты моим ударам не верь. Смотри только на чувства. И всё поймёшь. Сокджину бы следовало поверить ему, прекратить все эти самокопания, что портят жизнь и заставляют совершать необдуманные поступки. А с мнением что делать? Выбросить? Переделать? Ради чего? Ради Тэхёна? А как же остальные? Как же те, кому он столько пытался помочь? Джин думает усиленно, не отвлекается на запоздалую нежность. Вот взять хотя бы этот вечер. Что с него взять? Предательство, насилие, секс, насилие, только уже моральное. И что остаётся без чужого вмешательства? Предательство. Ну да, теперь видны одни «плюсы». — И всё же я тебя не люблю, — повторяет уже не он. Его самомнения. Сокджин лишь говорит: — Но я чувствую себя с тобой- — Для меня этого достаточно, — хрипит Тэхён и как будто выдыхает облегчённо. Вытирает остаточные слёзы и целует. Благодарит. Опять превращается в зверя, в котором говорят одни инстинкты. Сейчас, например, нашёптывают защищать, оберегать. Вот и поговорили. Ничего не изменилось. Сокджин будет продолжать лезть геройствовать, будет огребать. Будет пытаться забыть свою курсовую по философии, которая знатно попортила ему кровь. А Тэхён будет выбивать дерьмо из всех обнаглевших. И из обидчиков старшего будет. А потом и из Джина, потому что так и не научится прощать непокорство вкупе с наивностью. Но отпускать точно не собирается. Мнение не позволит. И рано или поздно поглотит второе, слабое. Однажды Джин запомнит ещё одно правило: порой не логика удерживает тебя рядом с человеком. И даже не его сила или красота. Последней у самого предостаточно. А чувства. От ударов, от толчков, от поцелуев, от взглядов, от желания — всё смешается коктейлем и смоет в голове остатки рассудка. Это и будет их любовь. Просто, правда?