Не тонуть, не тонуть, не тонуть, а плыть По течению, против - уже не суть...
Словно в бреду, (однако это происходило в трезвом уме) Раскольников, опершись на перила моста, завороженно смотрел на мутную воду. Он чуть нагнулся, будто желая броситься в воду. И он действительно хотел этого. Но боялся, отчего становился себе еще более противен. –Я больше так не могу... –тихим хриплым голосом прошептал Родион, по привычке размышляя вслух, –Как дальше бороться? Нет сил... Не могу думать. Противно. Каждый вошь, и я вошь. Избавив мир от зловредной старухи, я обрек себя на страдания от мук совести. Знал же, что не выдержу... Наивный, –горько усмехнулся бывший студент, –но ещё не поздно решиться и покончить с этим раз и навсегда. Юноша вновь перегнулся через перила. «Вода... Мерзко... Но для такого, как я, вполне приемлемо».***
Серые тучи повисли над Петербургом. Даже намека на солнце не было, однако было нестерпимо душно, да так, что дышать было трудно. И раньше в Петербурге был сухой воздух, а сегодня хотелось просто вдохнуть полной грудью - было ощущение, что недостаточно кислорода. Разумихин шел, неся шинель в руках, ибо в ней было жарко в такую погоду. И отчего-то ему было неспокойно, ему казалось, что произойдет что-то плохое. Путь он держал к дому, где квартировал Родион. Проходя по мосту, что вел прямиком к нужному ему дому, он увидел сгорбленную фигуру молодого человека, его лицо было закрыто русыми кудрями. Одну ногу он уже занес за перила. Дмитрий бросился к нему. –Эй, стойте! –он схватил его за руку и неловко потянул на себя, вследствие чего оба упали, а этот "незнакомец" оказался над ним. И Разумихин узнал в нем своего друга. –Родя... Чёрные, как смоль, глаза Родиона медленно прояснились. Он тут же резко встал и пошел прочь от Дмитрия. Тот, находясь в шоке от такого поступка, не сразу отправился за ним вдогонку, но, оправившись, встал и побежал за другом. –Родька! Что все это значит? –Разумихин осторожно взял Раскольникова за локоть и развернул к себе. –А? Это значит, что мне нужно уйти... Уйти и не вернуться. Ибо я - вошь. Я думал, что я человек, что стану, а-ха-ха, Наполеоном, или чем-то около того. Не просто материалом. А в итоге что? Не выдержал. Я думал, что я вынесу, но с каждым днем все сложнее. Сил больше нет, Разумихин. Я больше не могу даже думать. Я вообще ничего не могу. Переступить хотел, ха-а-а-х, через черту. Через себя... А с каждым днем чувствую, что схожу с ума из-за этого... –исступленным шепотом проговорил Раскольников, вплотную приблизившись к Дмитрию, после чего истерически рассмеялся, –Ты не думай, что я святой, не-е-т, а-ха-ха-ха-а... Ты даже представить себе не можешь, на что я способен. Да-а... Разумихин, если б ты знал...ты бы не простил, –как-то сбивчиво закончил свою тираду Родион, после чего опустил взгляд и вновь погрузился в свои, не очень-то радостные, мысли. –Родя, –тихо произнёс Разумихин, взяв того за руку, вновь удивляясь, какая же она холодная, и успокаивающе сжал ее, –я не знаю, в чем там дело, но это не выход. Ты ведь знаешь, что всегда можешь обратиться ко мне за помощью. –Да не нужна мне ничья помощь, —злобно прошипел Раскольников, –я один справлюсь. –Ты уверен? –в голосе Разумихина звучала горькая ирония, –То, что я видел на мосту, совсем не было похоже на то, что ты "сам" справляешься. Родь, к черту эту гордость! Ведь я же вижу, что с тобой происходит, позволь помочь тебе! —после недолгого молчания Разумихин тихо прибавил, –Родя, я же беспокоюсь за тебя, ты же мне не чужой человек... –Очень жаль, что не чужой, –стараясь контролировать свой голос, чтобы тот не дрожал, ответил Родион, –если бы был чужой, у тебя было бы меньше хлопот и проблем. –Какой же ты дурак, –прошептал Разумихин в ответ, –забота о тебе мне вовсе не в тягость. Потому что я люблю тебя, Родя, ты же знаешь. «Но как друга же», –мысленно одернул себя Раскольников, подумав было, что тот действительно так любит. После этого ему стало еще больнее. —Я... Разумихин... –устало выдохнул Родион, проведя рукой по лицу, –Ты даже не представляешь, насколько я грешен. Даже прямо сейчас я согрешил. —Родя, успокойся, –мягко проговорил Разумихин, осторожно обняв того и ласково гладя по голове, перебирая пальцами русые кудри друга, –у тебя сейчас воспаленный разум после лихорадки. Впрочем, может у тебя и сейчас лихорадка, вона какой ты горячий. Отдохнуть тебе надо, вот что. Пойдем ко мне? —Мне ничего не надо, –сдавленно проговорил Раскольников, не позволяя себе обнять друга в ответ, ведь тогда стена, которую он так старательно строил между ними, дабы убить свои чувства к приятелю, с треском рухнет, –я...мне...мне просто хочется, чтобы все закончилось, –после этих слов он издал смешок, под конец перешедший в что-то, похожее на всхлип. –Нет, Родя, нет, –уже совсем тихо произнес Разумихин, прижимая того к себе крепче, –не нужно все так заканчивать. Я не хочу так. Я...не смогу без тебя, –робко произнес он, зная, что Родион ненавидит все эти сантименты. Раскольников пробормотал в ответ что-то невнятное, но не злое явно, так что Разумихин продолжил, –ты лучше расскажи мне, что тебя так гложет. Может, вместе мы найдем выход. Раскольников отчаянно помотал головой, уткнувшись в теплое плечо друга, с наслаждением вдыхая его запах, после чего разозлился на себя из-за этого. «Поддался-таки чувствам. Слабак. Слабак и тварь дрожащая. Не Наполеон я, даже близко к нему не стою. Я принадлежу к низшему слою людей, ибо не смог я спокойно пережить свое преступление. Даже чувства свои не могу убрать полностью. Необыкновенный человек ли я после этого?» –Нет, Разумихин. Это мой личный грех и проблема. Я не хочу нагружать и тебя этим, –говоря это, он даже не знал, что именно имел ввиду - убийство старухи, или свои чувства, –да и даже ты возненавидишь меня после этого. Я не хочу, –он попытался выровнять дыхание, но в глазах предательски защипало. —Не беспокойся обо мне, –мягко сказал Разумихин, продолжая поглаживать Родиона по голове, –главное, чтобы с тобой все было хорошо, –с минуту помолчав, он шутливо прибавил, –Если ты не скажешь, я обижусь. Раскольников невольно улыбнулся и усмехнулся. Но смешок был другой, не такой, как в последнее время, не угрюмый или злой, а веселый. Разумихин запечатлел это у себя в памяти, ведь это был первый раз за четыре месяца, когда он наблюдал смех Родиона. «Страшно рассказывать. Вдруг он меня за человека считать перестанет? Да, перестанет, даже и размышлять не надо... Раз я сам себя теперь за человека не почитаю, то что уж говорить о других... Но Разумихин не такой, как все. Разумихин, может, и поймет. А может и нет. А плевать, возьму и скажу!». И, решившись, Раскольников начал говорить: –Это сделал я. Я и никто другой. Это я... –Родион сделал глубокий прерывистый вздох, –убил старуху и сестру ее, Лизавету, топором. Я...я решил представить себя Наполеоном. Необыкновенным человеком. И я взял топор, положил в петлю, под пальто... Кровь лилась...крови много было. Эта кровь до сих пор не смылась. Я ощущаю ее везде, даже сейчас. Я весь в крови. И...я не выдерживаю, мне противно от общества вокруг, я сам себе противен. Даже маменьку с Дуней чуть не возненавидел... Кстати, однажды я был в шаге от того, чтобы и тебя возненавидеть, –криво усмехнулся Родион, –но до этого хоть не дошло. Тебя, Разумихин, ненавидеть невозможно. Хоть ты и не даешь покоя ни наяву, ни в бреду, ни во сне, ни в мыслях, –Раскольников вновь улыбнулся той самой другой улыбкой. Но она тут же увяла на его губах, внутри возрос страх, ибо он осознал, что совершил непоправимую ошибку - он признался Разумихину, что тот ему даже снится, что он буквально мечтает о нем. Он практически признался ему в любви. «Господи... Что же это я делаю... Все, это конец», –со страхом подумал он, ожидая реакции друга на его последнюю реплику. Но Разумихин, казалось, ничего не заметил. Отстранившись от Родиона, он чуть улыбнулся, но в глазах улыбки не было - лишь какая-то потаенная печаль. Он вновь взял руки Раскольникова в свои и начал говорить: –Родя, ты был в горячке, когда это совершал. А думал об этом раньше, потому что другого выхода не видел. Я знаю тебя, Родя, ты бы в трезвом уме никогда подобного не сделал. Ты человек, Родя. Хороший человек. Тем более ты раскаиваешься в содеянном. Родька, не нужно из-за этого жизнь свою заканчивать. Да, ты не ангел и не святой, но для меня ты был и останешься лучшим человеком из всех, кого я когда-либо встречал. Вот все говорят что ты сумасшедший и циничный, а я шлю их куда подальше, –горячо начал говорить Дмитрий, не замечая, как ласково стал гладить ладони друга в своих, –ибо ты таким только кажешься! Ты не такой, каким они тебя считают, и никогда им не был! Ты, Родя, на самом деле добрый, понимающий человек, способный на печаль, любовь и сострадание, просто не хочешь показывать это другим, я знаю. Это убийство ничего не меняет, ты ведь в глубине души не хотел этого! Родя, ты не виноват. –Спасибо, Дим, –сдавленным голосом проговорил Раскольников, пытаясь контролировать эмоции, и не сразу понял, что впервые назвал друга по имени, –правда, спасибо... Я...в общем, спасибо за эти слова, честно, –но Родион не договорил. По его щекам покатились горячие слезы. Впервые за долгое время все сдерживаемые эмоции вышли в виде рыданий. Тут же постыдясь своих слез, Раскольников наклонил голову вниз, но остановиться плакать уже не мог. Разумихин вначале оторопело глядел на беззвучно плачущего друга, но затем мягко придвинул его к себе и обнял, гладя по вздрагивающей спине и шепча на ухо успокаивающие слова. И, неожиданно даже для себя, Раскольников в ответ нерешительно обнял Дмитрия, но через секунду он вцепился в того, как утопающий в спасительную соломинку. Когда он успокоился, Разумихин его отпустил. Родион же нехотя отстранился - ему понравилось чувствовать спасительное тепло объятий друга. –Ты, –Разумихин сглотнул, не веря своим ушам, –назвал меня по имени? –Тебе показалось, –серьёзно сказал Раскольников, но через секунду оба рассмеялись. Разумихин в открытую любовался Родионом. Он никогда не видел его таким живым. Впервые за все время их дружбы он видел в его глазах настоящие, искренние светлые чувства. Обычно эти глаза были омрачены какой-то тайной, страшным секретом, который, он знал, тот ему ни за что не расскажет, будь они хоть во сто крат ближе. Но сейчас... «Теперь все будет по-другому», –промелькнуло в голове Разумихина, но он сам пока не понимал, что именно изменится. Раскольников же просто наслаждался моментом. Больше не нужно было избегать хотя бы Разумихина, ибо ограничение общения с ним его ещё больше убивало, помимо мук совести. Смотря в улыбающиеся глаза напротив, он вдруг понял, что для счастья ему больше ничего не нужно. И от этого его накрыла какая-то радостная, умилительная тоска. Сердце, впервые за всю его жизнь, заныло от бесконечной нежности и любви. «И все-таки, проявление слабости иногда бывает даже полезно», –думал Родион, улыбаясь. И посредством этой мысли ему в голову пришла безумная мысль. «А если попытаться сказать ему о моих чувствах? Вдруг все...будет не так уж и плохо?». И, собравшись с духом, он вмиг стал серьезен и заговорил, теребя в руках фуражку: –Дима, я должен тебе ещё кое в чем признаться. И это уже касается непосредственно тебя. Нас. Я пойму, если ты после этого уйдешь...я все пойму. Но я больше не могу молчать. Это убивает. Разумихин, я, –тут Родион запнулся и, набрав в грудь побольше воздуха, наконец сказал то, что его мучило последний месяц, –люблю тебя. По-другому, не так, как ты думаешь. По-другому, –дальше Раскольников уже не смог продолжить - ему казалось, что он достаточно ясно выразил свою мысль для понимания, и с трепетом стал ожидать ответа. Разумихин чувствовал себя так, словно его внезапно окатили холодной водой (автор просит прощения за такое не изящное сравнение). Конечно, он был изумлен, да так сильно, как никогда в жизни! «Господи... Да неужели ж взаимно?» –первая мысль, когда он начал осознавать произошедшее. И когда Раскольников уже, подумав, что зря признался, хотел начать оправдываться, губы Разумихина дрогнули в счастливой улыбке и он, не дав другу и слова вымолвить, произнес: –Я тоже люблю тебя именно так, Родя. По-другому, –произнеся эти слова, Разумихин с необыкновенной нежностью поцеловал уже бывшего лучшего друга (да, хоть они и мало общались, да и во время их общения Родион либо молчал, либо язвил, Дима все равно считал его своим лучшим другом). Раскольников счастливо выдохнул сквозь поцелуй и, положив холодную ладонь на теплый затылок Разумихина, запустил пальцы в темные мягкие волосы, ласково перебирая ихПлыть и плыть, не тонуть, не тонуть, не стыть, Ухватившись за тонкую чувства нить.