Наивный

— Мама, ты такая грустная. Дин смотрит наверх, стараясь разглядеть её лицо, но ребёнку четырёх лет сложно что-то увидеть с такого расстояния. Мэри чувствует, как детская ручонка дёргает её за рукав. — Дин, солнышко, твоя мама себя плохо чувствует, пойди поиграй у себя в комнате, — её голос дрожит, но он не замечает этого и продолжает стоять позади неё. Она ждёт, уперевшись руками о стол, и смотрит прямо перед собой. — Мам, а когда папа вернётся? Невинный, казалось бы, вопрос, причиняющий столько боли. Мэри прикрывает глаза, вздыхая и стараясь говорить ласковым тоном: — Я же уже говорила, Дин, мы с папой какое-то время поживём отдельно. — Да, но когда он вернётся? Она не выдерживает, резко повернувшись к нему и судорожно выдохнув. Она думает, что вот-вот сорвётся чтобы сделать что-то непоправимое. — Что ты заладил только о нём — о нём! Разве не понимаешь?! Отец тебя бросил! — она кричит, но Дин даже не шелохнулся, продолжая стоять в этой своей детской пижаме и смотреть на неё большими светящимися глазами. Один только наивный детский взгляд выводит её из себя. Никто её не понимает. Ей так тяжело сейчас, а никто даже не может ей помочь. Смотря на своего сына всякий раз, она видит озорной взгляд Джона. Это невыносимо. Одевать Дина, делать ему тосты на завтрак. А ведь всё, всё из-за него. Вся семья разваливается из-за него, а он даже не понимает этого. Глупый. Беспомощный, не способный жить самостоятельно. Зависимый. Ещё и смотрит на неё так, будто любит её больше всего на свете. — Прекрати… — у неё дрожат руки от бессилия, злости, которой нет выхода, а он смотрит на неё, как дети смотрят на что-то красивое и блестящее. Заставляет чувствовать вину за свою злость. И это вызывает в ней настоящее отвращение. Ненавидеть собственного ребёнка. Ведь он даже ничего не понимает. Верит каждому её слову, подчиняется каждой просьбе отца. Такой образцовый, послушный сын, что от этого становится тошно. Не понимающий ничего вокруг и убеждённый в том, что семья — это самое главное. Ведь их семья самая лучшая и все в ней любят друг друга. Даже сейчас он смотрит на неё, с неподдельным восхищением. — Прекрати! — она снова срывается на крик, судорожно всхлипывая, — прекрати так смотреть на меня! Дин моргает, смотря с немым вопросом, но спустя секунду выдыхает, широко улыбаясь. — Не плачь, мама, — он обнимает её руками, насколько может достать, прижимаясь щекой к её ногам. Она возводит взгляд к потолку, вытирая глаза и тяжело дыша. Её плечи дрожат и она еле сдерживается, чтобы не ударить его. Так нельзя. Ненавидеть собственного ребёнка. — Дин, я же сказала тебе идти в твою комнату, — она старается говорить монотонно, но голос всё равно дрожит. Она кладёт руку ему на спину, легонько похлопывая по ней, но Дин только сильнее сжимает руки, мотая головой. Сжав зубы, она отталкивает его, из-за чего он с глухим ударом падает на пол. — Ты совсем меня не слышишь?! Поднимайся к себе наверх! Но вместо того, чтобы заплакать, Дин только встаёт, смотря на неё. — Только не плачь, мама. Папа любит тебя. И я тоже тебя люблю. Всё будет хорошо, — он пытается успокоить её своим высоким детским голосом. Она отводит взгляд, но всё равно возвращается к его лицу. На нём застыла такая улыбка, словно у него День рождения. Дин настолько мал, что молочные зубы даже не начали шататься. Кожа гладкая, белая, без веснушек и без единого шрама, ведь ещё не пришло для этого время. Ведь всё должно быть хорошо. Длинные, как у куклы, ресницы, зелёные глаза. И эта его гримаса на лице. Он выглядит так счастливо, что в это невозможно поверить. Словно он не обращает на все недостатки внимания. И улыбка кажется ей маской, потому что так не может быть. Словно ему всё равно на то, что отца постоянно нет дома и что все они ни разу не сидели за обеденным столом, не отмечали праздники и не ходили в церковь вместе с соседями и знакомыми. Дин не играл с детьми в парке, а в доме никогда не было гостей. Вся их фальшивая семья прогнила насквозь, но Дин всё продолжает верить в неё, как будто не видит ничего дальше собственного носа. Звонкая. Оглушающая пощёчина. Мэри с усталостью смотрит на покрасневшую руку, затем опускает взгляд на сына, лежащего на полу. Повисает молчание, из-за чего слышно, как в светлой гостиной тикают настенные часы. Дин ёрзает, стараясь подняться. Подняв его на руки, Мэри стала успокаивающе убаюкивать его, словно извиняясь за свою оплошность. Злость в ней утихает, уступая место тупой боли. Нет, скорее безысходности. — Я тоже люблю тебя, Дин. Все тебя любят. Не волнуйся, помнишь, что я тебе говорила? Ангелы присматривают за тобой. Значит, всё у нас будет хорошо. Дин кивает, кладя голову ей на плечо и прикрывая глаза. Ему сейчас так хорошо. Она начала напевать уже знакомую ему мелодию, окутывая тёплом и заботой. Солнечные лучи бьют ему в лицо сквозь жёлтые занавески, а мамины руки обнимают его, легонько покачивая. Левая щека горит от удара, словно кожу прижгли кочергой, но ему сейчас так тепло. Он счастлив. И всё будет хорошо. Не важно, что папы нет дома. Не важно, что мама часто плачет и кричит по телефону. Не важно, всё это было несущественно. Ведь их семья идеальна. Мама любит его и он в безопасности. Пусть он и многого ещё не понимает, ему достаточно. Достаточно и того, что у него уже есть, и главное — не потерять это. Семья всегда главнее всего. *** В комнате было тихо, солнечный свет освещал её сквозь занавески, а в воздухе витала пыль, словно маленькие светлячки. Присев перед деревянной решёткой детской кроватки, Дин посмотрел на своего младшего братишку. Ему всего пара недель, может, чуть больше, но его появление будто заполнило в их семье тот недостающий кусок, из-за которого, казалось, всё и рушится. Голубые, как и у всех младенцев, глазки смотрят на него с каким-то детским недоумением, а слюна стекает по розовой щёчке. Дин просовывает руку сквозь прутья, поправляя шапочку на голове Сэмми. Он ещё не умеет улыбаться, но уже тянется к Дину ручками, вот и сейчас, он пытался своими крохотными ручонками обхватить ладонь рядом с его лицом. Повинуясь желаниям младшего, Дин аккуратно, затаив дыхание, положил ладошку на животик Сэма. — Сэм. Сэмми, — Дину нравилось звать его по имени и смотреть на то, как он сразу поднимает взгляд к источнику голоса. Почти всё свободное время Дин проводил здесь, так долго, пока Мэри не приходила и не загоняла его обратно в комнату. Сэм такой крохотный, что Дин даже боится лишний раз прикасаться к нему и по возможности просто смотрит на него. Но сейчас, Дин невесомо касается рукой тёплого животика Сэма сквозь его пелёнки, играя с ним в гляделки и, безусловно, выигрывая. Долгий немигающий взгляд зелёных глаз. Вероятно, со временем это вошло у него в привычку. Пока Дин смотрел на него, Сэмми смог уснуть в тепле под его рукой. Тогда Дин ещё долго сидел у кроватки, ощущая ладошкой быстрое сердцебиение родного сердечка. И, всё же, нехотя убрал её, накрыв брата зелёным одеяльцем. Пристально глядя на него, невольно Дин стал прислушиваться к голосам, нет, крикам, на первом этаже. В какой-то момент что-то разбилось, кажется, мамина хрустальная ваза, что заставило Сэма протестующе пошевелиться. Поднявшись, Дин на цыпочках вышел из комнаты, прикрыв дверь, и сбежал вниз по лестнице, пройдя к двери на кухню. — Ты не можешь пропадать столько времени, оставив дома двух голодных детей, а потом вернуться как ни в чём не бывало! — Мэри кричит на высоких тонах, тяжело дыша и с какой-то сталью смотря в лицо своего мужа. — Я вернулся! И хватит предьявлять мне за то, что я зарабатываю нам на хлеб, я же не упрекаю тебя в том, что ты бьёшь моего сына?! — тон Джона на порядок ниже, но Мэри всё равно старается его перекричать. — Ах, то есть, теперь это твой сын?! Может, ты хотя бы будешь уделять ему внимание? Я не говорю уже о том, когда его нужно было отвезти в больницу! — голос сбивается, из-за чего ей сложно подбирать слова, однако она не даёт Джону вставить и слова. — Или, думаешь, почему Дин не ходит в детский сад, а целыми сутками сидит дома?! Мне нужно сидеть с Сэмом, готовить и быть прилежной матерью, пока ты вообще забил на наших детей? Что-то падает на пол, судя по всему, Джон опрокинул стол, находясь совсем рядом с дверью. — Ты больна, Мэри! Пусть Дин ещё ничего не понимает, но нельзя так воспитывать детей! А что будет с Сэмом?! Стоит ли мне вообще оставлять его с тобой наедине? — тон его звучит ядовито, так как Джон выделяет обращение интонациями, отчего становится больно, словно удар по лицу. — Не смей говорить мне о воспитании! Ты не знаешь, что такое растить двух детей! — на последних словах она почти визжит, ударяя по столешнице. — Это ты мечтала завести ребёнка! И посмотри — это ты называешь семьёй?! — Хочешь сказать, что лучше бы он вообще не рождался? — тон Мэри заметно падает, однако остаётся ровным и чётким, что завис в тишине комнаты. Джон молчит с минуту, после, отодвигая стулья и открывая дверь, выходя в коридор. Опустив на Дина, стоящего перед дверью, взгляд, он проходит мимо, мельком осматривая счёсанную щёку, разбитые в кровь губы, бинты под кофтой. Но не останавливается, идя прямиком в прихожую. Дин прослеживает за ним до двери, но не двигается с места, не зная, что ему сказать. — Ты ублюдок, Джон Винчестер! — кричит она уже после того, как хлопнула входная дверь, всхлипывая и оседая на пол. Наверху, в колыбели начинает плакать маленький Сэм, но Мэри продолжает всхлипывать, содрогаясь в беззвучных рыданиях. Поджав губы, Дин было делает шаг в сторону кухни, из-за чего всё внутри сжимается в болезненный ком, словно только сейчас до него дошло осознание, что что-то не так. Но почти сразу срывается с места, взбегая по лестнице. Попутно натянув улыбку, он забегает в комнату, подлетая к кроватке и просовывая обе руки сквозь прутья, чтобы как-то обнять Сэмми, который продолжает заливисто плакать и пронзительно голосить. Он барахтается, заливаясь слезами, но почти сразу успокаивается, чувствуя на себе теплоту рук. Дин судорожно выдыхает, прикрывая глаза и ком внутри развязывается, от чего боль уходит и он снова чувствует себя счастливым, широко улыбаясь и говоря что-то бессвязное, хотя, кажется, он просто снова и снова повторяет имя своего брата, появление которого должно было всё исправить. Должно было починить их идущую по швам семью. Щёки почему-то мокрые и липкие, отчего он почти не видит недоуменного личика Сэма, а слёзы застилают всё перед глазами, хоть он и продолжает держать их широко открытыми, пристально смотря на своего брата. *** Дин держит в руках маленький свёрток в ткани, смотря на свой дом блестящими в свете огня глазами. Они будто горят, но не от слёз, а от оранжево-красных бликов. Его лицо обдаёт жаром и он только сильнее прижимает Сэма к себе. Его тёплое тельце такое хрупкое и горячее, ещё горячее огня в нескольких метрах от него. В воздухе стоит едкий, густой дым, отчего дышать больно, и он периодически давится им, от него же слезятся глаза. Но внутри него что-то непонятное. Не боль, а словно детская обида. Непонимание. Дин чувствует, что под ногами трава мокрая и холодная от ночной росы. Он смотрит на дом, на то, как всё рушится и горит. Но ничего ещё не потеряно. Вот, сейчас папа вынесет маму, они посмотрят на него с улыбкой, а он, как и сейчас, будет держать на руках младшего брата и никому его не отдаст. И все будут счастливы. Ведь семья — самое главное, она любит тебя даже тогда, когда ты крупно облажался и всегда рядом, даже когда ты в беде. Так всегда говорил отец, а мама успокаивала его тем, что ангелы присматривают за ним и всё будет хорошо. Дин вытирает слёзы рукавом, широко улыбнувшись, и, обнимая Сэмми обеими руками, он стал легонько его покачивать, успокаивающе убаюкивая. — Всё будет хорошо, Сэмми. Все тебя любят, а Ангелы присматривают за тобой, значит, всё с нами будет хорошо, — раз за разом повторял он, словно пытаясь убедить в этом только самого себя, потому что никто больше не мог его успокоить. Кто-то подхватывает его на руки, таща из пожара, туда — к дороге, где слышны сирены и столпилась куча народу. В глазах всё так смутно, то ли от дыма, то ли от усталости. Чувствуя сонливость во всём теле, Дин изо всех сил прижимает Сэма к себе, чтобы не выронить его, прислушивается к тихому сопению своего брата. Пламя над домом стоит так высоко, а искры от него летят ещё выше, что, кажется, кто-то запустил в небо множество петард. Джон прикрывает Сэма краем куртки, когда от дома отваливается крыльцо и жар доходит прямо до них. Дин зажмуривается, заходясь в очередном приступе кашля. — Где мама? Но Джон не отвечает ему, вероятно, потому, что в осипшем детском голосе нельзя разобрать ни единого слова. Он опускает взгляд на сына, смотря прямо в светящиеся надеждой глаза. Волосы слегка обгорели, а на детском лице видны несколько синяков, хотя, в полумраке и свете от пляшущего пламя их почти не разобрать. Кончик носа испачкан то ли в земле, то ли в копоти, а одежда пропахла едким дымом, запах которого, вероятно, навсегда въестся ему под кожу. Джон наклоняется, ставя Дина на дорогу и приседает перед ним. Всё это время Дин не отводит от него взгляд, держа маленький свёрток из лоскутного пледа и пелёнок в руках. — Твоя мама умерла, Дин. И теперь, Сэм — твоя забота. Ты меня понял? С этого момента, это твоя работа: выполнять всё, что я тебе говорю и присматривать за своим младшим братом. Дин не начинает плакать, что, вероятно, заслуга детского возраста — не понимать происходящее. Он продолжает молчать, сжимая пальчики на покрывале, в которое закутан его младший брат. — Хорошо, папа, — он кивает, делая серьёзное лицо, чтобы показать свои намерения, что выглядит довольно забавно. Но отец не улыбается. Да ему и некогда сейчас утешать своих сыновей. Несмотря на то, что вся их жизнь давно катилась в тартарары, от этого было не легче. А Дин ещё слишком мал, чтобы это понимать. — Что я тебе говорил? Относись к старшим с уважением, ты меня понял? — Так точно, Сэр, — Дин поспешно кивает, наблюдая за тем, как отец поднимается на ноги, идя куда-то в толпу людей. Громкую, смазанную, оставляя его с Сэмом на дороге. Дин берёт Сэма удобнее, заглядывая в его лицо. Его глазки заметно потемнели, став тёмно-карими, смотрящими на него из вороха грязной ткани. Дин закрывает его личико обратно, чтобы Сэм не мог увидеть пожар в их доме. Глаза продолжают слезиться и, кажется, само небо стало красным из-за отблесков огня. Или это просто рассвет, что всегда наступает после глубокой ночи. Дин осматривается, садясь на капот машины, и, болтая ногами, ждёт, пока к нему подойдёт отец. Чтобы отвлечь Сэма, он начинает петь отрывки из мелодии, которую ему напевала мама. Только, теперь он знает, что это были слова из какой-то известной песни, но это неважно. Всё это так неважно. Скоро отец подойдёт и они снова заживут счастливо. Он позаботится о своём брате, а мама будет присматривать за ними с небес с стальными ангелами. Так она ему говорила. «— Помнишь, что я тебе говорила, Дин? — повторяла она всякий раз, когда он ложился спать или приходил к ней, когда она была расстроена, — Ангелы присматривают за нами, а, значит, всё будет хорошо.» *** Дин лежит на полу, смотря на полоску света под дверью детской. Точнее, комнаты, что ей служила. Уже глубоко за полночь, так что Сэм должен был давно спать, закутавшись в одеяла и подушки. Здесь и правда холодно и Дин не разрешает ходить Сэму по полу, чтобы не возиться потом с его простудой. От этой мысли на лице появляется улыбка. Кажется, когда Сэм ещё не умел ходить, было намного проще мириться с его капризами. Сейчас, когда он уже может полноценно бегать и разбивать нос, в свои то четыре года, Дину уже тяжело держать его на руках. Хотя, даже все эти заботы стоят того, чтобы видеть, как Сэм улыбается и делает первый неуверенный шаг в его сторону. Сэм занимает всё его свободное время, в остальное же отец натаскивает его, когда не в отъезде. Да и сам Дин горазд стащить медовые хлопья из магазина или отжать у богатеньких детишек их деньги на обед. Иногда Бобби присматривал за ними, но намного чаще Сэм остаётся с ним, со своим старшим братом. Голова болит так, что происходящее не доходит до него. Вероятно, он сильно ударился об пол, когда падал. Дин старается прислушаться к своим ощущением, но боль словно засела во всём его теле. Отец кричит, и он думает, что из-за его крика Сэм может проснуться. Это заставляет его пошевелиться, садясь. Он пытается сфокусировать взгляд, вытирая лицо от чего-то липкого. На деревянный пыльный пол уже успела натечь кровь с рассеченного лба или, судя по боли, разбитого носа. Отец редко бил его, но в этот раз, он действительно заслужил, потратив все оставшиеся деньги на одежду, которые были нужны для оплаты жилья. Уже начался сезон дождей, а у Сэма даже не было тёплого свитера, да и слишком часто он начал шмыгать носом. Наверное, отец не поймёт, но Сэм и всё, что его касается, для Дина важнее всего. И не только потому, что он столько терпения и усилий вложил в его заботу, лично отвечая за его воспитание и готовя для него всевозможные виды макарон. Но и потому, что верил, что Сэм — это ключ к всеобщему счастью. Все любят его и с ним у них будет полноценная семья. Сэм не должен разочароваться в тех, кто любит его, а отец так громко кричит сейчас, что это может напугать Сэма. Дин медленно поднимает на него взгляд, вытирая рукавом кровь. Дышать тяжело, так что он хрипло дышит через рот. Вставать на ноги тоже больно, но всё это неважно. Дин кашляет, отплёвываясь и стараясь дышать, так как в горле стоит склизкий ком горячей крови. Почему-то всё его лицо словно онемело, нет той боли, к которой он привык, но зато очень горячо там, где повреждена кожа. Он поднимает руку, вытирая кровь на лбу, чтобы она не стекала за глаза. Джон смотрит на него и только сейчас он начинает понимать, почему они так часто ссорились с Мэри много лет назад. Он смотрит на него, а в свете ночника на тумбочке видны тени, что уже легли на лицо ребёнка. Синяк под глазом, усталый, от недосыпа, вид, разбитая губа, отчего все зубы в крови, да и нос сильно кровоточит. Рассечённый у виска лоб и счёсанная щека. Но даже так, почему-то, это не вызывает в нём ни малейшей жалости. Дин не плакал, и это разжигает где-то глубоко внутри злость. Почему? Почему он так смотрит на него. Такая наивная зелень глаз, что почти сливается с тенью. Почему он не злится, почему не кричит? Как будто ему всё равно, как будто он совершенно ничего не чувствует. Эта надежда глушит всё внутри, словно он не видит, насколько всё плохо. Это выводит из себя, заставляя ненавидеть это. Ненавидеть себя за то, что он такой ужасный отец. Он смотрит и чувство вины пожирает Джона до дна, как будто это он во всём виноват. Как будто из-за него всё это произошло. — Отец, ты разбудишь Сэма, — голос настолько невнятен, что Джон едва понимает сказанное им. Он фыркает, ведь это ненормально. Ненормально так обесценивать свою собственную жизнь, беспокоясь только за брата. Это ненормально — выглядеть счастливым в такой обстановке, будто Дину всё равно. Словно ему плевать. Это хотелось выжечь в нём, вырвать из него эту тупость и неведение, что заставляет видеть Дина картинку счастливой семьи. Это ненормально — уверять Сэма в том, какая его мать была хорошая и как все они его любят. Что всё будет хорошо. Как будто он не понимает того, что это из-за него развалилась вся их семья. — Ты и так с ним слишком нянчишься. Сэм должен вырасти мужчиной, а не сопливой девкой. Это ненормально, что ты его так опекаешь, — Джон выплёвывает слова жёстко, стараясь задеть Дина. Найти в нём то, что называют человечностью. Но такое ощущение, будто Дин просто не чувствует того, о чём говорит. Но, вместо того, чтобы накричать, попытаться ударить его, Дин кивает, как будто стараясь всё исправить, угодить своему отцу. Настолько послушный, доверчивый ребёнок, что от этого тошно. Не видящий недостатков в своей семье. Потакающий всем прихотям своего брата и готовый исполнить любой его приказ. — Прекрати… — Джона трясёт от этой тупой злобы, что только будоражит старые раны от бессилия, от вины, — прекрати так смотреть на меня! Он бьёт его ещё раз, но Дин даже не пытается увернуться от удара, только падая на пол и тут же стараясь подняться. — Отец, пожалуйста, Сэм может увидеть! — он выкрикивает эту фразу, единственную просьбу прекратить это. Прекратить всё это и дать его брату ту семью, в которую Дин верил. Джон наклоняется к Дину, смотря прямо в его стеклянное кукольное лицо, изуродованное рубцами и синяками. — Как можно быть настолько наивным? Тупым, невидящим ничего вокруг себя. Люди — ублюдки и если ты не поймёшь этого, то подохнешь прямо на улице с трупом брата у себя на руках. Голос отца настолько ровный, что Дин вздрагивает, опуская взгляд в пол. Гадко. Больно. Тошно. Тошно от всего этого, но ведь это не конец. Сэм жив и у них ещё есть шанс на нормальную жизнь и счастливую семью. Джон продолжает смотреть на него, но результата так и нет. Дин не предпринимает ни малейших действий, пусть он и перегнул на последней фразе. Такое чувство, будто он и правда кукла. Безвольный оловянный солдатик. Бездушный, не способный на жалость и боль. Джон выпрямляется, переводя взгляд на дверь детской. Всё это бесполезно. Дин как будто так и остался тем наивным ребёнком, что не может постоять сам за себя. Зависимым, жалким. Он словно и не чувствует той боли, продолжая ожесточённо надеяться на лучшее. Это злость говорит в нём. Это так неправильно. Кажется, спустя столько времени, он начинает понимать Мэри. Её боль от бессилия. Невозможно ненавидеть собственного ребёнка, но невозможно такого любить. Это не любовь. Это не счастливая семья. Это не тот путь, который приведёт его к светлому будущему. А Дин даже не понимает этого. Не понимает того, что из-за него всё рушится. Джон не вынесет этого. Не вынесет стараться заставить Дина открыть глаза, пытаться полюбить его. Смотреть на него и не вспоминать взгляд Мэри, что как будто взирает на него прямо из детского тела. Джон садится в кресло, включая первый попавшийся канал на телевизоре, чтобы просто не смотреть на своего сына. Но Дин продолжает недвижимо стоять на месте. — Иди умойся,— оглядев его, бросает ему Джон, — и успокой брата. — Есть, Сэр, — привычно кивает Дин, устремляясь в ванную. Джон проводит руками по лицу, судорожно выдыхая. Он не выдержит этого. Это невыносимо. И, глядя на светящийся экран невидящим взглядом, он слышит, как в соседней комнате под дверью всхлипывает Сэм. *** — Дин, тебе это не надоело? — Что, Сэм? — Дин сосредоточено прочищает дуло пистолета за столом, не поднимая взгляд на Сэма напротив, что ковыряет ложкой кашу в тарелке. Ему уже четырнадцать и Дин не может поверить в то, что прошло уже так много времени. Сэм не из робкого десятка, да и премию за сына года вряд ли бы получил. Но это неважно. Глядя на него, Дин был спокоен. Он был спокоен за своё будущее, за их семью. Беспокоился он только за Сэма и его упрямство. — Да всё это! Чистить оружие за обеденным столом, исполнять приказы отца, словно ты его игрушка, — Дин не отвечает, но слышать это от Сэма болью отдаётся где-то внутри, пусть он и не подаёт виду. — Да нет, не особо, — он пожимает плечами, с щелчком собирая пистолет и вставляя в него магазин. Сэм со злостью и недоумением смотрит на то, как Дин вытирает руки от масла и пороха. — Ты лучше доедай кашу, а то остынет и будет похожа на холодные сопли, — широко улыбаясь, подмигивает ему Дин и встаёт со стула, убирая пистолет за пояс, — и вообще, ты опаздываешь в школу. Сэм мрачно смотрит на него, отправляя очередную ложку дешёвой овсянки в рот. — А ты куда? Снова в бар? Дин недолго молчит, пожимая плечами: — Сыграю в бильярд, раздобуду нам на обед. Или Ваше Величество Саманта желает, чтобы его довезли до школы? — говоря это, Дин поигрывает бровями, но Сэм почти не реагирует на эти обыденные ему остроты. — Он ведь сегодня не вернётся, да? — Сэм поднимает на него голову, смотря этим своим щенячьим и расстроенным взглядом. Осмотрев его довольно-таки тщательно, Дин закатывает глаза: — Когда вернётся, тогда вернётся, и давай живей, я подвезу тебя. Сэм и правда ускоряется, доедая кашу и в спешке натягивая джинсы: — И каким это образом? — Одолжу машину у Мистера Бинга, — Дин выходил из номера, придерживая брату дверь. — Это кто? — Сэм выскакивает за ним, запихивая шнурки в кеды и надевая на спину рюкзак. — Понятия не имею, но машина у него в лёгком доступе. Сэм идёт прямо за Дином, раздумывая над чем-то чрезмерно важным и серьёзным, отчего на лбу залегла морщинка. — Дин, ты бы хотел уехать и жить нормальной жизнью? — он проследил за тем, как, наклонившись, Дин возится с машиной, что всё никак не заводится. — Куда, Сэмми? И что такое, девушка бросила? — подняв голову, Дин ударяется о руль и следующую минуту Сэм морщится от обилия Динового лексикона. На самом деле, Сэм просто не понимает, как Дин может это выносить. Жить в разъездах, останавливаться в дрянных мотелях и всё время ждать только возвращения отца. У него нет ни образования, ни постоянной девушки, ни стремлений. Создавалось впечатление, что и настоящего Дина то и не было, лишь совокупность настроения и приказов отца. — Ну, завести семью, жить счастливо и всё такое… Дин выпрямляется, смотря на него сверху и думая над тем, с каких пор Сэм думает об этом. — Ну, у меня же уже есть семья. Ты и отец. Он же всегда говорил, что— — Семья — это самое важное и в ней все любят друг друга, — заканчивает за него Сэм, с обречённостью смотря в лицо брата. Дин замолкает, не зная что ответить на ядовитый, почти злой тон Сэма. — Дин, неужели ты не видишь, что у нас нет семьи? Или, думаешь, я не знаю, что отец бьёт тебя? А, может, наша мама была не такой святой, какой ты её мне предоставляешь? Жёстко, почти во всю силу, Дин толкает его спиной в машину, наклоняясь к лицу и тяжело дыша. Боль. Острая, жгучая боль. Только не Сэм. Сэм не может так говорить ему, ведь он столько старался для того, чтобы всё было хорошо. Сэм морщится от боли, поднимая взгляд на лицо брата, что находится от него так близко. — Не смей, — слова не клеятся друг к другу. Дин судорожно глотает, смотря прямо в глаза Сэму. Он видит в них обиду, словно его предал близкий ему человек, и страх, не пойми по какой причине, появившийся огоньком внутри, — не говори так. Дин сжимает руку на плече Сэма, прижимая его к двери машины всем весом и судорожно дыша, словно никак не может успокоится. А Сэм смотрит на него и ему кажется, что Дин может убить его прямо сейчас. Почему. Почему всё это происходит с ним. Ему так больно, что Дин удивлён, почему всё ещё жив. Режущее, колкое чувство, извивающееся внутри. Сэм боится его. Сэмми, его младший брат, которому он придумывал сказки и укачивал его на руках. Сэм злится на него. Сэм, которого он водил в парк, ходил с ним в больницу тайком от отца, когда всё было совсем плохо. Дин ломал всё, что создал собственными руками. Причинял ему боль. И от этого было так мерзко, что в горле ставал ком. Руки начинают дрожать, то ли от слабости, то ли от бессилия. Но ведь ещё не всё кончено, у него ещё есть шанс всё исправить. Дин убирает руку и Сэм сразу выскальзывает из-под него, уносясь по улице. Но он продолжает стоять, недвижимо, не предпринимая никаких действий. Дрожа и смотря в пол, как и всегда. Он ненавидит себя. Он виноват во всем. Наконец, до него доходит, почему всё всегда было не так. Он судорожно дышит, стараясь успокоиться. Зарывается руками в волосы, сжимая и оттягивая их. Как всё это безнадёжно. Всё под ним рушится, а земля уходит из-под ног. Он ударяет рукой по верху машины, оседая на асфальт. *** Сидя на диване, Дин смотрит на то, как рушится его семья. Он с Сэмом кричали, как и в детстве, Джон опрокидывал мебель и срывался на низкий тон. За окнами с силой бил дождь, но они умудрялись перекрикивать его. Он видел, как, крича, Сэм не может сдержать слёз, как Джон бил по столу. Но продолжал сидеть, словно он смотрел ссору по телевизору, а не прямо в комнате мотеля. В их дверь уже несколько раз стучал менеджер, но никто даже не открыл ему. Он сидит, ведь, зачем что-то делать, если всё это произошло по его вине. Да и вообще, как он раньше не замечал того, что всё это началось из-за него. С самого детства, с того самого момента. Он не знает, что ему делать, не знает, на какой ему быть стороне. Стоит ли сказать что-то в отпор отцу или, наоборот, вступиться за него? Он видел их, ждал того, когда всё это наконец закончится, даже не пытаясь вслушиваться в то, из-за чего они ссорятся. Он так устал. Устал не только от всего этого, но и от ненависти к себе. После всего в нём как будто ничего не осталось. Он как будто навсегда остался тем наивным ребёнком, непонимающим ничего вокруг. Непонимающим, как можно ненавидеть собственную семью. Не знающим, почему все вокруг него несчастны. Старающимся всё исправить, успокоить. Создать ту счастливую семью, которая теперь неизбежно рушится. Рефлексы охотника часто играли ему на руку, вот и сейчас, он снова предотвратил неизбежное, попытавшись всё исправить. Дин хватает за запястье руку отца, не давая ему ударить Сэма по лицу. Оба переводят на него взгляд, тяжело дыша, с секунду находясь в каком-то ступоре. Дин крепко, до боли, сжимает пальцы, дёргая Джона на себя, и, кажется, впервые в жизни говорит что-то ему в противовес. — Не смей. Но его усталое, словно маска, лицо остаётся неизменным. В нём не появилось ни злости, ни ненависти. Поджав губы, Джон выдёргивает руку из хватки, поворачиваясь обратно к Сэму. — Если уйдёшь, больше не возвращайся. Сэм молчит, смотря не на него, а на Дина, который просто потупил взгляд, даже не смотря в его сторону. И на душе у Сэма стало так гадко, что он взял сумку и вышел за дверь. Холодная вода лила на плечи как из ведра, пока он шёл вдоль дороги, хотя, это месиво больше напоминало дорогу. Всхлипывая и давясь водой, что била его по лицу, Сэм наконец понял, что в их семье было не так. Не было. Не было у них никогда семьи. Не было любящих родителей, не было большой, счастливой, дружной семьи, что собиралась бы за столом на день благодарения. Сэм не хотел об этом думать. Не хотел видеть лицо собственного брата, на которого кричал отец за любую его оплошность. Не хотел чувствовать боль каждый раз, когда думал о том, что мог бы жить счастливо где-то очень, очень далеко. Завести семью, быть отцом и быть любимым в своей семье. Бросив сумку прямо в лужу, Сэм закрывает голову руками, беззвучно всхлипывая и смотря в ту сторону, где должен был стоять мотель на отшибе. Дин не выбежал за ним, а отец не подъехал, одумавшись, на Импале, чтобы забрать и отвезти его домой. Ничего не будет хорошо. Да и он ни за что не захочет вернуться обратно. Всё это так несправедливо. Ведь никто из них не заслужил этого, однако, ничто уже нельзя исправить. Как Дин не понимает этого? Глупый, послушный, зависимый ребёнок. Как можно так надеяться, верить во что-то так сильно, что он даже не видит того, что ничего у него и нет? Почему он не понимает того, как больно Сэму смотреть на эту фальшивую улыбку? Как больно ему из-за того, что он продолжает надеяться. Почему бы Дину не сорваться? Не уехать куда-нибудь далеко? Почему бы не накричать, не высказать всё, что он думает. Но, вспоминая его глаза, пристальный взгляд, ему кажется, что ничего он и не чувствует. Нет той боли, из-за которой эта жизнь кажется невыносимой, нет в нём той любви, из-за которой люди совершают безумные вещи. Судорожно выдыхая, он переводит взгляд на машину, остановившуюся рядом. Свет от фар застилает глаза, в котором видно падающие капли ледяного дождя. Он колеблется, но, взглянув ещё раз в темноту, он наконец убеждается в том, что никто даже не собирается за ним вернуться. Обнять, сказать, что всё будет хорошо. Успокоить, как это всегда делал Дин. Подбодрить его какой-то тупой шуткой. Всё кончено, вот, только, почему-то Дин продолжает стоять в гостиной, глядя на входную дверь и не зная, что ему делать. Ненависть вновь вскипает в нём, ведь всё снова произошло из-за него самого. Он не сделал этого. Не остановил. Не выбежал за своим братом и потерял то единственное, что было ему важно. Но, ведь это ещё не конец? Сэм жив, значит, всё можно исправить. Почему-то от этой надежды внутри него становится смешно. Улыбка появляется на лице сама собой, но смех, который должен был вырваться после неё, кажется ему судорожными, беззвучными рыданиями. Это так странно. Чувствовать слёзы на своих щеках, но думать, что он всё ещё может что-то исправить. *** Доверчивый. Наивный. Послушный сын. Дин всегда знал, что он так и остался ребёнком, глубоко внутри надеясь на то, что всё будет хорошо. Как бы тяжело ни было, он всегда боролся, шёл в обход против судьбы, таща за собой всех, кого мог спасти. Как бы дерьмово ни было, всегда есть другой способ. Семья не заканчивается на крови. Однако, сейчас, спустя почти двадцать лет, они все вместе. И его младший брат Сэм, расставляющий тарелки на стол, и Джон, держащий Мэри за руку. Несмотря на апокалипсис, что печатью на его теле стоит вместе с меткой Каина. Всё, наконец, стало хорошо. Все они стали счастливы. По-настоящему счастливы. Без недостатков, без внутренних сомнений, ненависти друг к другу. Они наконец стали одной, большой семьёй. Глядя на них, Дин чувствует, как тепло внутри него обжигает горло. Кажется, он мёртв и уже попал в их общий семейный Рай. Так светло здесь стало, будто в летний солнечный день. Джон со смехом слушает безумные рассказы Мэри про ангелов, другие миры и всевозможную нечисть. Сэм, пришедший с кухни, поставил тарелку с салатом на стол, рядом с гусём в яблоках. — Ну, можно уже начинать. Куда Кас подевался? — Сэм перевёл взгляд на Дина, что на мгновение завис, смотря на него в упор. — Да… вышел в магазин, скоро вернётся, — он пожал плечами, продолжая широко улыбаться, пока не начало сводить щёки. — Дин, всё хорошо? — Сэм обеспокоено смотрел на своего брата, но Дин не ответил. Мэри с Джоном тоже перевели на него взгляд, улыбаясь, вглядываясь в его лицо. Дин смотрит не на них, он смотрит на своего брата, но улыбка не сходит с щёк. Несмотря на всё вокруг, внутри почему-то как-то грустно, словно, не смотря на то, что, всё, спустя долгие годы его бездумной веры, стало хорошо, он наконец понял кое-что очень важное. — Дин? — Сэм кладёт руку ему на плечо, смотря прямо в зелёные глаза, — ты плачешь. Дин не ответил. Щёки почему-то мокрые и липкие, отчего он почти не видит недоумённого личика Сэма, а слёзы застилают всё перед глазами, хоть он и продолжает держать их широко открытыми, пристально смотря на своего брата. Он чувствует тепло его руки у себя на плече, судорожно втягивая воздух. Он чувствует горечь от слёз, которые попадают ему на губы. Джон и Мэри продолжают сидеть в обнимку, наблюдая за ними, но не пытаясь им мешать. — Дин, ну же. Прекрати, всё же хорошо, — Сэм кладёт руку ему на щёку, вытирая блестящие слёзы. — Потому что Ангелы присматривают за мной, — невнятно, со всхлипом заканчивает за него Дин. — Что? — Сэм с отчаянием и недоумением смотрит на брата, будто понимая, что что-то не так, стараясь успокоить его. Дин судорожно дышит, давясь слезами и смотря на лицо брата, его длинные, свисающие волосы. На его лице нет улыбки. — Почему ты не улыбаешься, Сэмми? Все же счастливы. Теперь, всё будет хорошо. — Дин, пожалуйста, ты пугаешь меня. Просто скажи, что не так. Я же вижу, тебе больно, Дин. Ты же знаешь, как невыносимо смотреть мне на твою фальшивую улыбку. Мы с тобой, — совсем немного помолчав, он добавляет уверенным тоном, — Дин, я с тобой. Но Дин не может. Не может прекратить улыбаться. Потому что от этого, от всего этого становится невыносимо смешно. Истеричный, со всхлипами, смех, от которого болит под рёбрами. Наивный ребёнок. А ведь ему нужно было просто понять кое-что очень важное. Понять то, что он никогда их не любил. Не любил свою маму, не любил отца. Правда в том, что Дин не любил ни их, ни Лизу и Бэна. Дин был влюблён в саму идею иметь счастливую, любящую семью. Ведь, он просто хотел, чтобы кто-то любил его. Он просто хотел быть счастливым. Но вот, сейчас, у него есть всё это. Все вокруг улыбаются, а Сэм заботливо гладит пальцами его по щеке и волосам. Это и есть то, чего он так долго хотел, не так ли? — Всё хорошо, Сэм. Мы все, — он всхлипывает, сглатывая слюну, — мы все должны быть счастливы. Сэм сжимает губы в тонкую полоску, наклоняясь и обнимая брата обеими руками. Крепко, прижимаясь лицом к шее Дина, солёной от слёз. Сэм поглаживает его по волосам, кусая губы и тяжело дыша. Всё наконец стало хорошо, ведь он понял, Дин наконец понял, что было не так. В нём, в их семье и в самой надежде. Дин прижимает его к себе плотнее, так, что Сэм почти садится ему на колени, чтобы продолжать обнимать его. — Всё хорошо, Дин. Всё обязательно будет хорошо. Все мы будем счастливы. *** — Дин! — Кас спускается по железным ступеням, держа в руке бумажный пакет с закусками и тортом, а в другой ящик пива, — я купил всё, что ты просил! Он остановился перед входом в библиотеку, смотря не в помещение, а на пол. На то, что было на нём. Весь паркет стал багровым, в тёмной, блестящей на свету крови, словно на него постелили красный ковёр. Она стекала по ступенькам, доходя прямо до его ног. Так много, словно здесь была резня. — Дин? Кас продолжает стоять, словно ребёнок, заставший что-то непристойное. С вопросом и каким-то непониманием. Он смотрит на обеденный стол, который перетащили сюда из кухни, застеленный белой скатертью и уставленный всевозможными блюдами. — Сэм? Голос Ангела отдаётся эхом в тишине бункера, хотя он даже не кричит. Что произошло? Почему здесь так много крови? Он роняет на пол пакеты, которые держал в руках, смотря на стол и не в силах сдвинуться с места. — Дин? — голос дрожит, но Ангелы не могут плакать. Он не понимает. Не может понять. Казалось, все они были счастливы. Кровь заливает пустые тарелки, продолжая течь из вспоротых глоток, хоть кожа уже и выглядит мертвенно-бледной. Брызги легли на скатерть красивым узором, они попали и в тарелку с салатом, и на главное блюдо. Кровь капает со стола на пол, образовывая лужу, растёкшуюся по всему полу. Она пропитала одежду. В ней их лица и руки. Так много её, что воздух стал густым и пропитался запахом металла. А теперь, она оставила свой след и на ботинках Кастиэля. Счастливая семья, что всегда будет рядом. Любящая. Та, о которой всегда мечтал Дин Винчестер. Горы трупов за столом. Сэм, откинувший голову назад, от чего кажется, она вот-вот оторвётся. Рот открыт, а глаза закатаны назад. Его волосы прилипли к шее, слипшись в кровавое месиво. Одна из прядей прилипла к его губам. Кожа холодная, белая, а его рубашка в крови. Левая рука переплетена с рукой его брата прямо на столе. Дин лежит лицом в тарелке, полной его собственной крови, под его стулом валяется кухонный нож. Мэри, со ртом, разрезанным так, чтобы она никогда больше не плакала, её рука, как и рука Джона, навсегда прибиты лезвием к столу, прибиты друг к другу. С разрезанных до ушей, щёк, стекает кровь, отчего кажется, что нижняя челюсть оторвана и болтается у шеи вместе с языком. Видно сухожилия, что связывали шею и голову, они покрыты склизкой, уже сворачивающейся кровью, хотя прошло совсем немного времени. Джон почти упал со стула, его держала на его месте лишь рука, вывихнутая под неестественным углом и прибитая к столу. Глаза выпучены из орбит, на них полопалось несколько капилляров от пережитой боли. На нём видны следы побоев, словно между ними была драка. Но это было неважно, всё это было несущественно. Кас не слышит биения их сердец. И пытаться сделать что-то, воскресить их, уже напрасно. Нарушать их покой уже излишне. Вероятно, большинство из них уже вместе за семейным ужином разрезают индейку в Раю. Пусть и ненадолго, Дин получил то, что так долго хотел. Счастливую семью за обеденным столом.