Новый день, новый синяк. Новая ссадина — на этот раз на румяной веснушчатой щеке. Тонкая ветка прилетела сильно и больно, но мальчишка всё равно хохотал и радовался, что отделался ссадиной, а не выбитым глазом. Хотя, этого паренька, кажется, даже это расстроило бы не слишком сильно.
Заливистый смех Захара уже хорошо знал каждый, кто когда-либо его слышал. Захар хохотал буквально надо всем, что, так сказать криво стояло или лежало, будь то ствол дерева странной формы, облако в виде огромного зайца или картинка в книге, утащенной с их местного базара. Если Захар не заливался смехом, то трещал без умолку. Была у него такая забавная черта — придумывать всякие небылицы. Некоторые отличались такой красочностью и детальностью, что и вовсе могли бы быть принятыми за истину, но большинство других ребят и взрослых уже давно поняли, что свои истории неугомонный Захар шпарит на ходу.
Не то что бы Захар отличался агрессивностью, но если слушать его не очень внимательно или перебить посреди рассказа, то можно было получить в глаз. Так завязывались драки, во время которых, как правило, огребал сам Захар. Энергии в нём хоть отбавляй, а вот могучей силой он не обладал. Да и ростом был невысок. Лет до двенадцати был самым мелким среди местной шпаны. Про таких обычно говорят «метр с кепкой» — и такое описание в точности подходило Захару, когда он был мальчишкой. Маленький рост, кепка, улыбка до ушей. Ещё про таких говорят «мал клоп да вонюч».
Сущий бес — ну что здесь можно полюбить? А Егор за это и полюбил. За удары камней об оконную раму в шесть утра, за оглушительный свист и вопли «ЖОООРА, ВЫХОДИ!». За дружеские подножки и бои на кулаках. За эскимо по три копейки в мороженице рядом со школой. За прогулянную математику ради похода на фильм, уже на первом получасе которого Захар уснул — наверняка, ночью зачитывался очередной книгой. О таком его увлечении литературой знал только Егор.
Мальчиком Жора тоже любил литературу, но предпочитал немного иные жанры. Если Захар любил сказки, фэнтези и приключенческие рассказы, то Егор глотал научные энциклопедии, как лимонад «Буратино» в жаркий летний день. Особенно ему нравились разделы о животных и растениях. С детства мальчишку тянуло в лес — рассматривать, изучать. Находить нечто, о чём ещё не написано в книгах.
Они сошлись спонтанно и, сколько себя знали, всегда были друзьями, про которых говорят «не разлей вода». Захар, как обычно, затягивал на полчаса историю о каких-то трактористах, попавших в лапы местного лешего, а Жора всегда слушал и не перебивал. А потом Захар заканчивал свою легенду и обращал на друга взгляд, полный воодушевления и ожидания реакции.
— Ну? Что, не страшно про лешего?
Егор вздыхал и хлопал его по плечу.
— Страшно про лешего, страшно… Но ещё страшнее про африканского бумсланга! — неожиданно восклицал Егор, резко наскакивая на Захара. Тот вздрагивал, но уже в следующее мгновение заливался смехом. Жора с обидой хмурил брови.
— Что, не веришь?
— А что в нём страшного-то? Что он африканский, а в Африке страшный и ужасный Бармалей?
— Ну ты дурак, Захар! Его яд, между прочим, в несколько раз опаснее яда гадюки и даже индийской кобры!
— А-а-а, ты опять про своих змей. Я-то думал, это что-то съестное. Как бананы! Эх, теперь вот есть захотелось…
Егор смотрел на него хмуро, но по-доброму. А потом хватал за руку и утягивал глубже в лес.
— Пойдём дикой ирги нарвём. А ещё лучше земляники!
И Захар бодро шёл рядом, попутно начиная какой-то новый рассказ. И Егор снова слушал, уже довольный. Знал, что ему полностью доверяют и путь, и выбор ягод. А он, в свою очередь, верил легендам своего Захара. По крайней мере, искренне хотел в них верить. Он был единственным, кто вообще их слушал с таким интересом и вниманием, и хотя Захар редко говорил спасибо, но всё же был благодарен. И в благодарность слушал о всяких гадюках и бананах… Или бумслангах? Да пёс их знает!
Егор здорово мастерил всякие интересные вещи. Он мог запросто разжечь костёр из подручных материалов, сделать лук из ветки и верёвки, вырезать из дерева миску, а к ней ещё и ложку — для похлёбки из заболони. Второй набор посуды им был не нужен, им хватало одного. Ели вместе, одной ложкой из одной миски. Жора ел с огромным удовольствием, а Захар давился, но тоже ел. Древесный вкус длинных полупрозрачных кусочков разваренной заболони он запомнил на всю жизнь.
— Напомни, почему мы опять в лесу? Меня комары уже заели, гады…
— Гады точно не могли. Я всю округу на ближайшие десять метров прошерстил, — с гордостью отвечал Егор, самозабвенно глотая ещё одну ложку их скудной похлёбки. Следующую протянул недовольному Захару, надувшему губы. — Ну. Ешь давай, а то тяжелее будет убегать от медведя-альбиноса. Сил не будет, а вся сила — вот она, вот тут, в этой маленькой ложечке.
— Да в печёнках у меня уже эти ложечки, — отвечал Захар, но, морщась, всё же открывал рот. Ложка в руке Егора отправлялась прямиком в него, и кудрявый мальчишка в кепке снова с отвращением жевал кусочки древесины. А про себя думал — Жора-то ерунды советовать не станет. Умный, умелый. Многие его даже побаивались, настолько много он знает.
На самом деле побаивались их обоих. Уж очень странная парочка получилась из этих двоих, непредсказуемая. Один всё о каких-то диких сорняках и рысях, другой — о леших, водяных… Нашли друг друга, называется. Было в их дружбе что-то такое, чего не было во многих других. Они говорили о разных вещах и словно даже на разных языках, но оба преданно умели слушать друг друга. И оба умели ценить то, что чувствует другой. Захар раздавал всевозможные жизненные советы и говорил ценные слова, когда это было необходимо, а Егор умел крепко обнимать и гладить по спине так приятно, как сможет далеко не каждый.
Всё изменилось, когда они оба перешли в последний класс. Время бежало быстро, а пути подрастающих юношей становились всё более разными. Жора всё больше времени уделял учёбе, чтобы поступить в хороший институт. Хотел связать свою жизнь с путешествиями, экспедициями… Увы, не с Захаром, который, напротив, всё больше плевал на уроки и даже на свои любимые книги. Им было всего по шестнадцать, когда Захар первый раз достал перед Егором самокрутку и закурил. Егор тогда тотчас же вырвал её из губ друга, бросил на землю и придавил каблуком ботинка, размазывая прорвавшийся сквозь бумагу табак по асфальту. Захар раздражённо толкнул его в грудь.
— Эй, ты что творишь?!
— А ты?! — Жора не растерялся и совершил ответный толчок в чужую грудь.
— А я что хочу, то и творю! Ты зачем мне папироску сломал?
— Чтобы больше не брал в рот всякую дрянь. Я же рассказывал тебе о вреде ядовитых смол!
— А знаешь что? Да в гробу я видал твои смолы. Иди уроки делай, если умный такой, не о чем мне с тобой болтать! — неожиданно зло ответил Захар, сжав руки в кулаки, и пошёл прочь. А Егор оказался так шокирован видом курящего лучшего друга, что даже не стал того останавливать. Крикнул вслед небрежное «Ну и катись!» и пошёл домой. Делать уроки.
Вечером телефон в доме Горьких трезвонил чуть ли не каждые несколько минут. Несчастный Федя мог только вздыхать и поднимать трубку, каждый раз бросая виноватые взгляды на сидящего за его столом темноволосого веснушчатого юношу. Тот смотрел устало, но с пониманием. А после снова принимался выводить какие-то закорючки в тетрадке с линейками, пока Фёдор прижимал к уху телефонную трубку.
— Гош, ну нет его, не приходил ещё. Я же сказал, что обязательно попрошу перезвонить, как придёт.
— Раз нет, скажи где он.
— А мне-то откуда знать? Я вообще удивлён, что он не с тобой. Поссорились что ли?
Егор печально опустил взгляд под ноги и вздохнул, уперевшись плечом в стену.
— Можно и так сказать.
— Ну не печалься, не кручинься. Помиритесь, никуда твой Захарка не денется!
Федя говорил, как всегда, уверенно и бодро. Была у них с Захаром какая-то общая семейная черта. То ли эта весёлая интонация в голосе, то ли страсть к болтовне и всяким историям… Что-то неуловимое присутствовало, и чем больше Захар отдалялся, тем острее Жора замечал эти черты в его старшем брате. Скучал по ним до невозможности. А ещё по какой-то причине из всех возможных вариаций его имени Федя выбрал именно «Гоша», словно подсознательно всегда выбирая что-то наиболее мягкое и ласковое. Даже своего лучшего друга он звал Севушкой. Про них Захар даже шутку придумал — «пока у всех девушки, у Федьки на уме только Севушки». Такой уж он был этот Федя, добрая душа.
— Ладно, жду. Остерегайтесь амазонских желтушных шмелей.
— Давай, Гош, и ты будь здоров, — по-доброму отвечал Фёдор и клал трубку. А Егор так и стоял с книгой у телефона, дожидаясь звонка.
Дождался. Федя был прав — помирились. Но, к сожалению, не надолго. Такие ссоры стали происходить между ними всё чаще и всё сильнее. Захар уже не перезванивал, а Жора уже ждал звонка не так отчаянно. Но отчего-то всё равно иногда брал старый альбом и листал фотографии. Он и Захар на речке резвятся с какими-то палками, он и Захар с нарядными букетами на торжественной линейке в первом классе, он и Захар на даче Горьких, все грязные, с морковками в руках. Он и Захар… Жора смотрел на озорное улыбающееся лицо, которое всегда вызывало улыбку и у него самого, и не мог поверить, что этого всего больше не будет. Все эти моменты остались лишь в его памяти да на этих чёрно-белых выцветающих бумажках. Помнил ли Захар? Относился ли к этим воспоминаниям с таким же трепетом, как он? Смотрел ли по вечерам фотографии? В печальном расположении духа Егору уже начинало казаться, что Захару абсолютно всё равно. Отчуждение началось тогда, когда встал вопрос о скором отъезде Жоры учиться, но разве это повод прекращать общение и плевать на давнюю дружбу? В конце концов, он мог бы тоже поднапрячься и поехать поступать вместе с ним. Но Захар выбрал другой путь. Значит, не очень-то хотел.
Егор скучал не по теперешнему Захару. Егор отчаянно и до боли в груди скучал по тому Захару, который с широкой улыбкой смотрел на него со страниц фотоальбома.
Чем ближе были выпускные экзамены, тем больше они отдалялись друг от друга. В последние недели мая они и вовсе перестали даже здороваться. Многие беспокоились, но никто не брался их мирить — всем было не до этого. Только Федя всё пытался поговорить с братом, но тот либо приходил под ночь, дурно пахнущий спиртным, либо просто угрожал дать промеж глаз, если не отстанет. И Федя отставал, потому что знал, что говорить с братом бесполезно. Отставал и сам же от этого страдал, прекрасно понимая, что младший просто катится в бездну. Если Захар и раньше был до ужаса упрямым и неуправляемым, то теперь всё ухудшилось в разы. Он словно совершенно не понимал, что делает, либо намеренно вёл себя как можно отвратительнее. Фёдор просто надеялся, что это переходный возраст, и брат обязательно возьмётся за ум. После выпускных хотел устроить его туда же, где работал сам — на автомойку. Глядишь, работать начнёт, и мозги на место встанут.
Из двенадцати предметов Захар сдал пять. Даже Катамаранов осилил восемь. Не без помощи Жилина, но всё же осилил — остальные пересдавал и получил заслуженные тройки. Захар получил аттестат только за то, что вызвался помочь красить стены школы, и за великодушную услугу ему закрыли неуды тройками. Поводов для гордости не было, но Захар почему-то страшно этим гордился и всем рассказывал.
— Игорь, вот ты, ха-ха, пересдавать ходил, как дурак, а я знаешь что? Так школу покрасил, что мне чуть четвёрки все не поставили, — хвастался Захар перед Катамарановым, когда они в очередной раз обманным путём обзавелись литрушечкой пенного напитка. Самого дешёвого и самого, что называется, не внушающего доверия, словно это и вовсе не являлось пивом, но этим двоим было всё равно. Игорь употреблял чуть ли не с первого класса, поэтому для него эта болтушка была всё равно что лёгкий лимонад. Захар пока что ещё морщился, но уже меньше.
Игорь посмотрел на Захара скептичным взглядом, сдунув со лба непослушные пряди тёмных волос.
— Да я бы… Тоже мне это всё вообще не сдалось. Серёга старался, перед ним… Как-то стыдно было. Вот и пересдавал. Зря что ли Серёга эти… Уравнения мне долбил. Гадкие, — Игорь икнул, опустив взгляд, и поднял сжатый в руке гранёный стакан. — В общем, это. За Серёгу.
— Ну за Серёгу так за Серёгу, — Захар пожал плечами и тоже поднял стакан, чтобы чокнуться с Игорем. А затем они оба одним махом опрокинули стеклянные сосуды до дна.
— Слушай, случилась тут на днях одна история… Я чуть вообще не помер со смеху. Пришёл слесарь к участковому и говорит: «Петрович, а ты часом не…». Э, Игорь?
Кажется, даже не вникая в начавшийся от Захара рассказ, Катамаранов поболтал в руке бутылку, проверяя сколько осталось, после чего поставил её обратно на землю и встал. От этой возмутительной наглости Захар, разумеется, прервался, и тут же вскочил сам.
— Куда пошёл? Сейчас же самое интересное будет! — нахмурился Захар, взяв Игоря за плечо, чтобы вернуть на место, но тот как-то извернулся и нетрезво отшатнулся от собеседника, наконец обратив на того свой чуть расфокусированный взгляд.
— Потом расскажешь, я домой. Я там это… Оставил тебе. Ну, давай, — Катамаранов хлопнул Захара по плечу и, как всегда сгорбившись, просто пошёл прочь.
— Игорь! Игорь!! — в негодовании кричал ему вслед Захар, так и застыв со стаканом в руке, но Игорь уже не оборачивался, а вскоре и вовсе скрылся за домом. Захар плюхнулся обратно на лавку и раздражённо плюнул себе под ноги. — Ну и гадина же ты, Игорь.
Пальцы сжали стакан так сильно, что кожа под пластинами ногтей слегка побелела. Захар остался в гордом одиночестве и злился на Игоря. Злился на глупого Егора, образ которого невольно встал у него перед глазами. Злился на себя за то, что чертовски скучает по нему, но никогда в жизни больше не подойдёт без самой веской на то причины. Его предали, и в этом Захар был уверен абсолютно точно. Его предали ради какой-то учёбы у чёрта на куличиках.
Когда последняя капля покинула бутылку, уже из горлышка отправившись в рот Захара, последний небрежно бросил её в урну и побрёл домой, сунув стакан в карман куртки. Невольно приходилось думать о вредных смолах, но Захар всё равно курил. На душе было отвратительно. Смолы хуже уже не сделают.
Днями напролёт Захар бездумно бродил по улицам родного города. Чем больше курил, тем больше хотелось, но тем не менее приходилось экономить — во-первых, для покупки табака и алкоголя приходилось давать продавцам «на лапу», а во-вторых, деньги не брались из ниоткуда. Мать одна тянула всю семью, а помимо него и Феди у них были ещё младшие брат и сестра десяти и девяти лет — есть хотели все. Отец их бросил и уехал в другой город, когда мать была беременна сестрой. Присылал гроши, но всё же присылал. Последний раз Захар видел его, когда ему было, наверное, лет восемь, а потом отец перестал приезжать. Присылал какие-то открытки по праздникам, изредка звонил — на этом всё. Ещё учась в школе, Федя пошёл подрабатывать, и тогда стало немного легче. Захар работать не хотел, хотя и понимал, что надо помогать маме и брату поднимать мелких. Предпочитал просто не мешать — брал ровно столько, сколько дают, а большего не просил, вот и приходилось ужиматься. Но сам себе Захар уже пообещал, что всё же пойдёт работать, когда «отдохнёт после экзаменов». Тем более Федька обещал пристроить.
А пока дни проходили насыщенно — то гулянка до утра с какими-то не самыми лучшими местными ребятами, с которыми можно было облагородить пару стопок, то неожиданная драка, то учудят они что-то, а потом убегают от ментов… Захар не жаловался на свою новую жизнь, она ему даже нравилась. Его легенды по-прежнему почти никто не слушал, но и сами легенды совсем скоро стали превращаться во всякие байки. Байки слушали охотнее, хотя иногда Захару прилетало по голове и за них тоже. О Жоре почти не вспоминал — некогда было. Но периодически по трезвости накатывала какая-то непередаваемая тоска, которую Захар пытался излить своим новым «друзьям». Те слушали мало, только наливали. Выпей, мол, само пройдёт — и Захар пил. Действительно, проходило. Чем больше наливали, тем веселее становилось, и ни о каких Егорах думать уже не хотелось.
Однажды он вернулся домой поздней ночью и, как обычно, на ощупь завалился в комнату, которую делил с Федей. Обычно тот в позднее время уже видел десятый сон, но в этот раз сидел со включенной лампой и читал книгу. Когда Захар зашёл, Фёдор обратил на него сонный взгляд и закрыл книгу. Захар нетрезво пошатнулся и уселся на свою постель.
— Чё не спишь? Комары заели?
— Нет. Тебя ждал, — как всегда, спокойным и доброжелательным тоном ответил Федя, положив книгу на полку стоящего неподалёку шкафа. — Поговорить надо.
Захар протянул недовольное «О-о-о-о» и небрежно отмахнулся, начиная раздеваться. Все эти федины «поговорить надо» он уже знал наизусть — сейчас снова начнутся очередные уроки жизни. Перед глазами плыло, и Захару уже очень хотелось спать, поэтому идти на разговор он даже не собирался.
— Захар, — твёрдо позвал его Федя, вставая со своей кровати и подходя. Сильная рука сжала плечо, и Захар с раздражением им тряхнул, чтобы отстранить её. Фёдор не отступал, тенью склонившись над братом. — Захар, послушай меня, это важно.
— Шышшь… Федь, отвяжись по-хорошему.
— Говорил сегодня с Гошей, — Фёдор сразу решил перейти к главной мысли, и от прозвучавшего из его уст до боли знакомого имени Захар тут же обратил на брата словно разом протрезвевший взгляд. — Он уезжает. Завтра поезд, в два часа дня.
Захара будто холодной водой окатили. Он долго смотрел на брата немигающим взглядом, чувствуя, как что-то тяжёлое ударялось о грудную клетку изнутри, медленными-медленными ударами, отдающимися по всему телу. Словно большой колокол. Федя тоже смотрел на него, с такой горечью и болью в глазах, будто разом ощутил всё то, что плескалось в глазах его младшего брата. Всё то, что он, наверное, так хотел скрыть.
После долгой паузы Захар молча убрал руку Феди со своего плеча и продолжил укладываться спать. Удары в груди не прекращались, эхом отдаваясь в ушах.
— Да плевать. Скатертью дорога, — наконец ответил Захар и скрылся под одеялом. — Всё, отстань. Я спать.
Фёдор выпрямился и какое-то время просто стоял у кровати младшего брата, глядя на его фигуру, скрытую одеялом. После, с тяжёлым вздохом, Федя вернулся к своей постели и тоже лёг. Захар искренне надеялся, что на этом их разговор можно считать оконченным, до боли стискивая пальцами край подушки. Но Федя снова заговорил.
— Он просил тебе не говорить, но я подумал, что ты должен знать. Проводи его, если тебе хоть немного не всё равно. Может быть, это ваша последняя встреча, — Федя снова вздохнул и отвернулся к стене. — Спокойной ночи.
Слова брата ещё долго звучали в голове Захара. В какой-то момент ему показалось, что он попросту не дышит от сжавших его грудь тисков, а в горле стало болезненно саднить. Накатила тошнота. Захар сам не понимал, чего ему больше всего хотелось — блевать или разрыдаться. Некоторое время он был готов сделать и то, и другое, но всё же сдержался. Тошнота тоже отступила, и на её место пришёл сон. Тревожный и Беспокойный.
***
— Горя… Гера. Гога. Геша. Геша смешно звучит, так же тоже можно? — болтая ногами, двенадцатилетний Захар лежал животом на траве и лениво поедал собранную в ладонь землянику. Лежащий рядом Егор медленно кивнул, лёжа на спине и положив руки под голову. Из его рта торчала тонкая травинка.
— Ха-а! Геша, вот умора! — мальчишка заливисто рассмеялся, жуя спелые ягоды. — Почему у тебя столько имён?
— У меня всего одно. Остальные — запасные, — отшутился Егор, улыбнувшись с закрытыми глазами.
— На что запасаешь-то? На соленья?
— А вот представь: пираты взяли в плен наш корабль. Ты, допустим, успел сбежать и скрыться, а меня ищут среди остальных… Говорят: «Где Егор?». И на меня смотрят. А я им в ответ и скажу: «А я Жора, никаких Егоров не знаю». Вот так спасение меня и настигнет.
— Так наврать же можно.
— Ну-у, это ты загнул… Врать-то плохо. А я, можно сказать, и не совру, и их перехитрю.
Захар сунул в рот очередную ягоду и усмехнулся.
— Ерунда какая-то получается. Если бы нас всех взяли в плен, я бы точно не стал спасаться один. Ну, в смысле без тебя. Остальных пусть берут, их не жалко.
Егор приоткрыл глаза, щурясь от солнца, и повернул голову к Захару. Губы растянулись в улыбке.
— А чем я-то лучше других?
— Ты мой друг, — без тени сомнения сразу ответил Захар, протягивая Жоре ягоду побольше и посочнее. Тот хотел было взять рукой, но вместо этого выплюнул травинку и открыл рот. Ягодку заботливо вложили прямо в него, и Егор благодарно кивнул, раскусывая сладкую мякоть.
— Это да. Ты мой тоже.
— Честно?
— Честно.
Захар снова широко улыбнулся. Внутри стало тепло-тепло, словно солнце через кожу просочилось прямиком в грудь и скопилось там в большой мягкий комок. Излишки тепла поднялись наверх и стали просачиваться через кожу щёк, которые приятно пылали, как если бы обгорели под солнечными лучами. Возможно, так оно и было, а у Захара просто разыгралась фантазия.
Какое-то время они молчали.
— Как долго ты будешь моим другом? — неожиданно спросил Захар, перестав болтать ногами и скрестив их, согнутые в коленях. Вопрос явно был задан не просто так.
Егор почти полминуты молчал, глядя в ясное голубое небо, простирающееся над ними.
— Знаешь медузу нутрикулу?
Захар надул губы, уже успев оскорбиться. Он тут серьёзные вопросы задаёт, между прочим, а Жора про каких-то там медуз.
— Конечно знаю, каждый день с ними здороваюсь, знаешь ли, в ванной. Приплывают и тебе приветы передают.
Жора устремил на него недоуменный взгляд, похоже, не уловив сарказм в словах друга.
— Да не знаю я никаких медуз! К чему ты вообще про них начал?
— А-а-а… Так вот. Медуза нутрикула считается единственным в мире вечноживущим существом. Достигнув зрелости, медуза оседает на дно полипом, в котором формируются новые медузы. И этот цикл продолжается бесконечно, за время которого существо так и… Не подвергается смерти.
Захар насупился, переваривая полученную информацию.
— И что это значит?
— Это значит, что я буду твоим другом, пока живёт эта медуза.
— То есть вечно?
— То есть вечно.
Наконец, Захар улыбнулся и подполз ближе к Егору, в объятии навалившись на его грудь.
— Ну ты и загнул… Надо будет запомнить, — со смехом сказал Захар и посмотрел в весёлые серые глаза своего друга, которым хотел улыбаться больше, чем каким-либо ещё. В его жизни не было ничего дороже этих глаз. Взяв последнюю ягоду, юноша поднёс её к губам Жоры. Тот, не сводя взгляд с таких же дорогих карамельных глаз напротив, благодарно взял ягоду губами и улыбнулся. Знал, что Захар снова отдал последнюю.
***
Захар проснулся от резко накатившего приступа тошноты и со всех ног сорвался в туалет. Встречи с белым другом в последнее время были частыми, поэтому парень уже знал, что и как нужно делать, чтобы быстрее полегчало. Весь бледный и ослабленный, Захар бросил взгляд на зеркало в коридоре и почти сразу же отвёл его. Малолетний алкоголик. В такие моменты ему было тошно от самого себя.
Дома никого не было. Мелкие уже как неделю торчали в деревне у бабки, а Федя с мамой, наверняка, уже ушли на работу. На часах было 11:40. Одним махом Захар осушил сразу три стакана воды, после чего уселся на холодный табурет и шумно выдохнул, запустив пальцы в непослушные кудри, от сальности неприятные на ощупь. Захар не смог вспомнить, когда последний раз мыл голову и в принципе принимал душ.
Взгляд снова упал на часы. Как назло, в памяти всплыл ночной разговор с Федей, и Захар вновь ощутил тяжесть, болезненно давящую на грудь. До отъезда Жоры оставалось чуть больше двух часов, и чем больше юноша об этом думал, тем навязчивее становилась эта мысль. Тем сильнее давило на грудь что-то страшное и злое.
В таком тревожном состоянии Захар зачем-то провёл в ванной целых полчаса, смывая с себя грязь и пот. Зачем-то расчесал волосы фединым деревянным гребнем. Зачем-то надел свою лучшую рубашку — в ней он собирался отправиться на выпускной, на который так и не пошёл. Возможно, когда-нибудь он будет об этом жалеть. Захар почему-то был уверен, что жалеть он будет очень и очень о многом.
Но больше всего он не хотел жалеть о том, что упустил свой последний шанс.
Ноги были ватными, но сами понесли его к вокзалу. По дороге Захар курил, много. Выкурил сразу несколько сигарет подряд, понимая, что потом просто может не быть возможности, а от желания будет сводить зубы. Словно в каком-то беспамятстве Захар зашёл на рынок и купил у какой-то торгующей бабульки целое ведёрко земляники. Красивой, совсем уже спелой. Не тронул ни одной ягодки и скорым шагом пошёл на вокзал. Сердце билось дико, и чем ближе было здание вокзала, тем ощутимее становились удары в груди.
Захар не знал ни номер пути, ни номер вагона. Он знал только то, что до отправления оставалось всего полчаса, а, значит, Егор был уже где-то там. От страха и волнения ноги подкашивались так сильно, что несколько раз Захар едва не влетел в землю носом. Лестница, вход, длинный проход… «Провожаете?» — «Провожаю!». Шаг переходит на бег, и сбивается уже не только пульс, но и дыхание. Захар не знал, куда идти, поэтому просто шёл, словно поддавшись какому-то внутреннему чутью. Множество людей, голосов, лиц, и все не те. По неосторожности Захар столкнулся плечом с какой-то женщиной и, извинившись, побежал дальше, получив вслед порцию гневной ругани. Несколько ягод выпало из ведёрка, и на всякий случай Захар прижал его одной рукой к своей груди, не боясь испачкать новую рубашку.
Прибывший поезд почти кончался, оставалось всего два вагона. Захар повернул голову и в ту же секунду замер, чувствуя, как сердце в груди на мгновение замерло, словно больше не собираясь биться. Взгляд зацепился за хорошо знакомую спину в синей клетчатой рубашке. Юноша зашёлся в крике и бросился к стоящему к нему спиной человеку, отчаянно сжав в объятиях одной рукой. Вторая по-прежнему трепетно обнимала ведёрко земляники. Люди на перроне оборачивались. Заплаканная мать Егора в шоке приложила ладонь к губам, а его высокий широкоплечий отец отчего-то расплылся в доброй улыбке.
А Захар выл, словно дикий зверь, вжимаясь в такую дорогую ему спину замершего в растерянности Егора.
— Захар… Т-ты что ли? — заикаясь, обернулся Жора и схватился за обнявшую его дрожащую руку. Чужие пальцы сжали его рубашку ещё сильнее, в порыве чувств захватывая и кожу, отчего парень почувствовал боль. Дёрнув Захара за руку, Егор резко притянул его к себе и обнял уже по-настоящему, сжав хрупкое тело так сильно, что едва ли не послышался хруст. Захар, не переставая, плакал и отчаянно хватался за друга, словно боялся, что отнимут. Жора чувствовал его дрожь и понимал, что от нахлынувших эмоций и сам начал дрожать. Картинка перед глазами поплыла от влаги.
— Дурак, дурак… Ну дурак. Всем дуракам дурак, — бесконечно повторял Егор, раскачивая Захара из стороны в сторону в своих объятиях. Тот и слова не мог сказать, только икал и всхлипывал от рыданий не в силах успокоиться. Жора прижимал его к себе крепко-крепко и гладил по спине, по чуть влажным каштановым кудрям. Гладил так же нежно и так же приятно, как раньше. Эти объятия никогда не смогли бы заменить Захару ничьи другие.
Они оба потерялись во времени и не знали, сколько простояли вот так, обнимаясь и обливаясь слезами. Наконец понемногу успокоившись, Захар нехотя отстранился и заметил, что родители Егора куда-то отошли. Видимо, решили ненадолго оставить их наедине. Жора спешно вытирал мокрые, слипшиеся от слёз ресницы и смотрел на Захара с наиглупейшей улыбкой. Он и не думал, что может быть таким счастливым. Взгляд упал на ведёрко с ягодами, которое Захар так и продолжал прижимать к себе, словно главное сокровище. Заметив взгляд друга, Захар тотчас же опомнился и протянул ведёрко ему, всё ещё икая.
— Я-я… Н-не знал, что, йк, подарить. П-подумал, ты будешь… Рад. Земляника… Твоя любимая, — заикаясь, кое-как закончил свою мысль Захар, тоже вытирая слёзы и сбито дыша. Егор взял ведёрко, доверху наполненное ягодами, и неожиданно засмеялся, искренне и открыто.
— Ну ты даёшь… Я же всю за раз не съем, пропадёт в поезде. Дурак ты, Захар.
Жора поставил ведёрко на стоящий рядом чемодан и снова крепко обнял Захара, чувствуя переполняющее его счастье от того, что он, наконец, смог это сделать. Не зря понадеялся, что Федя всё расскажет, не зря каждую минуту высматривал до боли родное лицо в толпе людей на перроне. Высматривал и упустил — никак не ожидал, что на него набросятся со спины. Видать, скорости реакции ещё стоит поучиться…
Всхлипывая, Захар вжимался лицом в шею своего лучшего друга и не мог поверить, что сам же лишал себя этого счастья всё это время. Сколько всего они ещё могли успеть, если бы не его глупые обиды… Счастье смешалось с горечью и тяжестью вины. Захар снова заплакал, а Жора снова стал успокаивающе гладить его волосы.
— Я знал, что… Одумаешься. Не хотелось верить, что вот так всё и закончится, — вздохнул Егор в волосы Захара, а тот хрюкнул ему в шею и поднял голову. Раскрасневшийся, заплаканный, такой родной. Отвратительно пахнущий перегаром и табаком. Абсолютно прекрасный.
Неразборчивым голосом прозвучало объявление о скором отправлении поезда. Захар смотрел в глаза Егора и молчал, кусая губы так сильно, что они уже были покрасневшими и опухшими. Времени оставалось мало, а не сказанных вслух слов хватило бы на несколько часов. И, как назло, в голове всё смешалось в такую кашу, что Захар не мог найти этих самых слов, как ни пытался. Жора тоже молча смотрел на него, не желая перебивать. И Захар, наконец, заговорил.
— Помнишь же… Про медузу? Мне сегодня снился тот день. Будто специально, — Захар выдохнул, чуть прерывисто. Язык бездумно озвучивал первые попавшиеся мысли. — Я… Хотел попросить у тебя прощения. Хотел сказать, что… Не хочу без тебя. Всё равно буду ждать. Медуза ведь как-то живёт целую вечность, вот и… Я тоже хоть целую вечность ждать буду. Но вечность не надо, это много слишком.
Егор посмеялся и погладил друга по плечу. Хотел уже было что-то ответить, но Захар неожиданно крепко сжал его руку, давая понять, что не закончил.
— Хотел ещё вот что сказать… Ты когда приедешь, мы обязательно в лес пойдём. Сделаешь тот противный суп из коры… Да?
Жора уверенно кивнул.
— А ещё… Можем на речку сходить. Я даже плот у Катамаранова попрошу. Или даже возьмём лодку…
— Захар, — юноша слегка нахмурился, внимательно глядя на нервно бегающий взгляд своего друга. Тот не переставал говорить.
— Жилина возьмём, Игоря. Может даже Федьку с его Севой. Ну, если работать не будет… Ты только возвращайся, ладно?
— Захар, — снова повторил Жора и крепче сжал чужую ладонь. Он быстро подался вперёд, и буквально на мгновение губы юношей соприкоснулись. Захар застыл с широко распахнутыми глазами и, наконец, замолчал.
Егор смотрел на него серьёзно и в то же время очень мягко, хотя сердце было готово вот-вот вылететь из груди со скоростью желтоклювого сапсана.
— Я вернусь, Захар. Обещаю. Уже на ближайших каникулах встретимся, только не пропадай. И завязывай со своей ерундой.
Они снова обнялись, и Захар прижался щекой к чужой щеке как-то совершенно по-особенному. Теперь ему было немного спокойнее. Теперь он знал, что точно должен дождаться.
— Можно ещё раз?.. — шёпотом спросил Захар, когда снова раздалось объявление о скором отправлении поезда. Егор без лишних слов прижался губами сначала к щеке Захара, а затем и к его губам, предусмотрительно прикрыв их лица достанным из кармана длинным широким билетом. Захар поблагодарил его, всё так же, шёпотом.
Они попрощались, и Егор после прощания с родителями скрылся в вагоне поезда, в одной руке держа большой чемодан, а в другой несчастное ведёрко земляники, которое перед уходом всё же пообещал опустошить до последней ягодки. Захар смотрел вслед отъезжающему поезду и махал рукой. Сдерживал слёзы, когда тот стал совсем скрываться из виду.
Душа снова наполнилась тоской, но уже какой-то совершенно иной. Спускаясь по вокзальной лестнице, Захар думал о том, что теперь просто обязан звонить Егору и писать письма, чтобы он не дай боже не забыл про всё то, что натворил на перроне. Губы и щёки до сих пор горели, и Захар, на самом деле, даже не знал, о чём думать в первую очередь — о том, что сегодня у него был первый поцелуй, или о том, что его лучший друг оставил его одного до глубокой зимы. Да и лучший друг ли?.. Думать об этом было странно, поэтому Захар старался не думать, а только снова и снова прокручивал в голове прощание с Егором.
Прокручивал и улыбался сам себе.
На выходе из вокзала Захар поднял голову и заметил впереди знакомую широкоплечую фигуру старшего брата. Широко улыбались его губы, улыбались его весёлые озорные глаза. Улыбался он весь и смотрел на Захара хитро-хитро, но в то же время с невероятным теплом. И гордостью.
Федя расправил руки, и Захар, едва не спотыкаясь, побежал к нему. В объятиях старшего брата он снова расплакался, и Федя позволил ему выплакаться, тихо и по-доброму посмеиваясь.
— Главное, что помирились. Остальное, как грится, само придёт на нужный лад. Дождёшься.
И Захар верил этим словам. Он обязательно дождётся.
