Какой же ты… Дурак, Дэн Кузо.
***
Дэн сидит у открытого окна, замерзает и даже не думает, что-то с этим делать. Дёргает немеющими пальцами и закуривает. Сейчас можно ослабить узел «со мной все хорошо», сейчас никто не видит, кроме, разве что, Драго, который едва ли пробьется сквозь стену, которую Дэн возвел вокруг себя. У Дэниэла на шее всегда метафорическая петля, которая затягивается все сильнее с каждым днем. И как её снять, Дэн не имеет ни малейшего понятия. Дэн привык быть тем самым другом, у которого всегда все хорошо. Быть опорой, надеждой вселенной, бессменным лидером команды бойцов и просто солнцем. Быть счастливым победителем Дэном Кузо. И пока все думают, что это правда, пытаться поймать чувство, что ты жив.Улыбайся, пока боль скребет ногтями по костям, Дэниэл Кузо.
Это началось, когда в его голове сидел Маг Мэл, наверное. Тяга к саморазрушению. Желание сделать себе больно. Стыд за ошибки. Желание сбежать. Ложь. Маг Мэл был всего лишь спусковым крючком. Дэн был таким столько, сколько себя помнит. Прятал под самоуверенностью боль и страх ошибаться. Пытался казаться лучше, чем он есть на самом деле. Хвалился при любой возможности, пытаясь убедить самого себя в том, что хорош достаточно. (Достаточно никогда не бывает. И не будет) И это, наверное, нехорошо — вечно себя убеждать в том, что все в порядке, но по-другому Дэн не может.***
Иногда натягивать улыбку невыносимо. Стоять рядом с друзьями, смеяться во весь голос, запрокидывая голову, и в ней же разбиваться зеркалами, царапая осколками внутренности. — Ребят, я пойду, наверное. Мама просила посылку забрать, — нервный смех, рукопожатия и рука, потирающая затылок. — Дэн, — Кузо натыкается на пристально-колючий шунов взгляд и отводит глаза, — Всё в порядке? — Да брось, Шун!(Я не стою твоего беспокойства, пожалуйста, не волнуйся)
И уходит домой. Держи оборону, Дэниэл. Или уходи, пока никто ничего не заметил. Дэниэл Кузо скорее умрёт, чем признает, что у него проблемы. Дома Дэниэл падает на кровать, внутренне воет и скулит, и хрипло выдыхает. — Дэн, всё нормально? — у Драго обеспокоенный голос. Конечно. Невозможно не замечать боль партнёра, когда вы вместе почти все время. Дэниэл отмахивается от напарника и уходит в ванную. У Дэна в руке блестит лезвие разобранного канцелярского ножа, купленного по скидке в гипермаркете. Тонкое, ещё острое, он держит неаккуратно, случайно режет пальцы, когда берет его в руку. Да плевать, Господи, какая разница. Нет никаких различий в том, резать сначала запястье или подушечки пальцев. Будет больнее брать аккорды? И хорошо. На запястье след от сорванного бакупода. Никто не должен знать. Дэниэл давит лезвием на кожу, тихо шипит, резко вдыхает, сжимает губы и смотрит на то, как появляется кровь. На секунду вспоминает, каково это — видеть всё без плёнки скулящей боли, всегда прячущейся внутри. Будто глаза открываются. Порезы — успокоение. И это, наверное, то, почему Дэн возвращается к этому раз за разом. Дэн помнит первый порез, будто он был вчера. Ту маленькую царапину на запястье, сделанную тем же канцелярским ножом. Попытка привести самого себя в чувство, неважно, почему. Будь то чувство, что ты не в этом мире, тревожная боль или самонаказание. Боль останется здесь. Память о порезах, о крови, капающей на пол, о том, как лезвие входит в кожу предплечья, останется в тесной ванной. Вода, окрашенная в красный, уйдёт в канализацию, и никто о ней не узнает. Шрамы на запястье спрячутся под бакуподом. Всё, что на предплечьях, закроет новая красная куртка (у старой короткий рукав, слишком много кожи видно) Завтра Дэн снова будет солнечно улыбаться. Никто не должен узнать. Не пристало герою резать руки. Шрамы у героя должны быть только из-за боев. Не из-за того, что он уродует себя лезвием.Какой же ты жалкий, герой.
***
В какой-то момент, Дэн уже не пытается прекратить. Прекрасно знает, что это ненормально, что это нехорошо, что это отвратительно, но уже не может остановиться. В какой-то момент самоповреждение становится привычкой. Еще более нелепо то, что порезы и ожоги ничерта не помогают. Ты не приходишь в чувство, ты не избавляешься от апатии, ты не начинаешь что-то чувствовать. Когда ты режешь свое тело, тебе все ещё плевать. И Дэн это знает. Но ему всё равно. Когда ты на дне, у тебя нет сил даже обратиться за помощью.***
Драго замечает шрамы на руках напарника. И на плечах. Беспокоится. И совершенно не знает, что делать. Как достучаться до человека, который не хочет тебя слушать и который не умеет признавать то, что что-то идёт не так? — Дэниэл? В чем дело? — Все нормально, — нет, не все нормально. Ты плохо врешь, и все знают, что это не приведёт ни к чему хорошему. — Но ты же… — Я не хочу это обсуждать! — обрывает. Грубо, резко, отмахиваясь от напарника, всем видом говоря «я не нуждаюсь в твоей помощи, не лезь ко мне!». Иронично, что полгода назад ты вёл себя точно так же, и из-за этого чуть не развалилась команда. А всем казалось, что ты все понял, Дэниэл. Секреты рано или поздно всплывают, ты не сможешь всегда справляться в одиночку. Драго молчит. Хорошо, не хочешь слушать товарища по боям, может быть, услышишь того, кого любишь больше жизни. Неужели ты думаешь, что он не заметит? Тот, кто рядом с тобой почти всю жизнь? Его ты никогда не умел обманывать. Не хочешь по-хорошему, придётся жёстче. Ради твоего же блага.***
— Дэниэл! Тут Шун подошёл, спустись, пожалуйста? — голос мамы, закрывающей глаза на проблемы. — Блять… — хрипло выдыхает Дэниэл, устало опираясь рукой на раковину. Сжимает губы и держит в себе ебучий скулеж. В себе скулеж, в правой руке лезвие. На предплечьях поверх подживших порезов новые ровные линии, с которых стекает кровь. Дрожащими руками заливает перекисью раны. Черт, черт, черт. Достаёт бинты, заматывает, как может. Ставит пятно на рукаве новой рубашки (благо, что она чёрная, кровь не так заметна), на которую сменил свои любимые футболки. — Черт, — ругается сквозь зубы и судорожно пытается понять, что делать дальше. — Дэниэл! Все хорошо? — Дэн? — голос настороженного Шуна. Лишь бы не заметил, лишь бы не увидел, лишь бы не понял. Лишь бы. Одергивает рукав, снова пряча признание в собственной слабости (попытки показать, что тебе достаточно плохо, Дэниэл, хватит врать хотя бы самому себе) Что же ты делаешь со своей жизнью, идиот. — Иду! Дэниэл Кузо натягивает привычную улыбку, проверяет рукав и выходит. Покажи, что все хорошо, Дэн. Поздоровайся, пожми руку (постарайся так, чтобы он не заметил пятна), предложи пройтись или зайти (нет, не стоит, у тебя рулон бинтов валяется на столе, это всё равно, что написать чистосердечное признание) — Привет? — Привет. Извини, что без предупреждения. — Всё хорошо! — нервный смех, Господи, Дэнни, научись врать уже. Или не пытайся, — Зайдёшь или?.. — Если ты не против. Дэн сглатывает. Ладно. Дэн всё равно понимает, зачем пришёл Шун. — Окей, пошли. Дэн заводит Шуна в комнату, в которой тот был, наверное, пару сотен раз. Будь спокойным, Дэниэл. У тебя же есть старый добрый план: молчать, пока ты не справишься с проблемами сам (ты не справишься, ты слишком сломан для этого). — Не хочешь поговорить? — Ты… о чем? — Вот черт. — Что происходит, Дэн? — Шун случайно хватает парня за запястье, и Дэн непроизвольно морщится, — Что с рукой?.. Ты можешь все мне рассказать. Шун замечает, как Дэн дёргается от прикосновения, как на секунду сводит брови к переносице. Замечает мешки под глазами. Слышит, как его голос в последнее время все чаще срывается на истеричные нотки, когда тот смеётся.(Господи, Дэн… Почему ты кажешься таким измученным?)
Шун видит все. Не может понять только одного: как он упустил момент, когда с его Дэном стало что-то происходить. Вероятно, недостаточно любить человека до дрожи в сердце и в мыслях, чтобы знать о его боли. — Все хорошо! — улыбается, только вот в глазах нервная боль. У Дэна солнечная улыбка, и на неё больно смотреть. Дэн отвратительно держит оборону. И Шуну от этого тошно. — Ты ведь не в порядке, да, Дэн? И Дэн срывается. Сдёргивает улыбку с лица и позволяет увидеть себя. Такого переломанного, разбитого самим собой и неправильного. — Я не в порядке, — сдавленно повторяет Дэн, — Шун, я не в порядке. Ни разу, блять. Дэниэл утыкается ему в плечо и позволяет себе взвыть раненым зверем. Дэну больше не хочется справляться с войной в своей голове. Зато Шун готов стать добровольцем. Он крепко обнимает и гладит по голове. Разбивает пальцами в волосах всю дэнову линию обороны. — Тише… — перебирает волосы и тянет сесть на край кровати, — Расскажешь мне, что случилось? — Шун знает, что Дэн ненавидит молчать. Знает, что он не выносит тишину. Дэн отстраняется и молча расстегивает пуговицу на рукаве рубашки и закатывает его. Снимает бинты. И у Шуна рвётся что-то в сердце. — Дэн… — выдыхает тихо, звук на грани шепота и мыслей. Руки Дэна покрыты царапинами, неглубокими порезами и ожогами от сигарет. Руки Дэна. Руки бойца. Руки с мозолистыми ладонями, руки, привыкшие бросать бакуган во время очередного боя. Руки, привыкшие спасать мир, истерзаны лезвием и сигаретами. Каждая линия отпечатывается на шуновом сердце.(Скажи. Скажи, почему ты творишь с собой это, Дэниэл? Что в твоей голове? Что я могу сделать, Дэниэл?)
— Жалко, да? — Дэн мрачно усмехается и смотрит голым отчаянием. Дэн ненавидит себя за слабость. — Вовсе нет. Но почему?.. — Шун правда не понимает. Дэн всегда светил ярче всех остальных. Дэн — горячность и непосредственность, как он может так мрачно ухмыляться и оставлять борозды на коже? Дэн фыркает. — Иногда просто не знаешь, как справляться со всем дерьмом в своей голове. И что ещё хуже, Дэн больше не хочет даже пытаться справляться. — Могу я?.. — Можешь. Шун проводит чуть дрожащими пальцами рядом со вспухшими свежими порезами. Проводит по ещё багровым шрамам, по порезам, уже покрытым корочкой. — Больно, Дэн? И Дэна сносит. И к чёртовой матери летят все дамбы, державшие его на поверхности. Дэн срывается с обрыва собственной устойчивости, рыдает, кусает губы и летит вниз. Воет белугой. Выпускает всю свою бесконечную боль и чувствует, будто от него отваливаются куски. Шун перехватывает его, крепко обнимает и гладит по волосам. — Тише… Тише. Мы справимся. И не через такое проходили. А сам понимает, что через такое точно не проходили. Проходили через сумасшедших, пытающихся захватить мир, проходили через недоверие и «игру в молчанку», проходили через ночные кошмары и тренировки наизнос. Через нанесение себе травм они точно не проходили. Шун, наверное, видит это все, только потому что у Дэна больше нет сил справляться со своей психической помойкой. В глубине души Дэн хочет, чтобы его спасли. И не имеет сил спастись самостоятельно. И более того, Дэн понимает, что никто ему не поможет, кроме самого себя. Никакая поддержка не спасёт тебя, если твоя главная проблема — ты сам.(Оставь меня, Шун. Ты не сможешь спасти мою изрезанную душу)
Ты чувствуешь всю непроглядную темноту в его душе, Шун? Ты же понимаешь, каково это — мариноваться в вязкой грязи собственных мыслей? И пока Дэниэл трясётся в его объятиях, пока цепляется пальцами за его плечи и выплакивает всю свою боль, Шун меланхолично перебирает между пальцев каштановые волосы, прижимает его голову к своему плечу, чувствуя, как намокает ткань белого плаща, и думает, что делать дальше. И твердит «Всё хорошо, Дэн. Мы справимся. Я с тобой, Дэн, всё хорошо». Знает, что ничего не хорошо. Чувствует, что у Дэна холодные дрожащие руки, и видит его красные от слез глаза. Понимает, что Дэну тошно от самого себя.***
*** — Ты же понимаешь, что тебе нужно к врачу? Я пойду с тобой, если хочешь, — Шун настойчив, но не напирает. У Дэна усталые глаза. — Понимаю. — Дэн, — Шун берет его за руку, — Я с тобой.***
*** Шун идёт с Дэном на приём, Шун напоминает ему пить таблетки, разговаривает с его мамой, Шун делает всё, что только может. Боится за сгорающее солнце. Следит пристальным взглядом за нервным движениями и ломанными болью улыбками, за дрожью в руках и слабыми улыбками. Страшно видеть, как захлебывается человек, которого ты любишь. Ещё страшнее понимать, что того, что ты делаешь, слишком мало. Шун пытается ловить Дэна каждый раз, когда тот оступается. Не получается. Кузо выпутывается из его хватки, его широкая мозолистая ладонь (единственная часть руки, не покрытая шрамами) выскальзывает из другой, сухой и узкой, и Дэн наконец летит в пропасть. Дэн продолжает резать себя. Шрамами и свежими порезами покрыты руки, плечи, бедра, ноги, даже спина (места, до которых Дэниэл доставал лезвием). Дэн падает в бессилие. В эту липкую тьму, из которой нет выхода. Ты падаешь, падаешь, падаешь. Тонешь в чем-то тёмном и вязком, медленно идёшь вниз, и, если дно есть, ты от него не оттолкнешься. Ты ляжешь на него мёртвым грузом. Дэн пытается превозмогать, перешагивать через себя, находить на что-то энергию. Не выходит. Дэн — живая батарейка. И она разрядилась. Дэн спит большую часть суток, отменяет все планы и просто существует. Дэн не справляется. Страшнее всего то, что Дэн больше не хочет справляться. Есть способ проще.Убей уже себя, Кузо. Хватит с тебя, ты прошёл через слишком многое. Хватит. Отдохни.
Через неделю после начала приёма антидепрессантов он поднимается на крышу. Где-то находит остатки сил, доходит до дома Маручо, говорит Като, что пришёл проведать друга, просит не говорить о своём приходе. — По крайней мере, — думает Дэн, — тогда мне не нужно будет проходить через всё это. (Простите меня, пожалуйста, я больше не могу вывозить) Единственная причина, по которой Дэн не пытался умереть раньше — нежелание приносить ещё больше проблем. Сейчас ему кажется, что он сам — одна большая проблема. Когда он стоит на крыше и смотрит вниз, у него замирает сердце. Страшно. Прыгать страшно, жить — тоже. Да, это чувство, когда ты смотришь вниз, видишь асфальт, думаешь, как твои внутренности будут размазаны по нему, как ты представляешь, что летишь вниз, и чувствуешь, как какая-то часть тебя боится. А другая хочет спрыгнуть. Мысль о смерти сильнее, чем страх перед ней же. Всё, пора. Пора прекращать.Ты больше не боец, Дэн Кузо. Когда уже твоё бедное израненное сердце перестанет биться?
Дэниэл стоит на краю. Буквально и фигурально. Давай, Дэниэл. Один шаг — и все закончится. Больше не будет больно и плохо. Больше не будет ничего, и, может быть, так лучше. Только один шаг, и ты прекратишь погружаться в бесконечное отчаяние. И там, наверное, хорошо. Там ты, наконец, отдохнешь. Дэн глубоко вздыхает и прикрывает глаза. Сейчас. — Дэн! — Черт, Шун. Дэн дергается и почти падает, но в последний момент восстанавливает равновесие, Казами срывается с места. Дэн молчит. Поворачивает голову, смотрит на Шуна загнанным зверем. Тот останавливается, замирает, как вкопанный. Спокойнее, Шун. Не спугни его, ему сейчас страшнее, чем тебе. Будь аккуратен. Глаза в глаза, страх в страх. Напряжение. — Тише, Дэниэл, — медленными шажками к краю, чтобы не дать упасть (буквально или ментально? Кто знает), чтобы поймать, — Смотри на меня, пожалуйста. Будь со мной, Дэниэл. У Кузо слезы на глазах. Шагать страшно, оставаться — тоже. И пока Шун медленно подходит к нему, Дэн судорожно пытается решить, что делать. — Иди сюда, — Шун останавливается в полуметре от края. И Дэн делает шаг. Но не вперёд. Шаг от края. Шун дёргает его на себя, стискивает в объятиях и с облегчением выдыхает.Живи, пожалуйста, Дэн, живи. Милый, милый Дэн, пожалуйста, справься.
Шун обхватывает его, прижимает его голову к своему плечу, пока Дэн судорожно всхлипывает. Дэн цепляется за его плечи, утыкается носом в шунов белый плащ, уже мокрый от его слез. У Дэна холодные пальцы, Шун чувствует это даже сквозь ткань плаща и футболки. — Все будет хорошо. Если бы в это кто-то верил. Шун ведёт его к себе, домой — кажется ему — не стоит, Дэн снова начнёт геройствовать и делать вид, что он в порядке, чтобы мама не беспокоились. Даже несмотря на то, что мама уже всё знает. И как же иронично то, что, даже будучи в таком состоянии, он умудряется беспокоиться о других больше, чем о себе. Себя не жалко, конечно. Шун усаживает Кузо на кровать и садится рядом. — Чай будешь? — такой простой вопрос, глупый, наверное. А глупый ли? Сейчас не стоит пытать Дэна вопросами, Шун это знает и, глядя в усталые, красные от слез, пустые карие глаза, понимает, что нужно дать Дэну просто немного восстановиться. Остальное потом. Дэн слабо мотает головой и тихо вздыхает. — Хорошо. Шун сжимает дрожащие дэновы руки и утыкается носом ему в макушку, пока его бьёт осознание: лидер Бойцов, их солнце, их надежда пытался убить себя около получаса назад. — Давай спать? — Шун перебирает каштановые волосы и целует в макушку. — Угу. Дэн, измученный слезами, засыпает мгновенно. Отключается, как только закрывает глаза. «И слава богу» — думает Шун. Это лучше, чем если бы Кузо продолжал биться в истерике или скулить раненым зверем. — Спокойной ночи, Дэниэл. Отдыхай. Дэ-ни-эл. Уместить всю нежность и беспокойство в трех слогах и шести звуках на кончике языка. Шун остается у его постели сторожевым псом, готовым выдернуть Дэна из сна, стоит ему только начать беспокойно ворочаться или хмуриться, а еще долго думает, что же делать дальше. Пишет сообщение его маме, мол «Дэн остался у меня, не беспокойтесь». Под утро Шун ложится рядом, аккуратно обнимает и проваливается в сон. Этой ночью Дэниэл спит спокойно.***
Дэниэл спит почти до обеда. Шун его не будит — пусть отдыхает, ему это нужно (им обоим это нужно). Готовит завтрак и делает чай. Когда Дэн просыпается, он пару секунд тормозит, пытаясь понять, где он и что вообще происходит. Вспоминает вчерашнее. — С добрым утром, Дэниэл. Завтракать будешь, — сейчас слишком рано для глубокомысленных разговоров, пусть сейчас они немного побудут в иллюзии спокойной жизни, пусть. Сейчас лучше так. По крайней мере, так кажется Шуну. Пусть они позавтракают, пусть они немного очнутся, пусть немного успокоятся, пусть. — А?.. С добрым, — понять бы, как себя вести, честное слово, — Угу. Напряженно. Сидя за столом, Дэн делает глоток сока, закидывает в себя пару кусочков яичницы. Аппетита нет (едва ли он может быть после такого). — Ты как? — черт, как же обеспокоенно звучит Шун. Аж слышать тяжело.От тебя слишком много проблем, ты не стоишь того, чтобы за тебя беспокоились, ты виноват в том, что он за тебя испугался; виноват, виноват, в и н о в а т. Тебе стоило умереть.
— А… А ты? — Дэн звучит так растерянно, что даже смешно. Разве ты должен отвечать вопросом на вопрос, Дэниэл? Разве ты должен задавать этот вопрос, Дэн? Будто не ты вчерашним вечером пытался скинуться с крыши дома, будто это не ты не в порядке, что бы ты не говорил, будто не ты уродуешь свое тело лезвием. Будто ты все ещё можешь быть тем самым лидером, который всегда в порядке. На себя плевать, конечно, лучше же узнать, как другие, а свои проблемы игнорировать, рваться на британский флаг, лишь бы заглушить бессилие и бесконечную внутреннюю боль (это не работает; никогда не работало). — Я в норме. А ты нет, верно? Секундная пауза. — Верно. И что теперь? Как жаль, что ты, Шун, не знаешь, как помочь человеку, которого любишь больше, чем всё, что тебе дорого. Не знаешь ничего, кроме того факта, что Дэну снова нужно к врачу. Причём срочно.***
Дэн утыкается лицом в шуново плечо. — Пиздец. Красноречиво, не поспоришь. Шун обнимает его, перебирает между длинными пальцами каштановые волосы и молчит с минуту. — Дэн? — наконец выдаёт тихо, на грани шепота. — Мм? — устало мычит в плечо. — Почему? — без слов всем понятно, о чем речь. — Больше не справляюсь. С собой. — Ты ведь не хочешь умирать, Дэн. Ты хочешь, чтобы тебе не было плохо, — Шун не может представить, что Дэн, его Дэн, мальчик-солнце, тот, кто ещё в детстве играл в героя (видимо, до сих пор играет), мог действительно хотеть перестать существовать. Это ведь страшно — исчезнуть. Это ведь жутко — понимать, что тебя больше никогда не будет. Это ведь страшно. Дэн кивает. — Наверное. Я сейчас вообще ничего не хочу. — Тебе нужно к врачу. Еще раз. — Угу. — Ты можешь рассказать мне все, что тебя тревожит, ты помнишь? — Шун перебирает волосы, напоминает о том, что он рядом, спрашивает, не давит, но и не оставляет, как есть. Шун осторожен. И Дэн снова сдаётся. Рассказывает обо всей гнетущей беспричинной боли, о том, что больше не видит будущего, о бесконечном чувстве вины и о том, что ненавидит свою слабость. — Это, знаешь, как, когда тонешь, только дна нет. Шун не перебивает. Слушает, понимает, как важно Дэну наконец выговориться Дэн говорит долго. Все твердит о том, какой он слабый, пока не выдаёт: — Нужен тебе сломанный герой? — Ты мне нужен даже не героем. Неважно герой или нет, неважно, какова строчка в рейтинге, неважно, выиграл ты или проиграл. Ты нужен. Тебе больше не нужно держать оборону, Дэниэл.