554 год Эры Теней
— Купи ещё пару головок чеснока и бутыль масла, милая, — напутствовал мужчина, сидящий в кресле-качалке на широком крыльце. Дом стоял посреди поляны, а вокруг шелестел лес. Солнечные лучи пронизывали пышную крону деревьев и тёплыми ладошками касались открытого лица: тонких губ с ниткой шрама посередине, упрямой горбинки носа, татуировок-глаз на острых скулах, сомкнутых век. Ветер ласково перебирал тёмные с проседью пряди, игрался с длинными кистями наброшенного на колени пледа. Мужчина улыбался. — Да. Мастер, — ему ответила стройная девушка в зелёном платье. Она сжимала ручку большой плетёной корзины с лекарскими травами и настойками, второй рукой придерживая полупустой кошель на поясе. Светловолосая, ослепляющая, как солнечный луч, прекрасная. Она обернулась, держа спину прямой, а плечи расправленными, и зашагала по узкой тропинке прочь от дома. Уверенно. Спокойно. Не допуская ни единого лишнего движения. — И себе что-нибудь! — крикнул мастер ей вслед, сжав на коленях дрожащие пальцы, но девушка не обернулась. Он с улыбкой покачал головой и повернулся лицом к теплу. Бледные пальцы перебирали шерстяную ткань, царапая мягкий ворс длинными ногтями. Мастер тихо напевал, без слов уговаривая лес проложить его милой лёгкую дорогу до деревни. Там жили добрые люди, которые в обмен на лекарства и чары давали продукты и молчали пред королевскими ищейками. Лес шелестел ему в ответ. Под сомкнутыми веками мастера царила тьма.***
Мастер Гнажек, искуснейший чародей и галантный кавалер, блистал на королевских балах с весны до осени. С первыми заморозками он исчезал из столицы бесследно, словно тени своими тропами уводили, чтобы вернуться в запахе первых подснежников. Мастер расточал улыбки, приглашал на танцы, но не позволял себе ни кривого слова, ни жеста. Незамужние дамы, все как одна, искали его общества и тайно надеялись на выгодное замужество. Дамы замужние мечтали узнать, так ли умел мастер в постели, как в танце. Кавалеры, наученные опытом прежних балов, помнили, что клинок у чародея остёр и он знает, с какого конца за него держаться, и потому смотрели молча. Правящая чета любила его особенной любовью заводчика редких собак к кобелю с идеальной родословной и экстерьером. Мастеру Гнажеку дозволялось многое, но с него многое же и спрашивали, умело чередуя кнуты и пряники. Главный кнут, сама того не понимая, держала прекрасная дочь первого советника — Ханна. Солнечная, воздушная, шелестяще-шёлковая. Совершенно равнодушная к влюблённому в неё Гнажеку. Её единственную он не решался пригласить на танец, не обмолвился с ней и словом. Ходил вокруг, как разбуженный медведь по зимнему бору, оглаживая взглядом острые ключицы, тонкую талию и лебединую шею. Поздней осенью, аккурат перед первыми заморозками, Гнажек углядел на заветном пальце Ханны кольцо. Он смолчал, только губы поджал обиженно и с тяжёлым сердцем исчез из столицы до весны. Той зимой солнечной Ханны, прекрасной янтарноглазой Ханны, не стало.***
Мастер повернул голову, не слыша — чувствуя тихий шелест платья и лёгкие шаги. В отдалении ухала сова и перетявкивались лисы, шептались деревья, рассказывая свежие сплетни, хохотал в вышине ветер. Тихо поскрипывало кресло-качалка. Солнце скрылось за облаками, забрав с собой тепло и первозданную магию, разлитую в пахнущем травами воздухе. Щеки мастера коснулась холодная рука, погладила легко и рвано. Он перехватил тонкое запястье, коснулся губами пахнущих землёй и кровью костяшек. Ломко улыбнулся: — Ты сегодня долго, милая. Запястье вытянули из его ладони. Зашуршало платье, с мягким стуком колени коснулись крыльца, тяжелая голова легла на его бедро. — Простите. Мастер. — Голос звучал хрипло и тихо. Лицо мастера накрыла тень: уголки губ дрогнули и опустились, заострились скулы, меж бровей пролегла тревожная морщинка. Он коснулся сухих волос, выпутал шёлковую ленту. Ласково пробежал пальцами по вискам. — Ты ни в чём не виновата, милая, — качнул головой, и его голос дрогнул. — Кто? Ей не понадобились уточнения: зашуршала ткань, дробно зазвенел, сталкиваясь с деревом крыльца, металл — монетки. Дрогнувшей ладони коснулось холодное железо. Мастер сжал пальцы на рукояти, чувствуя каждую зазубрину, каждую шероховатость оплётки. Приметный знак — шестилучевая звезда в круге. Символ изъеденной ржою дружбы. — Люди. Глупы. Мастер. — Его пальцы накрыли её маленькие, но сильные ладошки. — Они. Не. Заслуживают. Тебя. Губы мастера скривились, пальцы бессильно разжались. Он запрокинул голову и хрипло хохотнул. Небо ответило тихим ворчанием грома, испуганно зашелестели листья. В глазах мастера жила тьма. Эта же тьма жила в сердце и разуме его милой.***
Мастер Гнажек вернулся в столицу с первой грозой. Он припозднился в тот год — твари изнанки расплодились и лютовали, до последнего вгрызаясь кривыми зубами в людские души. Тварей гнала вперёд беспощадная жажда. Гнажек, один из мастеров Конклава, вместе с другими чародеями каждую осень погружался в сон, чтобы сторожить людские души. Он падал из мира в мир, из кошмара в лёгкую дымку, преследуя тварей и безжалостно выжигая проросшие семена тьмы. Знать бы ему, что самый страшный кошмар поджидает в реальности. Гнажек удивился, не встретив прекрасную Ханну среди похожих на ярких птичек девиц. Но не придал этому значения: она могла отправиться вместе с супругом в его пределы — советник не выдал бы дочь за кого-то статусом ниже себя — или обживать столичный особняк. Гнажек расточал улыбки, искусственные насквозь, и пропускал половину танцев. Он не мог игнорировать бал — царственная чета требовала присутствия своего ручного чародея. Королева Женевра и вовсе прочила Гнажеку в ученики юного принца Мечеслава, но в том не тлело и крохи дара. О смерти Ханны Гнажек узнал в начале лета. Встретился с почерневшим от горя советником, вернувшимся из поездки в свои пределы, спросил о том, как поживает его прекрасная дочь. Известие показалось ему вспышкой молнии. Вокруг звучала музыка и чинно переговаривались придворные, горели свечи и продолжалась жизнь, но для Гнажека всё закончилось. Он не чувствовал вкуса вина, не ощущал духоты залы, не видел блеска драгоценностей. Ничего. Мир поблек и поплыл, став похожим на видение, пригрезившееся с пьяных глаз. Гнажек уронил пустой бокал и, развернувшись, молча ушёл. Тьма обнимала его колени, и ноги вязли в проросших из теней путах. Гнажек задыхался, дрожащими руками распутывал повязанный на шею бант, смотрел в пустоту коридора — и не видел. Но слышал, как шелестят тени, убаюкивая тревогу и взращивая чёрную надежду. Слышал — и не мог не слушать. Тьма обнимала его плечи, целовала холодом взмокший висок. И Гнажек позволил ей себя увлечь. Он рисовал руны, обагрял кровью рукотворный алтарь. Выкрал тело Ханны из семейного склепа, ещё не веря до конца. Её кожи уже коснулось дыхание тлена, окоченевшее тело застыло в последнем вдохе. Гнажеку она казалась спящей, заплутавшей в тенётах тварей душой, опутанной ложью, но не сломленной. Она казалась ему живой. Гнажек отдал тьме всего себя, свою суть, и тьма выжгла его глаза, навеки забирая у света. Гнажек больше не видел ни призрачных троп изнанки, ни дорог реального мира. Тьма вернула Ханну. Вдохнула подобие жизни в давно остывшее тело. Сделала послушной марионеткой, куклой в руках Мастера. Беззаветно преданной, нерассуждающей, холодной. Готовой бросить мир к его ногам. А Гнажек эгоистично хотел тепла. Но его солнечный луч запутался в тёмном саване и навсегда погас.