Кленовые розы

Блёклое небо снова затягивается плотной коркой туч, и в воздухе веет скорым дождём. Очако останавливается посреди улицы и вздёргивает голову. Хмурится, перехватывает удобнее свёрнутый пёстрый зонтик — единственную цветную деталь в её монохромном гардеробе, — зябко пихает свободную ладонь в карман пальто и ускоряет шаг, надеясь не попасть под обещанный синоптиками ливень. Каблуки глухо стучат по асфальту. У Урараки жизнь расписана по минутам синими чернилами в чёрном ежедневнике. Дом-работа, дом-работа, обязательный визит к родителям на другой конец города каждый четверг и становящиеся всё реже и реже встречи со школьными друзьями. Урарака на это не обижается. Им ведь уже давно не шестнадцать. Меняются интересы, меняются вкусы, меняются, в конце концов, сами люди, пора научиться их отпускать. А тоскливое ощущение одиночества стискивающее грудь, когда друзья, в очередной раз, на приглашение сходить в кафе или прогуляться по набережной, качают головой и отказываются, с робкой извиняющейся улыбкой ссылаясь на кучу дел, недостаток времени и личные проблемы, пройдёт. Будни серые и скучные, будто потёртые винтажные фотографии из прошлых веков. Урараке не нравится серый, но её жизнь, в круговерти домашних забот, бесконечных докладов, отчётов и проездных билетов, всё больше напоминает старое немое кино, а сама она выцветает, растворяется в монохромной неулыбчивой толпе, оставляя только холодный призрак. Бледную строгую тень прежней себя — лёгкой на подъём, смешливой и забавной девочки. Всё кажется нереальным, фальшивым, затуманенным и расплывчатым, как через призму грязного стекла. Всё медленно начинает жутко раздражать. Урараке кажется, что она застряла в дне сурка, что всё это просто один нескончаемый дурной сон. Но выбраться из него не получается, веки не размыкаются и серый мир не расходится трещинами и швами, открывая другую, красочную, настоящую картину. Урарака цепляется пальцами, пытается прорваться сама, но натыкается лишь на бетонную стену. И вроде как начинает смиряться, что беззаботное детство разбилось цветными осколками, безудержная прекрасная юность рассыпалась мерцающей неоновой пылью, осевшей на памятных глянцевых фотографиях. Что взрослая жизнь — тусклый снег, больничные карточки и растворяющиеся в городском шуме, уходящие в никуда поезда. Забыться в бесконечной череде чёрно-белых монотонных дней — проще простого. «Дом-работа-дом» — константа, трясина, погрязнуть в которой и того легче. Очако ходит на работу в офис, навещает родителей каждый четверг, забывает на кассе сдачу, тихо ненавидит слякотную холодную осень и теряет себя по частям. До тех пор, пока не встречает её. Сначала она даже кажется плодом потускневшего воображения, иллюзией посеревшей фантазии. Девчонке двадцать или около того на первый взгляд. Девчонка носит кислотно-яркий красный шарф и красивое песочное пальто, ходит по узким бордюрам раскинув в стороны руки, прыгает в сваленные кучи опавших листьев и собирает кленовые букеты. Девчонка встречается Урараке на пути с работы домой вот уже несколько дней подряд. Урарака никогда не видела её раньше, несмотря на то, что ходит по этому маршруту уже пару лет. Девчонка — мельтешащее раздражающее пятно. Слишком яркое, слишком неуместное на фоне безликой толпы и уходящих ввысь каменных многоэтажек. Не от мира сего. Яркое. Яркое. Блестящее, как далёкие звёзды и ушедшая светлая юность. Неуместное. Дверь квартиры захлопывается, и в замке с негромким скрежетом проворачивается ключ. Очако снимает пальто, вешает его на крючок и проходит дальше, на маленькую кухню, разминая снова затёкшую ломящую шею. Ей нет ещё и двадцати пяти, но по ощущениям все сто сорок пять. Рецептами с лекарствами завалены прикроватная тумбочка и шкафчики в ванной. И у врача она бывает чаще, чем встречается с друзьями. Почти забавно. Под ногами трётся пушистая кошка, что-то мурлыча себе под мокрый тёмный нос и нетерпеливо мяукая. Урарака мягко улыбается — завести домашнее животное оказалось правильным решением. Приятно знать, что кто-то тебя ждёт. Даже если этот кто-то — голодная кошка. Урарака включает радио, из которого с тихим потрескиванием начинает литься спокойная расслабляющая музыка, заваривает мятный чай и бездумно смотрит в окно. На улице шумит дождь, и стекающая вода рисует прозрачные картины на стекле. Жёлтые огни фонарей расползаются перед глазами тусклым золотом. Совсем как волосы той девчонки. Очако кусает губы, чувствуя, как под рёбрами неприятно ноет. Девчонка — вроде бы уже взрослая девушка, похоже её ровесница, но такая по-детски непосредственная, весёлая, счастливая. Очако ей завидует. Ей очень хочется быть такой же. Хочется громко смеяться, прыгать в резиновых сапогах по лужам и собирать букеты из листьев. Хочется радоваться мелочам, не бояться осуждающих взглядов и заявлять всему миру о своём счастье. Хочется. Только вот Урараке давно не шестнадцать. У неё взрослые проблемы: неоплаченные счета, сверхурочная работа, накладывающиеся друг на друга комплексы и остеохондроз шейного отдела. В них нет места юношескому максимализму и безбашенности. Тоскливое чувство забирается под хрупкий панцирь, разламывая его на кусочки. Теперь уже хочется заскулить от подобной несправедливости и расхныкаться на плече у мамы, чтобы совсем как в детстве. Кошка мурлычет и тычется носом в ладонь. Урарака поджимает мёрзнущие даже в тёплых носках ноги, зарывается пальцами в гладкую густую шерсть и щемящее чувство в груди немного ослабевает. Пока рядом есть этот пушистый рыжий клубок — одиночество ей не страшно. Когда Урарака возвращается с работы на следующий день, на улице, для середины октября, удивительно тепло. Небо медленно розовеет, наливаясь закатной дымкой, прохладный ветер ерошит мягкие пряди волос и игриво кусает за полноватые щёки. Под ногами шуршат жухлые листья, и о чём-то перешёптываются деревья, покачивая своими разноцветными макушками. Вдалеке слышится собачий лай и детский смех. На душе тоже удивительно тепло. Видимо из-за того, что сегодня конец рабочей недели. Очако вдыхает холодный осенний воздух полной грудью и думает на что бы потратить свой единственный выходной. Может, устроить маленький праздник? Побаловать себя кусочком фирменного маминого тыквенного пирога, принять пенную ванну с солью и весь вечер смотреть глупые, но забавные телешоу. Урарака потирает ноющую шею, в предвкушении улыбается уголками губ и внезапно для самой себя замирает. Улыбка сползает с лица, а рёбра навязчиво грызёт ощущение, что что-то идёт не так. Девушка непонимающе хмурится, оглядывается по сторонам и неожиданно понимает, что она уже почти дошла до дома, но всё ещё не встретила ту странную девчонку. Сердце отчего-то тревожно сжимается, а осенние краски тускнеют, выцветая. Урарака поджимает непонимающе губы. В самом деле, неужели всего за несколько дней она успела привыкнуть к этой девчонке, играющей в куче опавших листьев? Быть такого не может, но грудь снова стягивает неприятная грусть, и Очако почти слышит грохот рушащихся воздушных замков. Краски обесцвечиваются окончательно. Очако мрачнеет, хохлится сердитой птицей и ускоряет шаг, не замечая быстрый цокот маленьких каблучков за спиной. — Постойте! — окликает незнакомый девичий голос. Урарака замирает, не уверенная, что обращаются к ней, и настороженно оборачивается, тут же округляя в удивлении глаза. Та самая девчонка стоит перед ней. Кожа у неё слегка блестит от испарины, чёлка липнет ко лбу. Раскрасневшаяся и шумно дышащяя от бега, она широко улыбается, одной рукой заправляя выбившиеся из причёски — двух очаровательных гулек — пряди, а вторую прячет за спиной. — Меня зовут Тога Химико, — лопочет девчонка, подходя чуть ближе. Урарака лишь стоит, как вкопанная, на месте и глупо хлопает ресницами, не в силах ничего сказать или возразить. — Мы, конечно, не знакомы, но я вас уже несколько дней подряд вижу. Вы же с работы идёте, да? Это, наверно, прозвучит неловко, странно и неожиданно, но вы такая красивая. И я хочу сделать вам подарок! Я сама его из кленовых листьев сделала! Очако ахает, смотрит изумлённо и растерянно, когда Химико убирает руку из-за спины и протягивает ей красивый букет из искусственных роз, приятных охровых оттенков. Щёки обжигает яркий румянец, а сердце вот-вот проломит от волнения рёбра. И как такое с ней могло произойти? Урарака не помнит, когда в последний раз ей кто-то дарил букет цветов или называл красивой. Это было так давно, как будто в прошлой жизни. Как будто и не было вовсе. Глаза у Тоги тёплые-тёплые, красивого медового цвета, а взгляд невероятно нежный. Так на Урараку ещё никто не смотрел. Кажется, что всё это видение. Стоит лишь моргнуть, и вспыхнувший буйством красок мир сползёт со стен старой штукатуркой; яркая осенняя сказка осыпется прелой листвой, оголяя неприглядную реальность. Ведь в жизни подобное не случается. Где это видано, чтобы очаровательные незнакомки внезапно дарили другим девушкам сделанные своими руками цветы? Такое могло произойти в романтической комедии, в чьей-нибудь другой жизни, с какой-нибудь другой девушкой, но только не с ней, Ураракой. Но отпускать волшебную осеннюю сказку не хочется всей душой, и если это сон, то Очако желает никогда не просыпаться. Покрасневшие от холода дрожащие тонкие пальцы несмело принимают из чужих рук букет, на мгновенье соприкасаясь. По телу коротко пробегает электрический ток. Подушечки пальцев бережно прикасаются к лепесткам, скрученным из жёлтых листьев. Безумно красивая работа. Сердце слегка щемит и скулы краснеют ещё больше. — Спасибо, — бормочет Очако, пряча смущённую улыбку и пылающее лицо за кленовыми розами. — Они чудесные. Тога краснеет от удовольствия и прикладывает ладони к щекам, видя искреннее восхищение в глубоких чайных глазах напротив. Мир растекается пёстрыми акварельными красками. Урарака вглядывается в чужие мягкие черты, замечая редкие веснушки, и ей кажется, что Химико самая прекрасная девушка из всех, кого она знает. И все насущие проблемы, прошлое и будущее отходят на второй план, когда Химико, в ответ на произнесённое имя, улыбается ещё шире, ещё ярче, и внезапно предлагает сходить на свидание. И Урараке очень хочется поверить в чудо.