Предвзятость

И слабо улыбаясь, ветер лишь разносил запах чужого, очень едкого, одеколона. Чонгуку он никогда не нравится, но от него был без ума Чимин. Поглаживаниями, такими теплыми и едва ощутимыми, он показывал всю свою любовь и нежность, а Чонгук просто улыбался. Прикрывал глаза, зевал, о чем-то рассказывал и улыбался. А Паку больше ничего и не надо было, лишь бы видеть как его возлюбленный раз за разом улыбается, смеется, видеть его складочки на уголках губ от улыбки. И это были бы единственные морщинки, которые Чимин хотел бы видеть на нем. Если бы однажды Чимина попросили перечислить все, за что он любит Чонгука, он бы, наверняка, сказал: «Одновременно за все и ни за что.» Чимин любил так, что до утра готов был говорить о том самом пироге с вишней, который Гук готовил на Рождество. Или готов был перечислять самое лучшее в нем. (В такие моменты даже у Чонгука на руках и ногах, вместе с Чимином, не хватало пальцев.) Это чувство облегчения и домашнее тепло всегда было именно с Чоном рядом. Старший и понятия не имел, как жил до встречи с ним, но теперь жизнь без Чонгука он просто не представляет. Пак не был тем, кто восхищался человеком просто потому что любит его, или потому что этот человек с ним в отношениях, но Чонгуком он, поистине, восхищался. Он в нем души не чаял. Он смотрел завороженно, всегда, смотрел с переполняющей любовью в глазах, с искренностью, с волнением. Всегда. Все-гда. Гук оправдывал такие взгляды. Он никогда не перечил, никогда не заводил ссору. Не давал поводов для ревности, хотя Чимин и без этого ревновал. Так мило ревновал, но специально Чонгук никогда ничего не делал. Он готовил для Пака. Мало сказать, что просто готовил, он заставлял Чимина мычать от ужасно вкусного соуса или запеченной курицы. Пек тортики, печеньки, пироги. Нет того, чего Чонгук бы не умел. Он был любим, и так же любил в ответ. Может, его слабые стороны Чимин просто не замечал, от того их и «не было». И тихое «Хен», с просони, когда просился на ручки, и громкое «Быстрее», всхлипывающее, скулящее, такое протяжное, умоляющее, то, что так сильно любил Чимин — вызывало у старшего мурашки по коже от любви. И подумать не мог, что можно вообще кого-то настолько сильно любить. Любить…или быть привязанным? Повернув голову он щурится и закрывает ладошками глаза. На чужих коленях, конечно, удобно, но его больше интересовал тот, кому эти колени принадлежали. Чимин, видимо, даже не дышит, чтобы младший не убирал голову с его ног. — Хён, — снова зовет и смеется, когда Пак обеспокоенно бегает взглядом по чужому лицу, — Наклонись ко мне, — все еще щурится и тянет к нему руки, в следующее мгновения сцепляя пальцы в замок на чужой шее, — Я люблю тебя, — шепчет, смотря глаза в глаза, и не может оторвать взгляда. — И я люблю тебя. Больше всего на свете. — Больше, чем звезд на небе? — улыбается Чонгук. Он всегда вымогал и требовал большие признания в любви, а Чимин обожал расписывать в миллионах красивых слов о своих пылающих чувствах, что не угасали ни на секунду, даже спустя большое количество времени. Он бы написал поэму, роман, если бы лежала к этому душа. А душа лежала только к чонгуковской, такой нежной, израненной и еле дышащей. — Больше, чем ты можешь сосчитать, — улыбается, буквально расплывается в этой улыбке от переизбытка чувств. Поддается вперед, касается губами чужих. Чонгук сжимает воротник чужой футболки и сводит брови. Он был маленьким, он был чувствительным и до боли сентиментальным. Для него поцелуй — очень интимно, наверно, даже сексу он не придавал такого значения, как касаниям губ. — Подожди, — останавливает его Чонгук, чуть потянув за волосы, совсем не больно, — Я хотел поговорить, — он нежно улыбается видя в глазах Чимина испуг, — Все хорошо, — поглаживает, — Я лишь хотел сказать, что на днях мне нужно будет съездить к матушке. Я хотел бы…съездить вместе? — улыбается все еще, и не может отвести свой взгляд от взгляда Чимина, что с каждым словом как-то меняется. В положительную сторону. — Ты решил ей все рассказать? — Чонгук кивает и это заставляет старшего крепко его обнять. — Ты чего? — смеется, — Я просто долго готовился, не вини меня в этом! — смеется все еще и кряхтит, — Хён, — протягивает, — Задушишь, хён, — он хихикает и упирается одной рукой в грудь, другая все так же спокойно обвивает шею Чимина. — Я просто счастлив, — шепчет ему на ухо и целует в мочку уха, заставляя младшего покраснеть. Чонгук обожает ласкающий ухо, обжигающий шепот. — Не делай так, — хлопает его по плечу и кусает губу, пока Чимин смеется. — Мы засиделись? — осматривается. Солнце медленно закатывается за край поля, куда они любили ездить с Чимином по выходным и проводить время просто сидя под этим большим одиноким деревом в обнимку. Они приезжали сюда после ссор, чтобы обнять друг друга и заплакать. Приезжали и приезжают, чтобы просто в тишине, лишь с тихими шелестами листьев от ветра, уделить друг другу время в безмолвии. Чонгук любил помолчать, он любил чувствовать свободу всей грудью, он никогда не станет птичкой в золотой клетке, даже для Чимина. — Наверно, — Чонгук аккуратно поднимается и отряхивает свою брюки, — Помоги? Пожалуйста, — и Чимин с улыбкой, конечно же, помогает. Он отряхивает чужие ноги от листвы, земли и травы, после чего берет Чонгука, своей чистой, за руку и ведет к машине. Пак был счастлив, что может видеть чужую улыбку так часто, а Чонгук был счастлив от того, что он мог дарит ее Паку, но все ли было на самом деле так гладко? Чон наблюдает, как Чимин, не отрывая взгляда от дороги, стучит пальцами по кожаному рулю, как в его глазах поблёскивают лучи заходящего солнца. — Что? — на секунду повернув голову он ярко улыбается и свободной рукой ползет по чужому колену, — Что такое? — Я не могу просто смотреть на тебя? — их отношения были приторно-сладкими, даже не смотря на всю боль, которую чувствовал Чонгук — он никогда не уйдет. — Чимин, помоги мне пожалуйста, — нежно просит Чонгук, слышит «Угу» и снова ничего, кроме этого тупого «Угу». Чонгук заглядывает в комнату снова — Чимин все так же сидит, нога на ногу, а руки на телефоне, — Чимин, — снова зовет вздыхая, — Помоги мне подвинуть диван, у меня закатилось кольцо, — Пак положительно мычит, и снова даже с места не сдвинулся. У Чонгука не железное терпение. Подойдя он просто вырывает телефон из рук старшего. — Я ведь попросил! — повышает голос на Чимина, видя гнев и раздражение. Он тянется за телефоном, но Чон отводит руку, — Помоги мне достать кольцо из-под дивана, хён, — еще раз. — Отдай телефон, — сначала спокойно. — Помоги мне! — Отдай телефон, Чонгук, — повышает голос, после чего встает и отбирает его самостоятельно, даже не понимая, что сейчас причинил физическую боль. — Что ты творишь? — младший держится за запястье, — Я ведь просто попросил тебя помочь, тебе что так трудно оторвать свою задницу от этого чертового дивана и помочь мне? — А ты что творишь? Это моя вещь, не лезь ко мне, окей? — это очень задевает, но тот лишь кивает и почти со слезами, от обиды, уходит делать все сам. Запястье не проходит. Появляется силян и рука опухает. Чонгук несколько дней подряд говорил, что ему нужно в больницу, но слышал лишь «Так съезди сам». Чонгук набирает своего друга и улыбаясь просит съездить вместе, мол, я тебе по дороге всё расскажу. Чимин был в этот день на работе, и не мог знать, что младший едет с кем-то. Чон специально подобрал день, чтобы Пак не знал, что они с Тэхёном поедут вместе. На деле Чимин просто ненавидел Кима. Наверно, потому что они когда-то слишком тесно «дружили» с Чонгуком. А может просто парень не нравится, хотя после первого пункта — навряд ли. И все бы хорошо было бы в тот день, если бы не неожиданное возвращение Чимина домой раньше положенного времени. — Что он тут делает? — со злостью выдавливает Чимин, кидая на кухонный стул свою рабочую сумку, — Выметайся, — кивает в сторону выхода Киму, и видя, как те взглядом попрощались идет закрывать за Тэхеном дверь. Чонгук матерится, понимая, насколько сильно сейчас проебался. — Ну и как ты мне это объяснишь? — опирается плечом в дверной косяк, — М? Чонгук? Что у тебя с рукой? — расцепляет руки, что были сложены у него на груди и подходит грубо обхватив запястье, заставляя младшего всхлипнуть. — Больно, пожалуйста, хён, — дрожит от боли в руке сейчас и почти плачет. И не только потому, что ему больно. — Что с рукой? — он будто совсем не помнит, как Гук несколько дней подряд просил съездить с ним в больницу, — И почему ты не сказал мне? — Я говорил, — часто моргает, от чего слезы катятся по щекам и ему приходится опустить голову, — Но ты не слушал меня. Я просил тебя съездить со мной, но ты сказал… — Чимин поднимает его голову за подбородок второй рукой очень резко, заставляя смотреть на себя. — Я сказал съездить одному, — рычит зло, — А не с этим подонком. Почему вы все еще общаетесь? Я не ясно выразился, когда последний раз говорил тебе о нём? — Прости, — всхлипывает и сводит дрожащие бровки смотря Чимину в глаза с жалостью. И именно это, наверно, и заставило Пака задуматься. Он отпускает его руку и подбородок, после лишь обнимает за талию прижав к себе. Левую руку на талию, правую на чужой затылок, поглаживая. — Извини, — шепчет целуя в висок, — Извини, — ему так жаль, что он иногда совершенно не слышит, или не хочет слышать Чонгука. А Чонгуку до ужаса больно, до сводящей пустоты от того, насколько этому человеку рядом нужно просто присутствие Чонгука. Ему не нужен Чонгук, ему нужен уют, который младший создает. И это так больно ударяет по любви к этому человеку. Любовь ли?

Тот Чимин и этот Чимин, как понял уже Чонгук, совсем отличались друг от друга.

Корея кишит разнообразием имён, и Чонгук был рад встретить Чимина. Парня, с ростом 181, пушистыми волосами, большими губами и харизмой, которую можно почувствовать за километры. Чимин обожал дождь, кофе и мотоциклы. А потом начал обожать маленького Чонгука, которого пообещал охранять вечно. Вечно. Чимин был тем, кто не умел устраивать свидания, целовать с искренностью или говорить слова о любви. Он не был романтичным, но эта неловкость казалась Чонгуку забавной. Она казалась ему особенной, заманчивой, по-своему романтичной и загадочной. Чон знал — внутри скрывается буря эмоций, просто Чимин не умеет правильно все это передать. И второму это нравилось. Нравилось, что о любви не приходилось говорить, они ее чувствовали. Она ветала где-то в атмосфере между ними, в атмосфере, которую они создавали глядя друг другу в глаза с такой неопределенной степенью нежности. Тот Чимин был совсем другим, тот Чимин… — Нет, нет-нет-нет, пожалуйста, — задыхаясь в истерике Чонгук отталкивал людей вокруг, пытался пробраться внутрь круга, который образовался около скорой помощи и одного из разбитых мотоциклистов, что сегодня участвовал в ночных гонка. И Чимин тоже участвовал. Чонгук молился, несколько секунд молился. «Лишь бы не он, пожалуйста, я на все готов, но лишь бы это был не он» — проносилось в чужой голове, но все внутри оборвалось, когда увидел черный, закрытый пакет, а рядом тот самый брелочек на чужой мотоцикл, который Чонгук дарил. В момент, когда из-под ног уходила земля никого не было рядом. Никто не мог потрясти за плечи, обнять. Никого не было. Только тот самый брелочек, чужой разбитый в дребезги телефон и слезы. — Ты ведь обещал, — шепчет Чонгук, поджимая колени к груди, и обнимая их, — Ты ведь обещал, — всхлипывает, слишком громко, упирается лбом и громко кричит от боли, заставляя людей снизу замирать от душераздирающего крика. И не то, чтобы Чонгук отошел, просто два месяца исправили его. Не полностью, но Чонгук теперь не хочет пускать кого-то к себе. У Чонгука на ключиках брелок с зайчиком, тот самый брелок, а в маленькой памятной коробочке под кроватью те самые фото и старый разбитый телефон. «Ты в порядке?» — как же смешно. Как я могу быть в порядке, скажи мне? Как я могу быть в порядке? Ты понимаешь, что это такое? Ты понимаешь какого это, знать, что твой любимый человек даже не дышит сейчас? Чонгука буквально разрывало от боли и злости, когда его спрашивали такое. А по ночам он беспомощно звал на помощь, комкал одеяло и скулил. Разве он мог отпустить? Конечно мог, но была бы это тогда любовь? Та самая любовь? Он просто не мог. Не мог даже дышать. Он бы смирился, конечно смирился бы, если бы Чимин просто ушел от него. Если бы они просто расстались, если бы маленький Чонгук хотя бы знал, что они живут под одним небом, что они дышат одним воздухом. И так проходил день за днем, и хуже, чем вечерняя истерика, у Чонгука в жизни ничего не было. Все остальное казалось ему настолько мелочным, что он даже не задумывался об этом. Он потерял какой-либо смысл. Пока однажды не встретил еще одного Чимина. И не было бы чувств, если бы не те самые губы, улыбка, то самое имя… Нет, Чонгук повелся не на имя, а на то, что тот Чимин и этот — были как две капли воды. И характером, как ему казалось, и внешностью, даже имя у них было одинаковое. — Меня зовут Пак Чимин, — от «Чимин» внутри все замирает, — Приятно познакомится, — кто же знал, что новым куратором у 4-го курса будет такой молодой красивый парень, который, по счастливому совпадению, положил глаз на Чона. — Чон Чонгук, — пожимает его руку, — Приятно познакомится, — очень приятно. И новое имя в контактах «Чимин» заставляло его думать о совершенно другом человеке. Заставляло по новой плакать, рассматривать фото, скучать. Да, Чонгук очень скучал, по теплым объятиям, по нежному шепоту о том, что все будет хорошо. И когда Чонгук, в истерике, слышал «Всё будет хорошо» ему казалось, что он довел себя до психушки. Но ведь Чимин обещал быть рядом вечно. — О чем ты думаешь? — резко вырывает его из раздумий Чимин, который все еще держал руку на его колене, — Так странно задумался, я не стал тебя дергать, — Чонгук протягивает «А?» и улыбается после, встряхнув головой. — Да так. Думаю, что приготовить на ужин. — Может вместе замутим домашнюю пиццу? Как тебе? — Чонгук часто кивает, зная, что Пак ненавидит готовить, и что готовить он совершенно не будет, но лишь счастливо улыбается, улыбается от мысли, что они и правда могли бы приготовить пиццу вместе. Измазаться в муке и соусе, смеяться, а потом нежно-нежно целоваться. Но этого не будет. Чонгук бы, наверно, правда хотел чуточку больше понимания, чем у них есть сейчас. Он хотел бы больше нежности, или больше проводить время вместе. И хотел бы, чтобы его слышали и слушали. Он считает, что хочет слишком много, ему вбили это в голову, поэтому Чонгук мыслит сейчас очень узко, он мыслит в дозволенных ему рамках. Чонгук больше не чувствует, как от недопонимания сводит что-то внутри, как больно ему дышать после очередной ссоры. Он не восприимчив к такому больше, он не любит ссориться, он не любит отстаивать свое, он просто хочет просыпаться и засыпать любимым. Это, наверно, для него сейчас главное. Он не хотел ничего менять, ему было хорошо. Уйти не давало не только незнание к кому, но еще и определенный набор чувств, особенно привязанность. С привязанностью было все намного хуже, чем с вагоном никому не нужной любви, желания заботится, быть рядом, и так далее. Привязанность была настолько сильной, что ничего не могло отпугнуть Чонгука. Ни поднятая рука, ни крики, ссоры, ни изнасилование, что было ни раз. Чон был просто благодарен за то, что чужие порывы гнева быстро сходили на нет, что его не оставляли одного плакать в комнате, а всегда обнимали и утешали, умоляли простить. Чонгук был благодарен, что Чимин никогда не изменял, даже еде чонгуковской не изменял. Всегда приезжал домой и с удовольствием уминал чужую стряпню. Чонгук любит…или сильно привязан из-за длительного времени и воспоминаний, которые даже не были связаны именно с этим человеком, скорее с тем, кто так сильно был похож на него. Раньше Чон думал, что они похожи, но смотря на все спустя 6 долгих лет он понимает — нет, он ошибся. А теперь дело даже не в ошибке, а не умении Чонгука уйти вовремя. Но как никак, Чонгук считал, секс был у них просто потрясающий, не смотря на то, что иногда Чимин бывал слишком грубым. На чужом теле было миллиарды синяков, гематом в виде засосов и кровавые укусы. Но младший не жаловался, лишь кайфовал, со временем даже пристрастившись к такому виду боли. Чимин очень устал, после тяжелого трудового дня, он сваливается на кровать и прикрывает глаза, буквально тут же вырубаясь. А Чонгук только-только пришел из магазина с продуктами для ужина, даже не ожидав увидеть чужие ботинки у порога, небрежно разбросанные один в стороне от другого. Как всегда. Он быстро прибирает их и, кряхтя немного, заносит пакеты на кухню. Он оставляет их, чтобы проверить, где же все-таки Чимин, и подождет ли он ужина. В холодильнике, конечно, был еще вчерашний суп, но Чонгук старался каждый день готовить, чтобы Чимин кушал свежую еду. — Хён-а, — зовет не очень тихо, но тут же замолкает видя, вроде бы, спящего Пака. Аккуратно подходит, наклоняется проверяя, правда ли Чимин спит, и слыша некое сопение улыбается. Он ложится рядом, сначала просто наблюдая сложив ладони под собственную щёку, а потом тянется осторожно, гладит по щеке, еле-еле касаясь тыльной стороной пальца мягкой кожи старшего. Но как только он захотел убрать руку — Чимин схватил ее нежно своей, и переплетая пальцы перевернул на спину, сам же навис сверху. Рука быстро оказалась прижатой к кровати. — Вообще-то, я думал, что ты спишь, — улыбается Чонгук, но до этого он чуть дулся, — Ты меня обманул? Обманул ведь! — Нет, ты разбудил меня, — рассматривает чужое лицо, — За покупками ходил? Я видел, когда пришел, что у нас был полупустой холодильник, — Чонгук на его слова кивнул, — Умница, — касается своими губами чужих, но младший чувствует, что это будет не просто поцелуй. Ведет своей, свободной от паковской, рукой по чужому телу, спускаясь к самому паху. — Тише-тише, — Чимин прижимает к кровати и вторую руку, — Сегодня играть буду я, — Чонгук хнычет недовольно, сводит бровки, но ничего не имеет против, когда старший сначала сцепляет мягкими наручниками руки между собой, а потом приковывает к изголовью кровати. Дрыгает ножками, поднимает бедра, чтобы Чимину было удобнее снять белье с младшего. Он оставляет Чонгука лишь в его темной футболке и просит развести ножки. Пак уже давно здесь все видел, но каждый раз Чон смущается как в первый. Это вызывает возбужденную дрожь у Чимина. — Ты должен быть послушным, чтобы я помог тебе, верно? — улыбается Чимин выдавливая на руки прохладную липкую жидкость, от которой Чонгук, из-за холода, покрывается мурашками и судорожно кивает на чужой вопрос. Он не может просто оставить его неотвеченным. — Умница, — Чимин промазывает между ягодиц, проникает двумя пальцами, медленно водит внутри, запрещая сводить колени. Член младшего дергается в желании прикосновений, но Чимин пока что занят немного другим. Чужая задница, после должных ласк, подвергается проникновению неприятной и очень короткой, по мнению Чона, пробки, с довольно красивым пушистым хвостиком. — Знаешь, а тебе бы пошло, если бы у тебя был хвостик. Как думаешь, он был бы тоже таким чувствительным, — Пак пальцами играется с пухом, а Чонгук откидывает голову, немного звенит цепью, дергая руками и стонет. Пробка внутри шевелится. У Чонгука скапливаются слезы в уголках глаз, он смотрит очень жалобно, член истекает смазкой и дергается даже от похотливого властного взгляда Чимина. — Что такое, конфетка? — касается указательным пальчиком головки, — Что-то болит? — Чонгук отрицательно молчит и сдавленно стонет, когда Чимин чуть давит, — Ну же, почему ты молчишь? — обхватывает член рукой и гладит уже большим пальцем, все еще до боли приятно надавливая, — «Поговори» со мной, малыш, — усмехается, когда Чонгук глубоко вздыхает и выгибается от действий Чимина, а потом выдает довольно громкий стон наслаждения, за которым идет второй, и третий… Чонгук, на самом деле, был очень громким и чувствительным. Бывало такое, что возбуждение возрастало настолько, что достаточно было Чимину войти и Чонгук кончал тут же, даже без предварительных ласк. Но Чимин любил эти ласки, а еще, больше всего, любил изводить своего парня этими ласкали. Ему нравилось чужое заплаканное лицо, взъерошенные волосы, пот на лбу и умоляющий взгляд, от которого все внутри сводило, а низ живота очень сильно тянуло. Младший не был против, он тоже, со временем, полюбил пристрастия Чимина к долгой прелюдии. Только ему нравилось чуть нежнее и губами, а Чимин любил играть. Руками, дополнительными приспособлениями. — Мне так нравится как ты скулишь, — выдыхает на ушко Чонгуку, и это заставляет простонать еще громче, чем в прошлый, — Порадуй меня, — он начинает быстро водить рукой по чужому члену, и младший расслабляется, готовясь к разрядке, но в следующую секунду скулит — Чимин плотно сжимает пальцы у основания и просто не дает мальчику кончить. Громко хнычет, скулит, изводится, сильно выгибаясь, поднимая бедра, и пытается толкаться в чужую руку. — Что говорят хорошие мальчики? — Чимин и сам уже устал терпеть, но ему больше приносило удовольствие то, что он делает сейчас, чем просто обычный секс. — Пожалуйста, — очень тихо выдыхает Чонгук. — Не слышу, малыш, видимо, ты не так уж сильно и хочешь. — Пожалуйста, хён, пожалуйста, я хочу кончить. Сделай мне приятно, — выдыхает чуть громче и снова скулит, откидывая голову назад. Пак совсем убирает руку от чужого члена и звенькает бляшкой ремня, расстегивая его, а после быстрым движением стягивает с себя рабочую рубашку и белье. Чонгук лишь виляет бедрами по постели, кусает губы, чтобы не застонать от, приятно двигающейся в это время внутри, пробки. Чимин удобно устраивается между чужих ног и с сильным хлюпаньем вытаскивает пробку, делая, на секунды, Чонгука еще более недовольным. — Пожалуйста, быстрее, — Чимин раскрывает упаковку с презервативом и медленно натягивает его на свой член. Чонгук скулит, — Быстрее, — снова виляет бедрами. Чимин упирается головкой, после резко входит, сжимая чужие бедра до синяков. Чонгуку нравится. Чонгук закатывает сильно глаза от того, насколько глубоко Чимин вошел сейчас. Он хватает воздух губами и готов кончить, прямо сейчас, но Чимин не дает. — Мы кончим вместе, — рычит начиная быстро беспорядочно вдалбливаться в узкое тело, делая Чонгуку «комплименты», если это можно так назвать. Младший не любит ждать, и терпения у него было поменьше, но Пака он слушался беспрекословно, скулит, мычал, кусал губы. Одним словом, каждый раз Чимин учил его быть более терпеливым. — Я не могу больше, — заскулил Чонгук через пару минут, сильно сжимая Чимина внутри себя, от чего тот несдержанно застонал. Пак от такого кончал моментально, но сегодня все вокруг, как на зло, не получалось с первого раза хорошо, и ему было мало того времени, сколько он находился внутри. Гладит чужой животик, чуть надавливает, ощущая, как собственный член двигается внутри худого тела. Наклонившись он касается губами чужой шеи, дарит ласку поцелуями и покусываниями, легкими, не болезненными, ведь он понимает, что уже достаточно помучал сегодня. А младший тает в этой нежности и совсем забывается. В ушах стоит неприятный писк, сменяющийся лишь чужими низкими стонами. Чимин кончает внутрь, точнее, в резинку, а Чонгук буквально за несколько секунд до этого замер обильно кончив себе на живот. Вся майка была испорчена. — Умница, — мягко целует Чонгука и улыбается, выходя из него, — Я люблю тебя, отдыхай, — после отстраняется, расстегивает чужие руки, нежно целуя запястья и уходит за полотенцем. Он вытирает Чона, который все никак не мог успокоится от сильно накатившего оргазма. Ему все еще немного трясло, он протягивает руки к старшему. Как Пак может сейчас отказать? Он лишь тонет в чужих объятиях, гладит по спине шепча, что Чонгук хорошо постарался, что Чимин его правда очень любит. — Ты будешь чай? — Чонгук улыбаясь смотрит на то, как Чимин быстро уплетает лапшу. Секс очень утомляет, Чонгуку после него сильно хочется спать, а Чимину — есть. — Конечно буду! — с набитым ртом, от чего младший сдержанно смеется. — Дурачок, — совсем тихо, чтобы Пак не слышал.

Чонгук относится к своему «Люблю», наверно, слишком предвзято, ведь позволил бы все это, если бы правда не любил?