цзюлун'1982

Лилиум говорит мне, что время — относительное понятие. Он часто произносит эту фразу, после чего смотрит на меня потерянным тоскливым взглядом, словно пытается найти в моем лице что-то другое. Или кого-то. Часто в такие моменты в его глазах проносятся воспоминания, я вижу их, но ничего не говорю. Мне кажется это лишним. Лилиум, если захочет, расскажет мне, что нужно. Я часто помогаю ему, делаю что-то, и он смеется — говорит, что точно так же делал некий Он. Этот Он часто проскальзывает в наших разговорах, но я никогда не слышу его имени, не вижу фотографий. Для меня его личность скорее миф, чем что-то настоящее, но Лилиум отчаянно цепляется за этот образ, говоря — обычно вечером, после работы, когда выпьет пару бокалов дешевого вина из хронодряни — что Он был отменным парнем. Хоть куда. Все умел, и жесты Лилиума выдают больше, чем он этого хочет. Лилиум любит этого человека и цепляется за прошлое. Он пытается заменить Его мной. Но меня он не любит. Точнее, любит не так — как ребенка, как сына. Которого надо отругать и пожурить. Тот Он — это любовь плотская, похоть, Лилиум может теребить прядь и, закусывая губу до крови, шептать какие-то молитвы Ему, но со мной так не будет. Мы слишком разные. Я младше его на добрые несколько циклов, почти жизни не видел, а Лилиум на моем фоне кажется разваливающимся стариком. Стариком, молодящимся правда, красящимся ярко и броско. За всей этой дешевой штукатуркой он скрывает свою серую скучную натуру. Иногда Лилиум говорит мне: — Ты так жутко похож на него. Аж тошно. Может, я его сын? Я озвучиваю эту мысль. Лилиум смеется и качает головой. Бокал в его руке дергается, и фиолетовые капли падают на скатерть. В комнате полумрак. Работа закончена. В маленькой кухне — только мы. — Сомневаюсь, что у него были дети. Это якорь, балласт. Он любил свободу. И наклоняется низко-низко, словно пряча глаза. Но он просто не хочет смотреть на мое лицо. Так каждый раз, когда он напьется. Тяжелый случай. — Когда мы виделись в последний раз, он сказал мне одну глупость, — его губы трогает улыбка. — «Встретимся, когда переродимся кошками». Теребит пальцами скатерть. — Это из старого фильма. Мы вместе смотрели на кассете. Еще молодые, глупые... Я так давно его не видел... Мне кажется. Мы встречаемся глазами, и я чувствую, как его взгляд проникает мне в душу. Лилиум невыносимый, на самом деле. Ненавижу его. Он ведет себя как идиот, дурачится, изображает из себя роковую красотку, но на самом деле он ужасный скучный взрослый с какой-то драмой за плечами. Он, тот человек, скорее всего мертв. Я заменяю мертвеца в сердце этого придурка, но Лилиум не может полюбить меня, потому что для него я лишь ребенок. Может, даже хорошо. Но Лилиума это изъедает изнутри. — Ты видишь его каждый день. Я не улыбаюсь, когда Лилиум начинает смеяться. Он крепко вцепляется пальцами в стол, почти что до треска ногтей, и его трясет мелкой колючей дрожью. Это лающий смех, мерзкий, такой, какой и должен быть у Лилиума. У противного старого человека с драмой. — Ты любил его? Очевидный вопрос. — Праматерь моя. Нет конечно. Ненавижу эту мразь. Всю жизнь мне испортил. Он не договаривает, после чего проводит пальцем по губам. На подушечке остается помада, красная, и он облизывает сухие губы. — Просто смотрю на тебя и кажется, что уже видел... все. Все это. Он точно так же поступал. И куда это его завело? Ха! Идиотизм! Он откидывается на спинку, и стул тихо скрипит. Я поджимаю ноги, смотря, как Лилиум начинает пустым взглядом сверлить потолок, его глаза бегают от одной трещины на побелке до другой. — Столько крови попил... Стучит пальцами по столу. — И ты попьешь. Потому что история всегда повторяется. — А чего не переучил? — О, милый. Лилиум вяло улыбается, когда опускает глаза. Ненавижу, когда он так обращается — сразу чувствуется его поганая лисья натура, он ведь врет, ему не нравится такая манера разговора. Он просто делает это потому, что это отдаляет его от настоящего «я». Лилиум лжец каких поискать. Мне это не нравится. Короткие моменты искренности... Того Лилиума хотя бы можно пожалеть. — Я уже пытался. Думается мне, наши боги просто не дают мне ничего исправить. Раз за разом они наказывают меня на все то, что я совершил... Я не знаю, о чем он. У Лилиума полно секретов. Мне они не интересны. Ну, может, чуть-чуть. Он медленно проводит пальцами по вискам, складывает руки у груди, будто в молитве, после чего произносит одними губами: — Чтобы я произнес: «Я видел это снова. И ничего не смог изменить».