Назвался панком — живи хуево

Приглушенный свет красиво обволакивал парня, облокотившегося на рояль. Его кудри, разметавшиеся по плечам в беспорядке, пушились, а легкая улыбка, играющая на его симпатичном лице, во время того, как он мурлыкал какой-то джазовый мотив, покоряла всех немногочисленных присутствующих в этом заведении дам. А скотч, который Паша глотал уже почти час, совершенно не имел вкуса, и только неприятно обжигал горло. Выполнив свою работу еще пару часов назад, ему бы пора возвращаться. Жнецам нечего делать в мире живых, когда они уже забрали положенную им душу. В этот раз не было ничего необычного. Очередной похмельный пьяница, выкатившийся из бара прям Паше в руки. Точнее, прям под ноги, в черных лакированных туфлях. Детей у того не было, а жена будет только рада избавлению от своей обузы. Пора бы уходить, но молодой парень, мурлыкающий джаз, своими изумрудными глазами смотрел весь вечер только на него, на Пашу, и будто приковывал к месту. И потому жнец все сидит, пьет то, от чего никогда не опьянеет, и слушает мягкий голос, чуть прикрыв глаза. Замолчал певец, когда люди понемногу начали расходиться, бармен звенел кружками, убирая все по местам, и пианист покинул инструмент. И парень, мило улыбающийся, направляется прямо к Паше, который уже собирался уходить. Бармен смотрит на них устало, во взгляде его Паша читает ненависть ко всему сущему, но тот наливает Бурбон и в стакан парня. — Я Саша, — как бы между делом замечает музыкант, заправив выбивающиеся прядки волос за уши. А Паша только хмыкает, допивая жижу из своего стакана. Музыкант этот — человек красивый, как Паша успел заметить, и не глупый, потому что не лезет с вопросами, как обычно делают барышни, желающие познакомиться с Пашей, не подозревая, что он тот, кто, скорее всего, вскоре заберет и их души. Они расходятся на перекрестке, под тусклым светом уличного фонаря. Паша просит Сашу не оглядываться, когда тот будет уходить, и не говорит «до свидания». Он говорит «прощай», и, усмехнувшись, бесшумно скрылся меж домов. И уходя все дальше в темноту, Паша думает, что следующее задание выполнить будет сложнее, и если бы он мог сопереживать, то ему, вероятно, было бы больно смотреть на потухающую жизнь в изумрудно-темных глазах. Глазах, которые он сам и зажег когда-то.