Калифорния – Нью-Мексико

Джонни снова зажал струны левой рукой и ударил по ним правой, однако в который раз ничего не получилось: звук дребезжал, а подушечки пальцев горели, пока суставы, в свою очередь, затекали и уставали. Сидевший рядом с ним Чарли, с улыбкой наблюдал за бесплодными попытками парня, и когда Рейган уже собирался оставить это заранее обреченное на провал дело, Террелл отложил последнюю банку пива, снисходительно заметив: – Чувак, это делается немного по-другому. Джордан придвинулся к Джорджу и накрыл его ладонь своей кистью. – Правая рука должна быть расслаблена. – сказал он. – И не надо еë крючить. Джонни тяжело вздохнул, но как и следовало ожидать, это совершенно не помогло. Руки всë так же оставались напряженными и никак не хотели расслабляться, продолжая быть каменными. – Блин, ты что, просто не можешь расслабиться? – поинтересовался Чарли, и Рейган отрицательно покачал головой. – Ладно, окей. Тогда перейдëм к левой руке. Смотри. Он обхватил ладонь Джонни, и охватил ей гриф, расположив большой палец параллельно ладам. – Понял, как правильно держать руки? – спросил Террелл, и не дожидаясь ответа, добавил. – И ещë. Не сдавливай гриф, это не чемодан с наличкой. А иначе, у тебя быстро устанет кисть. Рейган утвердительно кивнул, пытаясь расслабить руки, но это опять не получалось – они продолжали нервозно и напряженно сжимать гитару. Чарли сочувственно посмотрел на Джонни и убрал свои кисти с его ладоней, отодвинувшись от парня. Его взгляд мгновенно стал смущëнным, когда до него наконец-то дошло: Джордж был напряжен именно из-за того, что Террелл сидел рядом, и пытаясь показать правильную постановку рук, буквально «облапал» кисти Рейгана. – Что ж, теперь попробуй что-нибудь сыграть. – сказал покрасневший Чарли и уточнил. – Зажимай первую струну указательным пальцем на разных ладах. Постарайся полностью, чтобы она звучала чисто. – Террелл неловко рассмеялся, откинувшись на спинку кровати. – Да, учитель из меня, конечно, никакой. – Не, я просто криворукий. – не согласился с ним Джонни, вовсе не играя в парня с заниженной самооценкой – лишь констатируя факт. Хотя, наверное, это действительно было бы правдой, если бы Рейган прибавил, что он становился таким, когда был рядом с Джорданом. – Как самокритично. – съязвил Террелл. – Стоп, я точно не ослышался? Ты действительно это признал? – спросил он, и Джордж удивленно отметил, что в интонации, с которой был задан этот вопрос, не чувствовалось насмешки, а Чарли произнес эту фразу как-то неохотно и неловко, чëтко ощущая себя неуютно. К тому же, на лице «лучшего комика тысячелетия», не появилось привычной довольной и нахальной улыбки, лишь ее тень – кривая, вымученная и слишком холодная, чтобы быть искренней и непринужденной, как раньше. И Джонни не понимал причин этой внезапной перемены в поведении Террелла. А Чарли, в отличие от своего соседа по комнате, прекрасно представлял, что же всë-таки произошло. И, наверное, если бы Джордж тоже сознавал эту причину, ему бы она не понравилось. Вернее, Рейган был бы в ужасе. Ведь в жизни многоуважаемого Чарльза П. Сина случилась переломная катастрофа: алкоголь впервые не помог. Сознание никак не хотело вытеснять воспоминания о прошедшем дне, даже сейчас, когда Джордан выпил столько пива, что его количество не знал сам Господь Бог, а за окном медленно и лениво поднималось ненавистное Терреллом солнце, сопровождающееся рассветом, который окрашивал горизонт в лилово-розовый. Чарли помнил буквально всë, включая самые мелкие детали, и похмелье, конечно же, не уничтожило четыре слова, произнесенные Джонни: «Кажись, я тебя люблю». Блин. Звучит как начало немецкой порнухи, подумал тогда Террелл и начал молиться, что бы он ошибся в своем суждении. Но парень вовсе не боялся, что Рейган прижмет его к стене с поцелуями, нет, такое дерьмо встречается только в не самых, (а иногда даже в самых), высокопробных голливудских фильмах и в любимых Джорданом бульварных романах, в жизни же, люди не ведут себя подобным образом. Они, скорее, накачивают тебя наркотиками на вечеринках, а после прикручивают наручниками к батарее, если ты еще можешь сопротивляться или вообще соображать. Но Чарли эта перспектива совершенно не напрягала. Его абсолютно не интересовали дальнейшие действия Джонни, Террелла волновали его собственные решения и чувства, его заботило то, что он мог изменить. Или не мог? Чарли не умел любить в прямом значении этого слова. Да, он всегда привязывался к людям, точнее к окружающим его парням: Дилан и Джорел, к которым Террелл питал реальные платонические чувства родства, не дадут соврать. Но Джордан никогда не испытывал к другим нечто большего, а его отношения с девчонками ограничивались единомоментным знакомством и постелью: Чарли даже никогда не ощущал знакомых поголовно всем бабочек в животе. И это казалось занимательным, это было здорово. Ведь на самом деле, Террелл просто-напросто не нуждался в любовных отношениях, которым парень так и не отвëл места в собственной структуре понимания взаимодействия людей, так как помимо этой грëбанной любви, для него существовало огромное количество других чувств, гораздо более нужных, светлых, важных. Поэтому, с годами, сильнейшими эмоциями, на которые априори вообще был способен Чарли, стали ненависть и нездоровая привязанность. И если вторая неизменно перерастала в крепкую дружбу, то первое, как всем известно, могло превратиться в нечто совершенно иное. Но Террелл этого не хотел. Более того, боялся. Боялся, потому что с каждой минутой пребывания рядом с Джонни, перспектива в корне изменить всë свое отношение к нему, становилась всë более и более реальной. И Чарли, неизменно неспешивший в оптимистичных выводах, как это делал Дилан, прекрасно осознавал всë вышеперечисленное. Поэтому, в лицо оскорблять Рейгана своими ироничными заявлениями, стало для Террелла сложно. И этому было одно очень и очень простое объяснение: отношения Джонни и Чарли развивались в противоположном дружбе направлении. Однако Джордан, пусть и понимал это, не доэволюционировал до стадии принятия, предпочитая избегать данной проблемы, если чувства можно было так назвать. Удивительно. Наверное, только в наше время человеческие взаимоотношения можно именовать всего лишь уклончивым, дипломатичным словом из трех слогов. Про-бле-ма. Сочетание пяти гормонов. Но почему люди просто не могут признать, что чувства, какие бы они ни были, это нормально? Почему всë непременно надо объяснять, зачем искать подвох и превращать человеческую нейрогуморальную регуляцию в машинальный механизм? Может, потому что мы сами никогда по-настоящему не любили, вбив себе в головы, что чувства – это проблема, это неправильно? Может быть? Чарли не знал и по классике жанра предпочитал воздерживаться от ответов на эти вопросы, требующие объяснения. Но только не сегодня и только не сейчас, когда сидевший рядом Джонни безуспешно извлекал дребезжащие звуки, которые сливаясь с шумом дождя, нагоняли необъяснимую тоску. Любил ли Чарли, и главное, мог ли он в принципе любить? Однажды, Террелл пытался ответить. И именно в тот момент он нарисовал в своем альбоме скелет грудной клетки, заполненный летящими бабочками. Они были всех цветов радуги, что редко встречалось в черно-белом мире зарисовок Джордана, они были прекрасными. Но несмотря на это, бабочки несли за собой смерть, являя диагноз, не совместимый с жизнью. Всë было довольно просто. Мы знаем, что мир без боли — это мир без чувств, но ведь мир без чувств — это мир без боли. И полнейшая апатия – норма: повсеместное, патологическое явление, плата за цивилизацию и прогресс. И в этом нет ничего плохого, но и хорошего тоже. Вообще, единственный закон в мире, где действует лишь одно правило: что правил нет, не может быть справедливым и однозначным. Но кто сказал, что все наши поступки должны быть правомерными? Разве ограничения не существуют для того, чтобы их нарушать, да и зачем оставаться в самолично навязанных обществом рамках, от которых оно же и страдает? Чарли опять придвинулся к Джонни, и тот поднял на него глаза, убрав руки со струн. – Слушай, давай ты попробуешь сыграть вместе со мной? – предложил Террелл, и в своей привычной манере не предоставляя Рейгану выбора, накрыл его ладони своими, правильно расположив кисти Джорджа относительно гитары. Те, в свою очередь, снова напряглись и судорожно сжали инструмент. – Да расслабься ты, чувак, я не кусаюсь, если меня подкармливают. – напутственно и ободряюще сообщил Чарли, безуспешно успокаивая Джонни. – Неужели я настолько неприятное потное чудовище, что рядом со мной ты всегда напрягаешься до такой степени? – Нет, нет, нет, дело не в тебе, ты на самом деле клëвый, просто я... Рейган замолчал, раздумывая, что же могло последовать за этим «просто». Просто что? Просто долбаеб, который боится, что кто-то догадается о его чувствах? Нет, это же правда. И она звучит бредово. Бредово даже для человека, который будучи в задницу пьяным признался в любви парню, а теперь как ни в чëм не бывало сидел рядом с ним, более того, тот самый парень сжимал его руки в своих. Хотя, насчëт «как ни в чëм не бывало» вполне можно было поспорить: сердце Джонни, которое вначале замерло, сейчас билось с бешеной силой в горле, кровь в висках неприятно пульсировала, а в животе рождались болезненные спазмы. Ну да, в принципе, можно было считать, что с Рейганом всë было в порядке. Если, конечно же, порядок выглядел именно так. – Просто я имбецил и всë. – внезапно сдавленно выдавил из себя Джордж, решив пойти по пути наименьшего сопротивления. Ну или почти решив, так как эта фраза была произнесена совершенно спонтанно, и Джонни мог с таким же успехом сказать, что любит мятные леденцы с медной стружкой и парами ртути. – Не, не, не, красавчик, не неси чушь. – ободряюще заметил Чарли, и Рейган испуганно дëрнулся. Он ожидал услышать нечто подобное от кого угодно: от официантки на заправке, от своих родителей, да даже от учителя физики, но никак не от Джордана Террелла, который ранее говорил, что готов убить его. – Я даже слышать не хочу от тебя таких комментариев, и если ты ещë раз скажешь, что ты криворукий, ты официально станешь сопливой девкой. А знаешь ли, накаченная телка с членом, это что-то из ряда вон выходящее. – И что? Как будто что-то изменится, если я не буду так говорить. – сказал Джонни. – Я же не заиграю от этого нормально. – Нет, но ты сможешь сделать это, если поверишь в себя. – парировал Чарли, чесавший языком убедительнее любого шарлатана психолога-мотиватора. – Я, например, верю в тебя. – Правда? – спросил Рейган, напоминавший ребëнка, который никогда не получал одобрения со стороны родителей. – Ты реально так считаешь? – Конечно. А ещë я знаю, что ты самый классный. – сказал Террелл, и на его лице появилась улыбка: руки Джонни мгновенно расслабились. И гитара наконец-то поддалась. Звук перестал резать слух и стал чистым и громким, заполнив всё пространство в небольшой комнатке с холодными и серыми стенами. Пальцы Джонни вместе с рукой Чарли рождали мелодию: простую, но уникальную, совершенно новую в этом мире. И вместе с ней на свет появлялась связь двух быстро бьющихся в груди сердец, напоминавших старые, неровные метрономы, давно сбившиеся со своего вечного счëта. Джонни знал, что даже если бы это была судьба, то всë равно, что он сделал дальше, было ошибкой и, увы, непоправимой. Но всë же, в тот момент это казалось правильным, естественным, а мягкий поцелуй не выходил за рамки дозволенного. И Чарли не отстранился. Он по-настоящему не понимал, что же происходило, границы действительности расплылись, а всë происходящее не казалось реальностью. Чарли боялся, он дрожал всем телом, был ошарашен и всë-таки просто-напросто не мог пошевелиться. Это было выше его сил. Однако, вскоре, когда кислорода перестало хватать, Терреллу всë же пришлось разорвать поцелуй, пусть и нерешительно и мягко. – Помнишь, ты обещал мне, что отдашь одно из своих худи? – дрожащим голосом прошептал Чарли, и Джонни стянул с себя обещанную вещь, передав еë парню. Джордан, в свою очередь, снял с себя футболку, и они обменялись одеждой. – Я конечно не психиатр, но мне кажется, что мы медленно сходим с ума. *** Да, Рейган не был специалистом в области психологии, но в своëм суждении он оказался прав: кроме как безумием, всë произошедшее в ту ночь было невозможно назвать. Но и она подходила к своему концу, счастливо завершаясь для всех шестерых парней, раскиданных по трем комнатам и трем парам. – Ты куда? – сонно спросил Джей Дог, когда Дэнни вылез из-под одеяла и повернул на два оборота замок, открыв дверь. – В душ. – шëпотом ответил тот, и Джорел сказал: – Сейчас четыре часа утра. Мы можем ещë поспать вместе, до подъема целый вагон времени, поэтому ты можешь не спешить. – Да? А я-то думал, что мне надо сваливать пораньше, чтобы успеть до появления очереди. – съязвил Мурильо и внезапно замолчал, поняв, что же на самом деле произнëс Деккер. – Стоп, стоп, стоп. Повтори, что ты сказал. – Я хочу провести ещë немного времени рядом с тобой. – открыто признался Джей, откинувшись на подушку. – Хочу провести время там, где я действительно должен быть. Дэнни, в нерешительности застывший у двери, изумлëнно посмотрел на него. – Я люблю тебя, карамелька. Да, звучит паршиво, если учесть, как я вëл себя с тобой, но... – Дог замолчал, старательно подбирая слова, и всë так же тихо добавил. – Я не знаю, что ты скажешь или сделаешь дальше, но я хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя. – Ты точно уверен в этом? – спросил Мурильо, и получив в ответ положительный кивок, забрался обратно под одеяло, конечно же забыв закрыть за собой дверь. – Я думал, такое бывает только в фильмах. – заметил Дэнни и Джей добавил: – Ну или в романах Чарли. Парни рассмеялись, и Джорел, зарывшись в волосы Мурильо сказал: – Кстати, ты стал гораздо лучше выглядеть. У тебя даже пропали синяки под глазами. – Странно. Моя мама всю мою жизнь пыталась как-то избавиться от них, но это получилось только сегодня и без еë участия. – пожал плечами Дэнни. – Наверное, мне надо больше спать (с тобой).