Adult Child

— Хёни, ты спишь?       Юнги приоткрывает глаза, совсем едва, чтобы замерший у двери Чимин не распознал его притворство по отблескам на радужках. Не шевелясь, продолжая имитировать сон глубоким мерным дыханием, он сквозь завесь ресниц различает на мелком ярко-жёлтую пижамку с накинутым на голову капюшоном, что вкупе с тихими жалостливыми «хёни» делают его похожим на писклявого цыплёнка, свалившегося с насеста. Крошечный и беспомощный.       Юнги чувствует себя примерно так же. Бессильно пытающимся забыться сном в чужом доме, в незнакомой комнате, рассечённой полосой света; под пуховым одеялом, что совершенно не желает согревать его ледяные ноги. Приятного мало. Ещё и этот коротышка, весь день наступавший на его тень, и сам тенью накрывший его к ночи. Чимин вглядывается в застлавший комнату полумрак, то вытягиваясь стрункой, то пригибаясь, словно высматривает вдалеке кого-то из родителей. Юнги вовсе не собирается быть их заменой. Он копит недовольство, не слишком успешно, ведь Чимин не бесит его откровенно, чтобы рявкнуть погрубее и заранее отвадить мальчишку от попыток сдружиться. У него возраст не тот. Будь Чимин на десяток лет старше, то всё может быть. А так… Няшкаться с детьми Юнги не собирается. Предположительно: никогда. Они слишком шустрые, и Юнги вряд ли сможет поспевать за ножками, ручками, мыслями.       Когда они виделись в прошлом, в первый и последний раз, мелкий сосал палец на ноге. Слюняво и с явным удовольствием. Зрелище весьма противное. А заприметив Юнги, он тут же издал что-то на детском языке и потянул к нему ручки. Чимину был год или около того, и с тех пор они больше не виделись. Не сказать, что Юнги сильно хотел.       Чимин роняет очередное просящее «хёни» и с настороженностью, будто не в своём доме находится, отступает от двери в тёмную глубь. С мыслью, что ребёнок тоже всё ещё неуютно чувствует себя в новом доме, Юнги прикрывает глаза и расслабленно замирает. Прислушивается, но, как назло, под мягко ступающими ножками пол беззвучен. Даже шаги или шелест одежды не удаётся уловить чувствительным в темноте слухом за назойливо шумящим пульсом.       Возможно, Чимин застыл робко, решившись лишь на пару шагов, и теперь стоит в струе света из коридора, не зная, куда податься. Может, одумался и ушёл, чтобы потормошить своих папок. Или же… — Хёни, — звучит едва слышно совсем рядом.       …подкрался слишком близко, рассматривает лицо и не отстанет, пока не получит своё. У Юнги нервно дёргается глаз и в горле скребётся готовое вырваться: «Чего пристал? Закрой дверь с той стороны!». Горячее прикосновение к плечу и осторожное тормошение оказываются для него неожиданностью. — Хёни, проснись, — просит Чимин и легонько толкает снова.       Ощутить себя начинкой для блендера Юнги не готов. Он неохотно открывает глаза, встречаясь с мерцающими тревожно. Сна у Чимина ни в одном глазу, хотя время далеко не детское. Может, Юнги провалялся без сна до утра, и единственный в семье жаворонок пытается найти в его лице компанию? Не лучший выбор, малыш. Или же Юнги ворочался так громко, что мелкий не выдержал и пришёл, чтобы отлупить его медвежонком. Юнги, на самом деле, совершенно не знает, чего ждать от сыночка Намджуна. Племянник стал для него такой же неожиданностью, как и сводный брат в своё время.       Под внимательным взглядом Юнги хватает только на сдавленное «чего?» и яркое недовольство. — Тебе снился плохой сон, — сообщает Чимин шепотом. — Я пришёл тебя зачищать. Юнги фыркает. — Зачищать? — Нет, хёни, зачищать, то есть зачи… — Чимин вздыхает и по-хомячьи набивает щёки воздухом.       В его возрасте вполне нормально не выговаривать какие-то буквы. И то, как забавно мелкий реагирует, подначивает Юнги подразнить его ещё немного. Всё же это чуть лучше, чем смотреть в безжизненную темноту под веками. Лишь бы не перестараться, а то Намджун, как главный архитектор этого детёныша и первый в списке фанатов, открутит голову за любую слезинку.       Юнги подпирает голову ладонью, локтем утопая в подушке, и позволяет себе рассмотреть это чудо открыто. — И с чего же ты взял, что меня надо зачищать? — он произносит это с издёвкой, и Чимин дуется сильнее. — Ты понял, о чём я, — заявляет он с укором и отголоском расстройства.       У Чимина высокий лоб и округлые щёчки, мягко окаймлённые капюшоном; росчерки чуть нахмуренных бровей; расцвеченные упрёком тёмные глаза, смотрящие украдкой, и надутые бантиком губы. Хорошенький. Вряд ли другие пятилетки выглядят хотя бы вполовину так же мило.       Ну и как тут насмехаться?       Юнги вздыхает отходчиво, уводя взгляд в сторону, и Чимин тут же перенимает смену его настроения. На просветлевшем личике возникает несмелая улыбка, а сам он плавно перетекает на край постели. — Чего пришёл?       Юнги звучит резковато, ведь приходится смириться с чужой попой, втиснувшейся в личное пространство. Это только на время, пока он не найдёт какую-нибудь безобидную возможность избавиться от вторженца. Не может же он, в самом деле, выставить мальчонку, находясь в его доме. Пусть и хочется. — Не спится, — тихонько признаётся Чимин.       И смотрит выжидающе, так внимательно, словно крошечным умом пытается придумать, как добиться чего-то своего. В глубинах зрачков, кажется, поблёскивают активно крутящиеся шестерёнки. Но что бы там ни происходило в этой микровселенной, Юнги в свою очередь обязан как-то отстоять своё право одиноко вмёрзнуть в покрывало под не согревающим совершенно одеялом. Ему ведь так необходимо уединение.       Особенно — сегодня. Он не полезет в новые силки приключений.       Не после того, как сбежал из дома, потратив на билет половину денег с подработки, а вторую отдав за одноразовый фальшивый документ, подтверждающий его принадлежность к альфам. Им с четырнадцати можно путешествовать без опеки. Омегам лишь с семнадцати.       Не после того, как умолял Хосока заняться неприличным в своей одежде, чтобы ткань пропиталась его альфа-феромонами, и не после того, как сам, сдерживая обжигаюший щёки стыд, под смущённым взглядом обряжался с пахучие шмотки. Останутся ли они друзьями после такого?       Не после того, как парочка альф-громил на досмотре тщательно обнюхивали его бесконечные две секунды, убеждаясь в соответствии полу на документах.       Не после того, как не в меру бдительная тётенька с соседнего места учуяла в нём пахнущего сексом несовершеннолетнего омегу и начала причитать о временах и нравах молодёжи (хотя, в её юности омег возраста Юнги выдавали замуж), да так громко, что бортпроводнице пришлось вмешаться. Именно она, поджав губы, увела его в свободное купе и, ничего не спрашивая, посоветовала поскорее связаться со взрослым, который сможет забрать его с вокзала.       Не после того звонка Намджуну, из-за которого тот сорвался с работы, чтобы встретить своего непутёвого сводного брата, чтобы укоризненно и слишком громко молчать на пути к дому и забрать пораньше из садика своё слишком громко восторженное чадо.       Этот план подготавливался три дня, с того самого, как мама анонсировала их переезд в Америку, где у Юнги появятся новые папа и брат. Юнги решил, что ещё один такой кульбит он не потянет, но кто же его спросит, пока он — бесправный ребёнок?       Обида подкатывает внезапно, комком невысказанного давит горло, щиплется в глазах, горчит на языке. Становится так плевать, доложит ли коротышка Намджуну о его плохих манерах или нет. Подумаешь, ещё одна лекция о несоответствующем поведении, приправленная разочарованным взглядом. Юнги таким не впечатлишь. — Не мои проблемы.       Он выворачивается, с трудом копошась под тяжёлым слоем ткани, укладывается неудобно на другой бок и подтягивает ноги ближе к груди, сжимаясь как можно теснее.       Плевать. В самом деле — плевать.       Юнги чувствует себя странно в компании этой альфьей личинки. Ему неинтересны каляки-маляки, криво-косо изображающие их семью; коллекция самолётиков из спичек, построенных совместно с отцом, тоже не впечатляет; долго смеяться над детским произношением не выйдет. Вот и получается, что мелкому же совершенно нечего предложить более старшему Юнги.       Как и Юнги — тем, кто старше него.       Юнги пятнадцать; он ещё не взрослый, но уже не ребёнок. Где-то между. Будто бы застрял на переходной ступеньке между гусеницей и мотыльком — куколкой, неустойчиво подвешенной на шёлковой нитке. Подросток, и по уверениям взрослых — трудный. Интересно, почему понятие «трудный подросток» существует, а «трудный взрослый» — нет? Им больше подходит. Напридумывают своих глупых условностей, правил, запретов и заставляют других им следовать, всячески поджимаясь, чтобы проскользнуть в предложенное обществом игольное ушко…       За приступом недовольства Юнги совсем забывает, что в комнате он не один, а лишнее тело уже вовсю жмётся теснее сзади, пробравшись под одеяло. Вот же наглая малявка! — Эй! — окликает Юнги, не получая ответа, кроме лёгкого пинка в поясницу.       А мгновением позже чётко чувствует тепло, быстрой волной распространившееся от спины к конечностям. Словно в каплю чёрной краски добавили белую, и прежней густой мрачности пришлось торопливо отступить. Следом тепло касается его плеч, колет лопатки и растекается вдоль позвоночника. Юнги замирает ошеломлённо, вздрагивая лишь тогда, когда проворная ладошка достигает его бока. Он дёргается и разворачивается, рывком стягивая на себя одеяло, и только теперь осознаёт, насколько запросто мальчишка подобрался к нему так близко. — Свали. — Что свалить?       Чимин, покачиваясь, неваляшкой усаживается около подушки. Поджимает под себя босые пятки, и выглядит скорее удивлённым, чем испуганным. Смотрит по-прежнему сверху вниз и отчего-то источает уверенность. Юнги это не оставляет равнодушным. — Себя.       Чимин моргает и вдруг улыбается неожиданно широко, видимо, принимая почти угрозу за шутку. Неразумное дитё. — Я серьёзно. Слезай. — Но, хёни, я же к тебе пришёл. — Как пришёл, так и уходи. — Я же должен тебя зачищать. — Не должен. — Но я хотел с тобой поспать. — В кровать я тебя не пущу. — А где же мне спать? — Если только на полу.       Чимин хихикает, заваливаясь на бок. — Ты о чём, хёни? Никто не спит на полу!       И кто ещё из них неразумный. Пререкаться с малолеткой…       Но не отступать же. — Значит, будешь первым.       Юнги не находит ничего лучше, чем вновь скрыться под одеялом. Если игнорировать проблему достаточно долго и упорно, она же наверняка разрешится сама собой, верно? Даже если она напоминает вальяжно разместившегося в центре комнаты слона какого-нибудь вырвиглазно-яркого цвета. Например, ярко-розового. Ярко-розовый слон, объявившийся несколькими тоннами веса в твоём доме, явно обрекает себя на внимание и провоцирует некоторые вопросы. Может, он даже станет забавно помахивать ушами и весело трубить хоботом, который ему то ли рука, то ли нос. Будет забавно понаблюдать, как он обовьёт им что-нибудь, проверяя на прочность.       Вот даже если проблема будет столь же навязчиво и очевидно бросаться в глаза, лучший выход — обделить вниманием. Игнорировать до последнего. Смотря сквозь, вдоль, между, по касательной, но не на. Будто её нет. Как и слона. Даже если он жуёт с неприкрытым наслаждением любимые шторы. Даже если пьёт из аквариума. Даже…       Юнги бы очень хотелось, чтобы так оно и было. Но увы. Он уже слишком большой, чтобы верить в защитные свойства одеяла или в то, что взрослые решат любые встреченные на пути трудности. Создадут скорее. Это у них получается гораздо лучше. — Хёни.       Ожидаемо, малявка не торопится отступать. Ёрзает по постели, сбивая простынь, но не слезает и снова оставляет в относительной тишине. Юнги считает до двадцати, стараясь дышать размеренно. Чужое присутствие давит, звенит в ушах дыханием, впивается в рёбра пружинами продавившегося под лишним весом матраса. Отвлечься не удаётся. Юнги всё же косится через плечо. — Что? — Я кушать хочу. — А я тут при чём? Для этого у тебя есть родители. Пусть они тебя и кормят.       Юнги старается бухтеть как можно раздражённее, но добивается лишь того, что коротышка подползает ближе, нависает над ним и деловито сообщает: — У папы смена. Дома только отец, а ему запречено готовить.       Юнги догадливо щурится. — Что опять натворил? Оскорбил летающего макаронного монстра переваренными спагетти? — Почти! Папина любимая сковородка сгорела, а мясо осталось сырым!       Первым общее хихиканье обрывает Юнги. — А сам не справишься? — Мне ещё два года нельзя. Можно только помогать. — Тогда подожди до утра. — Не могу! У меня растучий огранизм… — Организм, — машинально исправляет Юнги, но Чимин, даже не глянув на него, уверенно продолжает: — Мне надо много кушать, потому что у меня три желудочка.       Это заявление звучит как минимум необычно. Юнги фыркает и морщит нос, удерживая себя от улыбки, внезапно пожелавшей показаться на губах. Где этот малявка такого нахватался? — Ты верблюжонок, что ли?       Чимин вдруг хихикает заразительно и шлёпает своей маленькой, но увесистой ладошкой по одеялу возле бедра Юнги. — Я не верлюжонок, хёни! Я — Ким Чимин. — Будем знакомы, Кимчи Мин, — бурчит Юнги, опрокидываясь на спину. — Но я видел, как ты выдул целую бутылку газировки. Ты самый настоящий верблюжонок. — Нет же, хёни!       Со смехом, мелодичным звоном отдающимся в ушах, Чимин заваливается на Юнги сверху, роняя голову на живот, и укладывает свои ладошки, ощутимо горячие даже сквозь ткань, в центр груди, вынуждая охнуть от неожиданности. Юнги устремляет взгляд вниз, на каштановую макушку, а следом встречается с парой тёмных глазок-бусинок. — Вот здесь, — Чимин легонько барабанит пальчиками по его груди, — два желудочка, а вот здесь, — отстранившись, ведёт ладонями ниже, к поджавшемуся животу, и гладит легонько, — ещё один. Всего три! И все хотят кушать! — это он канючит, надув губки бутончиком и хлопая щенячьими глазками. — Пожа-алуйста!       Юнги вздыхает. Не то чтобы он не умел готовить. Мама учила его этому и многому другому в попытках привить любовь к домоводству, упрекая нехозяйственным и, временами, даже неправильным. Единственная причина, по которой Юнги действительно учился, состояла в том, что мама не говорила напрямую «ты же омега», обходясь лишь «ты должен уметь». Её слова можно было перефразировать как «ты же не будешь грызть сырое мясо, когда проголодаешься, а никого из взрослых не будет рядом», и с этим сложно было не согласиться.       Скорее всего, мама тешила себя надеждой, что так ей удастся исправить сына, наставить его на истинный путь и воззвать к его внутренней омеге, так некстати не подавшей голоса в период полового созревания, как это случилось у других мальчишек и девчонок его возраста. Ни примечательного запаха у него, ни впечатляющей внешности. Отличающийся от остальных ребёнок — пятнышко на лике свежевыстиранной простыни.       Юнги хмурится и мотает головой. Он продолжит отказываться, а Чимин пусть и дальше пучит просяще свои глазки. Юнги не уступит. Он ничего не будет делать для этого ребёнка.       Спустя минуты молчания он пробует: — Я не умею. — Я тебя научу! — радостно подхватывает Чимин. — Плохая идея. — Нет! Хорошая!       Юнги продолжает бормотать, пока потихоньку мирится с мыслью, что придётся встать. Он не размыкает глаз, чтобы не обжечь привыкшую к темноте сетчатку об улыбку мелкого, но чувствует отчётливо, как вошкается и нетерпеливо ёрзает этот шебутной детёныш. Беспокойная козявка.       По тишине раскатистой волной проходится гулкий мелодичный звук, словно кто-то дунул в пастуший рожок, предупреждая о приближении голодных волков. Чимин смотрит прямо и со всей серьёзностью заявляет: — Животная серенада.       Утопиться в подушке не удаётся, как и сдержать улыбку. Юнги смеётся беззвучно, уже не в силах сдерживаться. Усталость ослабляет его попытки сопротивляться. — Блин, и с чего тебя разобрало? Ужинали все вместе, а ты потом ещё что-то жевал…       Мелкий вдруг тупит взгляд и бормочет смущённо: — От тебя кусно пахнет, вот я и проголодался…       Мнёт край одеяла, легонько тянет носиком воздух, вытягиваясь к Юнги.       А Юнги едва сдерживает разверзнувшийся вдруг внутри апокалипсис. Таких слов он точно не ожидал. Спокойствие ему даже не снится.       Ладно. Он ничего не будет делать для этого ребёнка, только покормит.       Чимин ведёт за собой, словно путеводный клубочек, прокатывается по коридору и ловко скачет по ступенькам со второго этажа; невидимыми нитками подшивает к потолку обрезанные ночью лоскуты чёрной ткани. Мрак вокруг расступается пред ним с каждым щелчком выключателя.       Кухня вспыхивает медово-рыжим светом ламп, влечёт пикантным ароматом. Чимин грохочет дверцами, пока Юнги застывает у порога.       Чуть в стороне и дальше по коридору, в сушилке у входа стоят его древние кеды с насквозь промокшими шнурками; где-то рядом на вешалке повешена отсыревшая в снего-дождь куртка. В паре шагов за дверь — студёная ночь, заволочённая белой мглой снежинок, искрящихся в пятнах света редких фонарей. И где-то совсем далеко — его уставшая от выходок и такого сына мать. Она никогда не догадается искать его здесь, не после того, что устроила во время развода с отцом Намджуна, и этим пользуется Юнги.       На самом деле, он не может сильно обижаться на мать, ведь именно благодаря ей, одержимой замужеством, в его жизни появился Намджун, став и братом, и другом, и первой влюблённостью. Объявился на их пороге улыбчивым подростком. Возник в жизни вместе с «новым папой» лет десять назад. Юнги тогда было примерно столько же, сколько Чимину сейчас; он словно бы повторяет этот глупый сценарий, объявившись в чужом-родном доме, только за душой у него ничего. Намджуну же было что предложить. Он привнёс в жизнь Юнги детективные романы и шахматы, а его маме помогал по первому зову.       А что Юнги может дать Чимину? Научит материться? Посоветует комиксы с реалистично нарисованной расчленёнкой? Они ведь родственники только формально, даже фамилии разные. Могут вовсе не пересекаться. Зачем и кому это могло быть нужно? Чтобы создавать иллюзию близости между чужими по сути людьми?       Даже несмотря на внушительную разницу в возрасте, Намджуну отчего-то не влом было нянчиться с малолетним дебилом. Юнги таковым и был, несомненно, — вспоминать те времена более чем стыдно. Вряд ли многое с тех пор переменилось. Они проводили много времени вместе, даже когда хён создал семью и вплоть до переезда — Юнги приходил к нему в студию, после или даже вместо школы, и Намджун, не способный противостоять, учил его основам звукозаписи.       Теперь Намджун взрослый. Ему идёт. Он отлично справляется с ролью любящего отца и мужа. Распоряжается жизнью. Выбирая где жить и с кем общаться, переехал с семьёй в новый просторный дом, в город с бо́льшими возможностями, подальше от жизни, что должна остаться в прошлом.       Юнги… чувствует, что что-то пропустил. Будто не прошёл какой-то уровень в игре-жизни или упустил из виду важную подсказку, потому и не может сориентироваться. Ему просто не хватает опыта. Интеллекта. Навыков. Как ни противно признавать, но Юнги всё ещё ребёнок. Не только из-за возраста. Ему не по силам. Именно поэтому не он решает, где жить и с кем общаться.       Его инфантильные попытки противостоять и раньше отскакивали от взрослых как об стенку горох. И побег из дома не добавил ему очков. Сколько ни сбегай, от себя не убежишь.       Снег за окном парит во мраке, лениво оседая наземь колючим покрывалом. Почти такое же ложе ждёт Юнги этажом выше. А ведь вскоре ему придётся вернуться туда, свернуться потуже на остывшей простыне и сверху накрыться ледяным одеялом. Пристанище на один день, где к утру он станет лишним.       Ещё никогда Юнги не ощущал, что не подходит какому-то месту, так остро. — Хёни, идём.       Чимин дёргает за палец, затягивает внутрь. Юнги кивает и дёргается лишь когда замечает выставленную на столе Пизанскую башню из различной тары. — Ты собрался строить костюм железного человека? — Нет! Будем готовить вафли! — щебечет Чимин задорно и весело.       Маленькая ручка оказывается достаточно сильной, чтобы отразить попытку вырваться, или же Юнги вовсе не пытается сбежать?       В любом случае, следующие полчаса он послушно разбивает яйца, просеивает муку и подсыпает сахар под неусыпным надзором одного микро-тирана. И не важно, что каждый мягкий приказ сопровождается «пожалуйста». Карапулька командует так уверенно, словно и своим папкой руководит в том же тоне. Или же участь Принеси-Подая на побегушках досталась за особые заслуги лишь Юнги? Зная характер Сокджин-хёна, которого, по внутренним ощущениям, опасаться стоит несомненно, можно сделать вывод, что эксплуатация у Чимина выборочная. Но продуктивная, ведь тесто в итоге получается, и тогда в руки Юнги попадает вафельница.       Синее пламя веет теплом, задевает стылые пальцы, щекочет и колет. Укрощённый людьми огонь податливый, словно домашний зверь, кусает лишь неосторожных. Юнги предаёт ему сковороду, по указаниям Чимина, смазанную маслом, и понемногу заполняет фигурные полости. Сам заказчик сидит поодаль на высоком стульчике, подперев щёчки ладошками, и сверкает глазками, словно этим ускорит готовку. Но надолго не задерживается в бездействии, возникая вновь рядом. — Хёни, пожалуйста, достань пургу из шкафчика. — Пургу? — Да, снежную пургу. — Если тебе нужен снег, то сходи на улицу. — Нет же, там снег солёный, а нам сладкий нужен! Посмотри в шкафу.       Не желая спорить, Юнги подчиняется и рыщет взглядом по полкам, пока не натыкается на пузатый пакетик сахарной пудры. «Сладкий снег». А на улице — солёный, значит. Юнги кривится. Что на уме у мужа Намджуна, если он кормит сына такими глупыми байками?       «Первый блин», ожидаемо, выходит «комом» — вафли слипшиеся и слишком загорелые, стучат твёрдыми боками по тарелке, лишний раз напоминая, насколько ошибочной была эта затея изначально. Но Чимин подбадривает коротким «попробуй ещё, хёни», и утаскивает погорельцев с глаз долой. Он оказывается прав, и следующие вафельки получаются пристойными. Румяными и даже аппетитными. — Ты умница, хёни!       Младший хлопает в ладошки и уволакивает тарелку на стол. Колдует там что-то, мурлыча под нос, и Юнги становится любопытно. Он снимает последнюю порцию с огня и на цыпочках подкрадывается со спины, чтобы краем глаза глянуть, но выдаёт себя удивлённым вздохом. Коротышка запрокидывает голову и улыбается широко. — Нравится?       Юнги кивает.       Интересно, у всех детей такие маленькие пальчики или только у Чимина? Он весьма ловко ими орудует, заполняя пустые клеточки вафель красными и синими ягодками, а по завершении присыпает через маленькое ситечко пудрой. Наверняка, есть это ужасно неудобно, но выглядит, несомненно, очень красиво. Практически ресторанная подача.       Юнги думает о том, что в свои пять он мог сделать пузырь из слюней.       Чимин заканчивает с украшением вафель, тянет бурчащего об усталости Юнги за стол и придвигает тарелку так, чтобы стояла посередине между ними. — Спасибо за угощение!       Все попытки отказаться обрывает увещеваниями «хотя бы попробуй!», «тебе понравится», и сам жуёт с таким наслаждением, что Юнги не удерживается и отламывает кусочек. И ещё.       Сладко. Тепло. Спокойно.       Мягкий золотистый свет словно оберегает их от внешних угроз. Тишина убаюкивает. Юнги раскисает, откинувшись на спинку, пока наблюдает за смакующим каждый укус младшим. Он кажется совершенно довольным, не обременённым никакими переживаниями и очень милым.       Правильный ребёнок, без страха шагающий в темноту и просящий помощи. Улыбчивый и смешливый. Любимый.       Юнги, самую малость, завидно. — Хёни, ты останешься с нами до праздника? Я попрошу у папы, он обязательно разрешит.       Больше ничего не говорит, лишь смотрит с очевидной надеждой. Юнги смахивает с его щеки крошку и улыбается. — Возможно.       Чимин начинает сонно моргать на пятой вафле, а приканчивает её уже не открывая глаз. Тычется личиком в ладошки, уже готовый уснуть на столе. Юнги тормошит его за плечо, но безуспешно. Одно дело — натворить на кухне бардак. Другое — натворить бардак и не уложить ребёнка. Но дело даже не в том, как это будет смотреться с моральной точки зрения. Юнги к этому пацану проникся, что ли. Не бросать же его. Это безответственно. И неправильно.       Юнги поддевает Чимина подмышками и взваливает на себя. — Нет, нет, я сам, хёни, — бухтит тихонько, слабо барахтаясь в руках, хнычет от расстройства, но сто́ит Юнги прижать его ближе, как Чимин тут же шумно тянет носиком воздух и цепкими пальчиками хватается на плечи, чтобы прильнуть ближе к «кусному» запаху. Утыкается лицом в шею.       Юнги смиряется с таким положением дел, перехватывает удобнее лёгкое тельце, не торопящееся идти в рост, несмотря на аппетит. Мелкий сосредоточенно сопит, натягивает ткань его свитера. Держится достаточно крепко, чтобы не отвалиться, пока они поднимаются по лестнице. Юнги хватает пары секунд, чтобы понять: и дальше не отпустит.       Довольно странным кажется осознание, что первый альфа, с которым Юнги находится в одной постели, всерьёз может напустить на него слюней. Чимин жмётся теснее, своими крохотными ручками подгребая Юнги ближе.       Глупо не признавать, что с этим коротышным обогревателем становится уютнее, а гудящий внутри буран утихает под уложенной на рёбра ладонью. Чимин клюёт носиком в плечо и затихает. — Спокойной ночи, хёни. — Спокойной ночи, Чимини.