Очки-сердечки

      Вряд ли кто-то в маленьком Челябинске был счастлив. Это было явно видно на лицах недовольных жителей этого небольшого города возле реки Миасс. Может я это и преувеличиваю, но меня самого очень раздражает этот город. Но я здесь родился и явно должен прожить тут всю свою серую и убогую жизнь, если только не свалю в город побольше. Перспектива умирать в многоэтажке-могильнике была конечно же так себе, но деваться некуда.       Я с рождения понял, что жизнь в этой стране никогда не будет малиной, придётся бороться и выживать. По маминым словам, отец был тем ещё алкашом, а спустя полгода после моего рождения грохнулся зимой в канаву с помойной водой и замёрз. Вот так, будучи шестимесячным сопляком, я стал на половину сиротой.       В детском саду я был самым тихим, никогда не играл с остальными детьми в их глупые "дочки-матери" и "войнушки". Сидя в уголке, я читал всякие сказки с картинками, либо же рисовал. К этому у меня явно была страсть, да и до сих пор осталась. Особых проблем воспитателю и нянечке я не доставлял, нежели другие дети, которые то детальку от конструктора проглотят, то об порог споткнутся и нос разобьют.       В садике я как раз и познакомился с Алёной. Разрисовывая очередной листок, я снова сидел с уголке, не замечая ничего. С каждой минутой на моём холсте появлялся то зайчик, то белочка, то цветы самой разной расцветки. – А мифку нарисовать шмошешь? – прошепелявил девчачий голос сзади. Я повернулся и увидел пухлощекую девочку с голубыми, как василек, глазами и с темно-рыжими волосами в короткой стрижке, которые явно были аккуратно причесаны пятнадцать минут назад, но из-за того, что девочка скакала по помещению они приняли форму птичьего гнезда. – Могу, – кивнул я и, взяв коричневый карандаш, начал вырисовывать косолапого медведя. – Как крашиво, – девочка улыбнулась, и я заметил причину шепелявости. У неё выпал зуб. – Меня зафут Алёна, а тебя? – Лёша, – тихо буркнул я, убрав отросшую тёмно-каштановую прядь волос с носа. Меня давно надо было сводить к парикмахеру, но у мамы всё не было нормальных денег: задерживали зарплату на работе, а сама она стричь не могла.       С этого началось наше общение с Алёной. Ну, как общение. Я, по большей мере, молчал, а подруга тараторила и таскала меня куда только можно. Мы учились в одной школе и сидели за одной партой, так как больше со мной никто не хотел общаться, да и вообще контактировать, ведь я был не особо из обеспеченной семьи, что впрочем логично.       Смысла в жизни я вообще не видел, поэтому спешил поскорее закончить свое существование, но Алёна мне этого не давала. Она явно видела этот мир в розовых тонах, замечая в каждой вещи, даже будь она плохой, радость. Мне казалось, что девушка вообще не относится к этой жизни серьёзно, ей было всегда радостно и весело, что очень часто раздражало. Было понятно, что даже до двадцати Алёнка с таким наивным характером не доживёт: случится что-то, что сломает её и она явно наложить на себя руки, разочаровавшись в обществе.       Меня раздражала алёнина жажда жить. Хотелось порой ткнуть её лицом во все проблемы общества, но она же их не увидит сквозь свои очки-сердечки, которые у неё реально имелись. Каждый раз, когда видел её улыбающуюся в этих ужасных больших, практически на пол лица очках, я хотел содрать их с её лица и растоптать так, чтобы от них осталась только блестящая розовая пыль. Может и жестоко, но я очень хотел этого.       В этом месяце вся жизнь прокатилась через одно место. В школе полный завал, на подработке тоже. Ничего не спасало. Ни дешёвые сигареты от которых ужасно болело горло и которые я покупал раз в два месяца на свою же зарплату, ни причинение боли самому себе. В этот период меня особенно бесила подруга. Её розовые волосы, которые она перекрасила совсем недавно, жизнерадостность, противные каверы, которые она исполняла на укулеле, совсем не умея петь. Порой мне казалось, что её инструмент просто молится, чтобы она заткнулась.       Вновь Алёна тащит меня в парк, и я нехотя иду с ней, ибо мама вечно, бунчит, что я только и сижу дома. Сегодня она слишком счастливая. Я прямо вижу сквозь её очки, как блестят её глаза-васильки, из-за этого я начинаю слегка бесится, но не показываю этого девушке. Улыбка подруги словно вечно находится на её лице и никогда не сходит. Порой мне кажется, что она улыбается даже когда сидит в туалете или спит. – Чудесный день, – радостно произносит Алёна и смотрит на меня. – Ты вновь недоволен. – Да. И что в этом такого? – я холодно глянул на девушку. – Ты вообще умеешь улыбаться? – Умею, а смысл? – Ты ходишь вечно хмурый. Как так можно? Жизнь прекрасна, – девушка продолжает улыбаться, и её слова вместе с её дибильной улыбкой становятся для меня последней каплей: – Да ты просто не понимаешь того, что чувствую я и остальные люди! В этой жизни нет ничего прекрасного, а твоя жажда жить - это просто полная фигня! Ты видишь все сквозь эти розовые очки! – я ткнул прямо в стекло. – Ты настолько наивная, что прям раздражаешь! Я... Ты.. А! К черту все! – я схватил очки подруги, снял их с её лица и бросил на асфальт, начав топтать их ногами. Ощущая хруст стекла под ногами, я медленно, но верно приходил в себя. – Ты совсем идиот?! – воскликнула Алёна. Девушка пыталась сказать что-то ещё, но у неё явно не хватало слов.       В конце концов девушка убежала в слезах, а я продолжил топтать очки-сердечки, пока они не перестали хрустеть. Глубоко вздохнув, я поднял голову к небу и довольно улыбнулся. Посмотрев под ноги на остатки очков, я подумал, что нужно будет извиниться перед подругой.