Йоланди

      Кровь — была, в красном же. Дождь, дым, металл, кинжалы, саблезубые кошки — были. Родинка — вот же она, трудно не заметить. А вот никаких браслетов на руках стоящего перед ним не наблюдалось, и Марс позволил себе вздохнуть облегченно. Ошибся, точно ошибся. Не может такого случиться, чтобы его судьба имела мужское обличие.       — Поаплодируем смельчаку, что вызвался развлекать нас! — Проорал старик в цилиндре, оттесняя его ближе к неподвижно стоящему Ло. — Как зовут вас, любезный?       — Марс.       — Итак, дамы и господа, теперь мы знаем, какое имя писать на надгробном камне, если рука Ло дрогнет. Проходите же, любезный, он вас не укусит. Сегодня точно, мы уже ужинали. А теперь проверьте — видите ли сквозь платок?       На голову Марсу набросили действительно плотную нескользкую ткань, и он ответил:       — Ничего не вижу.       — Тогда сложите его вдвое, а то и втрое, и завяжите глаза нашему уважаемому метателю кинжалов.       Приблизившись к разглядывающему его с недоверием Ло, Марс сложил платок непослушными пальцами и завязал ему глаза, спросив в конце:       — Не туго?       — Нет, — ощупав повязку рукой, ответил тот, и Марс ощутил, как ему становится нехорошо: рукав закономерно задрался, и он увидел окольцовывавшую запястье алую полосу, напомнившую заживший след от веревок или кандалов. Все еще в прострации он перевел взгляд на столик, где лежали кинжалы, и заметил, что они были самые настоящие. Не с затупленным острием и лезвием, и если бы такой отскочил при неудачном броске, то поранил бы и самого метателя, а значит, в своих силах тот не сомневался.       Учитывая, что тот отошел еще дальше, метать он собирался не за острие, зажав лезвие между пальцев, а за рукоять, совсем не так, как любили циркачи: если нож был брошен без захвата, за острие, то успевал в воздухе прокрутиться несколько раз, что приводило публику в восторг. Здесь же, с захватом, кинжалы должны были лететь в цель со всей опасностью и серьезностью, будто предназначались жертве на охоте. Нахватавшийся подобных знаний в той своей, другой жизни, Марс понимал, на что идет.       — Не дергайся главное, — сказал старик, подведя его к доске с очерченным красным силуэтом и приказывая раскинуть руки. — Сдвинешься — и лишишься уха, или глаза, как придется.       — Я понял, — произнес Марс, наблюдая как Ло, поиграв в руках с самыми маленькими пока кинжалами, выставляет вперед ногу и замахивается.       — Считаем, любезные, считаем! — подбодрил зрителей старик в цилиндре. — Ииии… Раз!       Марс закрыл глаза и сжал кулаки, когда рядом с ногой воткнулся в доску кинжал.       — Два! — и второй вонзился с другой стороны.       На «три», усиленное возгласами и дамским визгом, острие утопло в доске рядом с его правым боком, на «четыре» — с левым. На «пять» кинжал едва не задел ткань его костюма на плече, а на «шесть» к визгу дам отчетливо примешался по-девчачьи звонкий писк Брина. Перед «семь» на голову Марса положили большое, румяное яблоко, и он, упершись затылком в доски, крепко зажмурился.       — Семь! — крикнул старик, и Марс только чудом не двинул головой, роняя яблоко, которое затем оказалось пригвождено самым большим из арсенала кинжалом.       Потом в него метали еще маленькие, очерчивая выведенный красным силуэт, но это было не так страшно, исключая момент, когда он холодность металла ощутил шеей. Поблагодарив, его отпустили, и Марс сел обратно к Брину, который еще минут пять смотрел на него молча с открытым ртом.       — Это он, — произнес Марс глухо. — Совпало абсолютно все.       Брин, захлопнув рот, насупился, сделавшись похожим на Графа:       — Мой друг — мужеложец. Восхитительно!       — Надеюсь, до этого не дойдет. Мы же можем просто дружить, да? А жениться я могу на ком угодно.       Тех, кто стоял у стены, Йоланди обычно видел своим внутренним взором, как если бы сидел в засаде, поджидая оленя или кабана, он не мог увидеть их глазами, но точно знал, где те находятся. Этого же человека он чувствовал — как тот дышит и задерживает дыхание, как боится и вместе с тем доверяет ему. Странно это было, точно никого, кроме этого человека, рядом не находилось.       Зрители еще не разошлись, — они и не спешили, шатаясь от шатра к шатру, несмотря на дождь, покупая яблоки в карамели и печеные каштаны, — а Йоланди уже переоделся и собирался на ночлег у клетки с лигрицами, там, на сене, было уютно, и тепло, исходившее от звериных тел, грело его похлеще любого костра. Однако Ханна, все еще не снявшая трико, примчалась к нему, тараторя:       — Ло, идем скорей, что я тебе покажу!       — Нашла очередного мужика? — фыркнул тот. — Извини, но я не смогу оценить, ты же знаешь.       — Я нашла того, кто лучше, чем любой мужик!       Гимнастку можно было смело назвать пигалицей — она была мелкая, везде лезла и много болтала. Вполне симпатичная, но на её лицо мало кто смотрел, если она была не на выступлении, все пялились на грудь, которой природа ее одарила, компенсируя низкий рост. Перед своим номером Ханна перетягивала ее бинтами, чтобы ничего не мешало, а вот в свободном состоянии эта грудь не оставляла равнодушным никого, даже Донро, хотя было тому далеко за семьдесят. Только вот Йоланди к ней, к груди этой, как и к любой другой, оставался равнодушным, что давало повод Ханне называть его льдышкой. Там, в пещерах, где он вырос, понятия симпатии не существовало, взрослые совокуплялись только затем, чтобы рожать детей и потому, что в темноте зимних вечеров, когда по земле тянуло холодом, так можно было согреться и занять время, слишком уж долгими и стылыми были эти вечера. Многие вступали в связь с ближайшими родственниками, когда потенциальных партнеров становилось все меньше и меньше, и больных детей от этих связей рождаться начало все больше. Йоланди, насмотревшись в детстве и на то, как детей делали, и на то, как вытаскивали их из чрева матери, сам процесс считал грязной стороной жизни взрослых и любые проявления сексуальности всегда встречал с недоверием. Все это казалось ему ненужным и неприятным, а уж отношения между мужчинами тем более — зачем вообще спать с кем-то, если от этого род не продлится?       Ханна, успевшая стянуть по пути бинты, шла рядом, и ее груди колыхались в такт шагам, вызывая в нем сейчас отчего-то чувство умиления. Вкупе с ее ростом они смотрелись как огромные уши на крошечной голове летучей мыши. Ханна привела его к дубу, под которым стояла повозка с реквизитом и с привязанными чьими-то лошадями. Тут же собралась небольшая компания девиц из селения неподалеку, глотатели огня Вит и Сейнул, и карлики Омо и Номо. Последний, взобравшись на телегу, болтал ногами и наигрывал веселую мелодию на губной гармошке, под которую выплясывал устроившийся на луке седла откормленный ворон: приседал на согнутых лапах, мотал башкой и каркал, когда девицы начинали хлопать.       — Чудо, чудо просто! — восторженно воскликнула Ханна, тоже хлопая. — Какой он умница!       — Еще вот что умеет! — произнес Номо, дунув в гармошку и завершая мелодию, на что ворон отреагировал поклоном и приседом — сделал реверанс.       Девицы запищали, Йоланди хмыкнул:       — Чей такой, интересно?       — Мой, — проговорил, появляясь рядом, незнакомец в черном балахоне, явно из некромагов. За его спиной маячил уже знакомый всем Марс. — Граф, что происходит? Бесплатное представление?       — Я проходил мимо с губной гармошкой, он сам начал выплясывать, — сообщил Номо, и брат поддержал его:       — Продайте его нам!       — Что вы, уважаемые, друзья разве продаются? — ответил некромаг, повернулся к Ханне и уставился на проступающие сквозь обтягивающую ткань соски. — Ох, как у вас тут интересно! А можно ли нам остаться с ночевкой, дороги испорчены, а до ближайшего селения так далеко!       — Брин! — возмутился его друг, но некромаг удивленно вскинул брови:       — А что? Зачем мучить лошадей?       — Только если согласны запачкать ваш костюмчик и провоняться дымом, мы можем господам найти место у костра, — откликнулся Вит. — И если вы дадите нам тех курительных палочек, что носит ваш друг.       Марс, похлопав себя по карманам, отдал жестяную коробку, внутри которой, как догадался Йоланди, помещались те самые палочки — завернутые в рисовую бумагу высушенные и перетертые табачные листья. Подобную прихоть себе могли позволить лишь аристократы и обеспеченные люди из торговцев — табак в местных краях не рос и завозился из более теплых мест. При этом, разговаривая с Витом, пока некромаг пялился на достоинства Ханны, Марс все время посматривал на Йоланди, который незаметно поправил манжеты, чтобы не выглядывали старые шрамы, оставшиеся со времен его путешествия в Мирамису. Тогда, в первую же ночевку, его заковали в кандалы, и он, пытаясь выбраться, содрал тонким ободом кожу. Раны затянулись под действием магических мазей, но клеймо раба осталось с ним.       — Замечательно! — засиял некромаг, поворачиваясь к Ханне. — Хотите, мой дружок покажет еще пару занятных штучек? Но уже исключительно для вас, и только, заинька.       — Дружок? — усмехнулась та.       — Да, я про Графа. Он много чего умеет. Разделите со мной стакан той браги, что вы пьете?       — Отвали, дылда.       Ханна, развернувшись, направилась к своему передвижному домику, а некромаг кинулся следом, свистнув ворону:       — Граф!       Тот, захлопав крыльями, догнал Ханну и взгромоздился ей на спину, цепляясь за одежду и повиснув дорожной сумой. Ханна засмеялась, и Йоланди сообразил, что предприимчивый некромаг, который был совершенно не в ее вкусе, нашел короткую лазейку к ее большому сердцу и не менее большому достоинству.       Марс уходом друга доволен, разумеется, не остался. Он терпеть не мог таких друзей, которые, завидев симпатичную задницу или сиськи, забывали обо всем на свете, но Брин был Брин, к нему приходилось либо привыкать, либо не общаться с ним вовсе, и из двух вариантов Марс предпочел все же первый. Возможно, его уход был даже на пользу, ведь после откровения сегодняшнего вечера ему нужно было остаться со своими мыслями наедине.       У костра, разведенного под деревьями, где было сравнительно сухо, дождь не проникал сквозь густую листву, Марсу указали место на расстеленной дерюге и наброшенных сверху одеялах, выдали жестяную кружку с чем-то горячим, пахнущим ягодами и явно спиртным, и бросили чей-то тулуп.       — Под утро холодина, — пояснил циркач с кольцами в ушах, бритый налысо и похожий на разбойника, Марс вспомнил, что он жонглировал факелами с огнем. — Яйца отморозишь. А они у тебя есть, раз ты на арену полез.       Сидящие тут же карлики хохотнули, один, более бородатый, сунул в костер надетый на нож кусок домашней колбасы. Ло, устроившийся напротив, грел руки о свою кружку и смотрел на огонь.       — Как ты узнаешь, куда тебе бросать кинжал? — спросил Марс, и он поднял голову.       — Я слышу, как ты дышишь. Мне этого достаточно, — ответил он скупо, и похожий на разбойника ответил за него:       — На дыхание ориентируется, есть такое. Ну и память у него хорошая, знает, как надо замахнуться.       Марс, который так ничего и не понял, кивнул и отхлебнул из кружки горячего пойла — сразу стало тепло. С Ло было тяжело, он будто подавлял своим молчанием и еще больше — взглядом, Марс поневоле нормировал произнесенные в его адрес слова, как это делал с женщинами. С мужиками можно было говорить свободно, ему было плевать, что те подумают про него, а с этим хмурым блондином с россыпью веснушек на носу почему-то хотелось знать, что он думает. Что вообще происходит в его голове.       — И давно вы вот так? — поинтересовался Марс, обводя взглядом передвижные домики и шатры.       — Всю жизнь, считай, — ответил лысый, раскуривая конфискованные самокрутки. — Мать моя была танцовщицей, так и выучился премудростям, ездил вместе с ней, пока она не околела, а меня подобрал Донро у кабака, где я кошельки подрезал. Ханна его внучка, кстати, от дочки прошмандовки осталась, нагулянная, а дочка сбежала с солдатней. Эти двое, — он выдохнул дым в сторону карликов, — сами прибились, не помню уже когда. Остальных собирали так же по кабакам да из бродяжек.       — А ты? — Марс посмотрел на Ло. — Ты тоже из бродяжек?       — Я из шлюх, — ответил тот, глядя на него с нескрываемым презрением. — Хочешь оплатить мои услуги?       Лысый поперхнулся дымом, а карлики, переговаривающиеся на незнакомом наречии, затихли. Марс, вмиг ощутив себя идиотом, поспешно сказал:       — Нет, я не затем спрашивал.       — Тогда не пялься, — сказал Ло, отставил кружку и направился к крайнему шатру.       — Он у нас ядовитый, как змеюка перед гоном, — заметил один из карликов.       — Соврал, да? — догадался Марс.       — Сам как думаешь? Из него такая же шлюха, как из меня танцор бальных танцев. Мы сами не знаем, откуда он. Будешь колбасу?       Марс, обжигая пальцы, принял кусок жирной, трескавшейся от жара колбасы.       Брин явился на рассвете, толкая его в плечо.       — И? — зевая, спросил Марс.       Все, с кем он вчера сидел, спали у остывшего костра вповалку, так же, как и он, накрывшись тулупами.       — Что? — заморгал Брин. — Всю ночь в карты играли, трещали о том, о сем. Поцеловала меня в щечку.       — Иди ты! Я ради этого был лишен нормального ужина и теплой кровати?       — Пригласила меня послезавтра на новый номер, они тут на месяц осели, — оскалился Брин, а задремавший на его плече Граф приоткрыл один глаз. — Поедешь со мной.       И хотя у Марса не было никакого повода соглашаться, он вспомнил Ло, нарычавшего на него вчера, и ответил:       — Только ночевать ты останешься один. Я ног не чувствую, продрог из-за тебя, олигофрена.