Уверовавшие

Друзья друзей знакомых. Закон семи рукопожатий. Разве это может работать в сюрреалистичном существовании Тома? Отчаянно цепляясь за забытое в каждом трипе, он путешествует по карте, которую ему оставил он. Кажется, созвездия на небе пишут его имя, но Том не может различить букв. Ни один из существующих языков ему не знаком. В поисках чего-то, что даст ему твёрдость земли под ногами, Риддл приезжает на квартиру к Ориону вновь. Спустя семь месяцев? — На удивление рада тебя видеть, Томас, — говорит Вальбурга. Том всё того же мнения о ней. Он не уверен, бывают ли такие люди приятными вообще. — Да, я тоже тебя, — врать Тому неприятно. Кажется, он молчал все эти семь месяцев. Невозможно вспоминать то, что забывшись, обеспечило тебя реальностью. — Он тут, Регулус и Барти тоже. Судорожно пытаясь выцепить его из памяти, Том потирает переносицу. Его силуэт всплывает в дверном проёме. Он опирается на косяк, и, кажется, притяжение этого места, призрачная сладость эйфории не миновала его. Он смотрит знающе, помняще. Как часто он появляется здесь — Тому не известно, да и знать он не желает. Также, как и узнавать цель его визита. Они пришли по одной и той же причине? —Том, — хмыкает этот застланный тьмой *младший брат Смерти. Его имя вертится у Риддла на языке и слегка покалывает, когда он открывает рот. Сзади появляется Орион со стереотипным прямоугольным стеклом в руках. Пять неровных дорожек. Сердце ускоряется. Цель вспомнить всё ещё привлекает Тома, но что, если он стоит сейчас прямо перед ним. — Я реален, — хочет крикнуть он, — сейчас реальнее, чем ты меня осознавал. — Желаешь? — улыбка Ориона завлекающая, она и впрямь манит. — Нам пора уходить, Том, — говорит Гарри, отталкиваясь от стены и подходя к нему все ближе и ближе. Все смотрят на него одного. А он смотрит сначала на Ориона, на Вальбургу, затем на Гарри. — Мы уходим, — повторяет он, обращаясь именно к Тому, только к нему, — время уходить. Он проходит мимо, ведя за собой одним лишь взглядом, одним лишь присутствием обязывая Тома следовать за ним. Застывая в прихожей, Гарри оборачивается и кидает взгляд из-за плеча. Все присутствующие в квартире, кроме тех, что заперлись в ванной, смотрят ему в след. Считали ли апостолы, что Иисус Христос — Бог? Было ли это и вправду чем-то беспрекословно божественным для них — следовать за ним? Но Том уверовал Гарри, как и они уверовали Иисуса. Гарри протягивает ему руку, а Том уверенно широко шагает к нему. Хватается за предложенную опору, переплетая пальцы, падает в эту ладонь. Они покидают стены этого межрелигиозного храма, куда каждый приходил в поисках чего-то. — Дитя моё, — звучало тут. — Сын Божий, — шептала мебель. — Бог простит тебя. — Прости раба Божьего, Иисусе, — молили они друг за друга. На коленях перед закрытой крышкой унитаза — молились. Вжимаясь в стены, искупали грехи. Целовали иконы, крестились правой рукой и умывались святой водой. Исповедь и грехопадение. На улице яркое солнце. Их тела отбрасывают тёмные-тёмные тени. Гарри шагает вперёд, чувствуя, что Том остановился, оборачивается. — Можно? — спрашивает Том. Гарри слабо кивает. Том преодолевает расстояние между ними, целует его. Желая воссоединиться, спрятаться, укрыться. Они цепляются друг за друга, как за единственную возможность доказать их существование друг другу и себе заодно. Он мрачной тенью падает к его ногам. Он верный раб, готовый возноситься.