***
Весь день Ленский пробыл в постели. У него поднялась температура, и вдобавок появился кашель. Речи о том, чтобы поехать к пригласившим его Лариным, не могло и быть, поэтому Владимир попросил отправить им письмо с извинением, а заодно оповестить и Онегина о том, что он приболел. Остаток дня и весь следующий день юноша провел мучаясь от лихорадки, но сквозь пелену беспорядочных мыслей пробивалась одна единственная, от которой и без того частое дыхание становилось ещё более частым, и на душе появлялось необъяснимое тепло, заставляющее кусать губы и отрицать свои чувства.***
На второй день состояние Владимира все также оставляло желать лучшего. Пришедший под вечер Онегин обнаружил его лежащего на кровати в своих покоях с лихорадочным румянцем на лице и больным блеском в небесного цвета глазах, расфокусированный взгляд которых был направлен в потолок. Губы Ленского были сухими и обветренными, так что местами на них виднелись следы крови, а угольные волосы, когда-то собранные в аккуратный хвост, беспорядочно разметались по подушке. Но несмотря на все вышеперечисленное, в сознании Евгения на долю секунды промелькнула мысль, что сейчас поэт выглядел по-своему красиво, во взгляде, выражении лица больного юноши и общей обстановке комнаты была некая эстетика. Онегин подошёл к кровати и сел на стоящий рядом стул, в своей обычной манере закинув ногу на ногу. Ленский, все это время будто бы пребывавший в трансе, дернулся и повернул к другу голову, тихо прошептав приветствие. — Ну здравствуй, друг, — сочувственно улыбнулся Онегин, — выглядишь плохо. Владимир в подтверждение слов мужчины негромко кашлянул. Они долго разговаривали обо всякой ерунде, но как всегда по большей части говорил поэт, даже несмотря на сильную боль в горле. Минуты, проведенные с другом пролетели незаметно. Онегин посмотрел на часы, время близилось к десяти вечера. — Много времени сижу я у Вас, — мужчина собрался было уходить, но поэт его остановил. — Стойте, — голос Владимира был слабый, и в нем присутствовала жалобная интонация, — побудьте ещё немного… со мной, — Ленский почувствовал, как кончики его ушей запылали. — Вам нужен отдых и покой, для Вас же будет лучше, если я уйду, — Онегин снисходительно посмотрел на поэта, как обычно мать смотрит на своего ребенка. — Я давно хотел Вам сказать… — от волнения голос юноши стал дрожащим и тихим, он закусил губу. — Что же? Ленский на пару мгновений прикрыл глаза, собираясь с духом. — Я…- произнес Владимир более громко, — я влюблён в Вас, — и снова посмотрел на друга затуманенным взглядом. Внешне выражение лица Онегина осталось неизменным, но его сердце в этот момент застучало быстрее, в нем разразилась настоящая буря, в добавок к которой появилось какое-то непривычное и новое для него чувство теплоты и нежности по отношению к юноше. — Ленский, Вы в бреду. В подтверждение своих слов мужчина приподнял голову Ленского и дотронулся губами до горячего лба. — Ого, да у Вас сильный жар, — Онегин сообщил это самым будничным и невозмутимым тоном, на какой только был способен. Ленский застыл от неожиданности и некоторое время молчал, все также глядя на Онегина. Евгений уже подумал, что оказался прав и все сказанное поэтом являлось ничем иным, как последствием болезни, но неожиданно его лица коснулись длинные и всегда холодные пальцы Владимира. Юноша невесомо дотронулся до щеки друга, его взгляд принял полную осознанность. Евгений, сам того не заметив, обхватил подрагивающую ладонь Ленского и прижался к ней, а затем, не переставая себе удивляться, осторожно прильнул губами к тыльной стороне руки поэта, согревая ее своим дыханием. Глаза Ленского расширились от удивления. — Что Вы делаете? — Хочу согреть Вас, — с лёгкой усмешкой сказал Евгений, потрепав свободной рукой юношу по голове, а затем наклонился к его лицу, оставляя между ними расстояние не более нескольких дюймов. — Евгений, — Ленский нервно облизнул губы, — Вы можете заразиться. — Ох, поверьте, я уже давно заразился, хотя сам этого не замечал до сегодняшнего дня, — пока поэт не успел вникнуть в смысл сказанных слов, глаза Онегина на секунду хищно сверкнули, а затем он подался вперёд и сократил оставшееся между ним и Владимиром расстояние, целуя того в губы так чувственно, как не целовал до этого в своей жизни ни одну девушку. Владимир, не до конца веря в происходящее, ответил ему на поцелуй невинно и немного по-детски, прикрыв веки, а к его больному румянцу на впалых щеках теперь прибавился и румянец от внезапно нахлынувшей волны смущения. Евгений отстранился, и поэт впервые увидел, как на его лице промелькнуло выражение растерянности и смятения. Признание Ленского пробудило в нем давно угасшее и забытое чувство. Мужчина смотрел на друга (а друга ли теперь?), долгим, изучающим взглядом. Владимир же рвано выдохнул и перевел взгляд на свои пальцы, которые всё ещё были зажаты в ладони Евгения. Оба понимали, что слова будут излишни, поэтому Онегин отпустил руку Ленского, и в смятении покинул покои, не проронив ни слова. В ту ночь, как ни странно, Владимир крепко спал и даже не просыпался от приступов удушающего кашля.***
Утром поэту стало значительно легче, из симптомов болезни осталась только боль в горле, а жар отступил. В голове по-прежнему путались мысли, но что-то явно не давало Владимиру покоя. Он долго пытался понять, что именно так сильно его тревожило, пока не вспомнил события прошедшего вечера. Онегин пришел к нему, они разговаривали, а потом… признание в чувствах, прикосновение чужих губ к его, слова мужчины. У юноши возникло сильнейшее желание провалиться сквозь землю. С одной стороны, Ленскому хотелось верить, что всё это было не большим, чем просто сном, и он отчаянно убеждал сам себя в этом. С другой же, он наоборот желал, чтобы все произошедшее было реальностью, что есть надежда на взаимные чувства. Поэт решил отвлечься от мыслей и завершить работу над незаконченным стихотворением. Однако стоило ему погрузиться в процесс, как на пороге возник слуга с запиской от Евгения Онегина. Открыв письмо, Ленский несколько раз перечитал написанное, чтобы точно убедиться в отсутствии у него проблем со зрением. «Не стоило мне целовать Вас вчера. Теперь я однозначно болен. Я болен тобой, Владимир" Сердце поэта пропустило удар.