Пустой дом

Мориарти выходит из своего черного ягуара, хлопая дверью, даже не ставя машину в гараж… Капли дождя мерно бьют по матовой поверхности крыши, по лобовому стеклу… Он бредет к двери дома. Бредет прямо через идеально постриженный газон. Противный моросящий дождик, начавшийся ранним утром, сейчас превратился в ливень сплошной стеной. Вода уже капает с его волос, ресниц, заливает глаза. Но ему словно плевать. Джим достает ключи из кармана, начинает отпирать дверь, медленными, отточенными до автоматизма движениями: замок, еще один, еще, поворот ключа… щелк-щелк-щелк… Зачем ему все эти замки? Разве он боится смерти? Раньше не боялся. Теперь, кажется, впервые за всю свою жизнь – начал. Это было очень странное ощущение – когда ты ловишь себя на этом. На том, что боишься. На том – что теперь тебе не плевать, наступит завтрашний день или нет. Не плевать потому, что есть нечто гораздо более значимое, чем ты сам… Потому, что теперь ты не один. И от осознания своей внезапной слабости – пугаешься еще сильнее. Какое до безумия уязвимое состояние… Мориарти отпирает дверь и входит в дом. Закрывает её за собой. Запирает. Точно также тщательно, как и отпирал. Прячет ключи в карман своего черного пальто. С кончика его носа на идеально-блестящий гранитный пол падает капля, падает и с рукавов пальто и с волос, ресниц… и он смаргивает их... Дождь последовал и сюда. Наверно, должно быть холодно. На улице холодно. Пронизывающе. Тут – едва ли значительно теплее. Некому подкрутить батареи как раньше. Выкрутить их на максималку. Потому что «я в этом холоде и сырости скоро покроюсь мхом и отращу жабры, рыбка». Мориарти улыбается этому внезапному воспоминанию. А потом морщиться. Больно. Невыносимо. Прямо так, не раздеваясь и не разуваясь, он идет на кухню… Настолько глубоко погрузившись в свои мысли, что чуть не спотыкается о кота, который с громким мявом отскакивает в сторону, забиваясь под стол и злобно шипя. Мориарти останавливается, щурится и смотрит на кота: пушистого, крупного, с белыми кончиками лапок… точно британец! Не хватает только цилиндра и трости. – Джеймс, скотина, – улыбается Джим… но так… тепло улыбается, опускается на одно колено. – Я тоже по тебе скучал. Иди сюда, – он протягивает руку, ладонью вверх… кот смотрит на него недоверчиво. Мориарти вздыхает. – Иди! Моран хотел, чтобы мы подружились. Ты же не хочешь его огорчать? – мда, Джимми, ты, видать, совсем свихнулся, да? Говоришь с котом… хотя… какая разница. Кому какое дело. Здесь все равно больше никого. А был ли кто-то? Был ли вообще? Эта мысль настолько поразила Мориарти, что он замер, совершенно закаменев, при этом судорожно дыша… даже не заметив, как кот вышел из своего укрытия и подошел ближе, коснулся носом его пальцев. А затем… потерся… Джим сглотнул, смотря испуганным до смерти взглядом в никуда. Сглотнул. Что, если ничего этого не было? Всего этого… события прошлых месяцев, недель, дней проносились у него перед глазами. А воспаленный разум цеплялся за детали… за сотни и сотни деталей… пытаясь разглядеть подвох… подвох… в чем подвох? Было ли всё это на самом деле? Был ли Моран вообще? Тогда, в тюрьме – с кем он говорил? К кому потом приходил в больницу… зачем он летал в Лос-Анжелес? Из-за кого он чуть не утонул в бассейне? И кто учил его держаться на воде? Детали, детали, сотни деталей… и самая важная, самая главная… Полковник Себастьян Моран. Сознание рвалось и металось, смешивая всё это в безумную кучу, неразличимую, не может быть… быть не может! С кем он говорил, с кем спал, с кем… с кем они вели его игру… кого он остановил тогда на трассе. Кого умолял остаться? Кому обещал? А был ли вообще кто-то? Джима охватило такое бешенное отчаяние, что он, сильнее распахнув глаза, вскрикнул, отшатнувшись, упал назад, отползая к стене, хватаясь за голову, вцепляясь пальцами в волосы… зажмуриваясь. Кот отпрянул тоже, замерев. Но уже не шипел. Смотрел. Пожалуй, недоуменно смотрел… Но Мориарти этого не видел. Он сжал пальцы с такой силой, что его собственные волосы затрещали… Кто это был? Всё это… с кем все это происходило? Не может быть! Не может быть! Не может! Дурацкая память, словно издеваясь, стирала воспоминание за воспоминанием, оставляя очертания – но уничтожая детали. А может это все был бред? Может он свихнулся окончательно? Как и боялся всегда? Может он сейчас не здесь, не дома, а прикован к кровати в какой-нибудь психиатрической лечебнице для особо опасных преступников? И всё это – только плод его воображения, пытающегося избежать осознания того кошмара, что с ним происходит в реальности? И может Морана – он придумал тоже? Может его и не было… но… у чьей же могилы он тогда стоял? Она была! Точно! Она была! Могила! Была-была-была! И Мориарти, в черном – он стоял там, в утренней серости. Но не плакал. Почему он не плакал? Если все это правда – он должен был плакать! Должен был кричать. Если все то – что не уничтожила еще его память – правда – то он точно должен был плакать, срывать голосовые связки, истошно вопя, от ужаса, от горя, горечи… Должен был упасть там же. Замертво. Тогда почему в этом обрывке воспоминаний Джим просто стоял. Ничего не чувствуя? Потому что… чья это была могила на самом деле? Кто в ней лежал? Мориарти всхлипнул, жалобно, почти застонал и сжался сильнее, скручиваясь… чья это была могила? Это он убил его? Убил сам? Но как? Почему он не помнит… он должен был это запомнить… Джим прижался к чужой груди. Прильнул, всем телом. Зажмурившись. Вздрагивая. Обхватив тонкими руками чужую шею. Уткнувшись носом в висок, вдыхая запах дорогого пыльно-хвойного парфюма и элитных сигар. И еще какой-то запах… Такой… Он зажмурился еще сильнее. Резко вдыхая. Повел носом. Щекой по чужим коротким волосам на висках, по гладко выбритой щеке… Мокро. Липко. Это слезы? Наверно. Тогда почему они еще не высохли? Разве он плакал? Нет. Они никогда не плакал. Он не умел плакать. А вот Джим плакал, совершенно безутешно, вздрагивая всем телом, всхлипывая, прижимаясь сильнее, плакал так, что нечем было дышать, и слезы градом катились по его щекам… Больно. Как больно. Словно это он выстрелил себе в висок. Выстрелил и не умер. – Прости меня, прости, прости, прости… – шептал он, сбивчиво, неразборчиво, – прости, пожалуйста… пожалуйста, мне так жаль, мне так жаль… но я должен был… я должен был тебя остановить, я так больше не… – голос сорвался окончательно, и он заплакал еще сильнее, убрал одну руку с шеи и потер глаза, чуть отстраняясь, провел пальцами по лбу, запустил их, дрожащие, в черные свои волосы, пытаясь пригладить… зачем? Просто привычка. Она должна была успокоить. Но нет. Это больше не работало. Главное, на открывать глаза… Не открывать. Джим вернулся на прежнее место, обнимая, сползая ниже на чужих коленях, уткнувшись носом теперь куда-то в плечо, вцепляясь пальцами в твидовую ткань жилета. Ощущая пальцами шершавость нитей, гладкость подкладки, добираясь до рубашки… Наверняка как всегда белоснежной, идеально выглаженной… Он касается её пальцами… Ведет вверх… К галстуку. А потом снова… к коже, к границе ткани и кожи. Теплой. В первый раз. За 15 лет. Он может это сделать. Безнаказанно. Ощутить кожу под пальцами, зарыться в короткие светло-пшеничные волосы. Какие они, оказывается, мягкие на ощупь. А он и не знал… Джим отстраняется, разжимая пальцы… Открывает глаза. Нельзя. Зачем. Ты не должен был. Нельзя. Нельзя смотреть. Он не должен был умереть. Ты любил его. Так отчаянно любил. Так люто ненавидел. Глаза напротив. Пронзительно светло-голубые. И смотрят… Нет. Теперь уже не с ненавистью. Не с отвращением. Не с презрением или злостью. Не с надменной усмешкой. Никак. Сквозь. Но… Но если расфокусировать взгляд – может быть можно принять выражение этого лица за… теплое? Может быть нежное? Нет? Почему? У Джима хватит воображения. Он сможет. Даже сквозь пелену слез. Он тянет пальцы левой руки к его виску, и дальше, ведет по волосам к затылку… Пуля прошла насквозь. Через рот. Снесла половину черепа на затылке. Оставив зияющую рану. Правая рука тянется к затылку, липкому, склоняя голову чуть в бок… чтобы она не завалилась вперед. Джим и сам наклоняет голову. В ту же сторону. Вглядываясь. В эти глаза. В эти голубые глаза. У него были такие же голубые глаза… такие пронзительные… такие же… как и у кого? У кого еще были такие глаза? Нет-нет-нет, это не та мысль… это не тот человек. Он должен был найти не этого человека. Не своего отца… Но… Мориарти опускает глаза на свои руки. Перепачканные кровью. Пальцы дрожат. И он не в силах унять их. И Джима снова охватывает ужас. Он кидается назад, с чужих колен… И больно ударяется головой о стену. У себя дома. Судорожно дыша, задыхаясь… в пустом холодном доме. Пытаясь вытереть руки, о влажное пальто… трет, жалобно всхлипывая, растерянно оглядываясь… ничего не видя вокруг… Нет-нет-нет… не может быть. Он не мог его убить. Его. Морана. Он не мог убить его, потому что его не существовало. Его никогда не было. Не было. – Не может быть, не может быть, не может быть! НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! – пронзительно орет Мориарти, захлебываясь слезами. Это не может быть плодом его воображения! Не может! Всё было. Было. Оно не могло не быть! Слишком жестоко… настолько жестоко быть не может. Даже для него. Он… не заслужил? Есть ли хоть что-то плохое – чего Мориарти не заслужил? Если ли что-то хорошее – что правда могло случиться? Моран… он должен был случиться. Он должен быть настоящим. Его руки, его глаза, его ухмылка… его запах… все еще можно представить, если закрыть глаза… Настоящий. Он настоящий. Ведь это логично… логично… Пожалуйста, пусть он будет настоящим! Но если это и правда так… должно быть что-то. Подтверждение. Если Себастьян Моран и правда существует – должны быть хоть какие-то доказательства! Джим распахивает глаза, пытаясь сделать вдох… как тяжело… думать в этом водовороте воспоминаний, боли и ужаса под аккомпанемент бешено бьющегося сердца. Нужны доказательства, любые! В голове, чужой голос, такой вкрадчивый, такой… что мурашки по спине: «Сохрани, если захочешь вернуться…» Джим тянется дрожащими пальцами к полам пальто, приподнимается, стаскивая рукава, скидывая его… затем к пуговицам пиджака, судорожно, резко, почти срывает пуговицы, сдирает с себя… и дальше… дальше… пальцы расслабляют галстук и он тоже летит в сторону… – Должно быть что-то… должно быть… я знаю… ты не можешь быть мертвым… ты не можешь не существовать… ты бы так со мной не поступил, ты бы так не сделал… ты бы не бросил меня… ты обещал… – шепчет, сбивчиво, слезы текут по щекам… – Я не мог тебя придумать… я не могу тебя убить… ты жив… ты должен быть жив… Мориарти добирается до белоснежной своей рубашки, раздирая пуговицы, вырывая их с корнем – прямо с тканью. Часть падает на пол, катится, под стол, под стулья… по полу, одну из них кот ловит лапой… Но Джим не останавливается. Впивается пальцами в ткань, запускает их внутрь, ощупывая кожу… грудь… оно… что оно? Оно должно быть здесь… где-то здесь… что? Сердце? «Зачем же ты бьешься, глупое… Всё хорошо, рыбка... Оно просто бьётся... не кричи, пожалуйста, ты его пугаешь»… И он нащупал. Замерев. На мгновение. Колечко в соске. Правда. Всё это было правдой. Сохрани, если хочешь вернуться. Он сохранил. Он вернулся. Джим закрыл глаза. Зажмурился снова… слезы покатились сильнее, а потом открыл глаза заморгал… это все правда. Правда! Он зарыдал в голос, упав на бок, держась за колечко уже обеими руками, хватаясь за грудь, впиваясь пальцами в кожу…. И потом судорожно, безумно рассмеялся… сквозь слезы, громко, закричал… и засмеялся снова. Упал на спину. Уставившись верх. Слезы затекали в уши, капали на пол, катились по щекам… Мориарти провел руками по лицу, по волосам, и снова рассмеялся… Пронзительно. Громко. Правда. Это всё – правда. Он существует. Он жив. Моран – жив. И Джим сделает всё, чтобы это не изменилось. Черт его знает, на что он был готов… наверно на всё. Если это правда – то на всё. Джим судорожно вдохнул. Потом еще. Тяжело. Больно и… Мяу. Мориарти нахмурился и повернул голову, встретившись взглядом с зелеными глазищами кота. Которого звали Джеймс. Потому что Моран нашел, притащил и так назвал его. Сейчас их глаза были на одном уровне. – Почему ты мне не сказал? – спросил Джим совершенно серьезно, без тени улыбки… – Мрмяу... – выдал кот, казалось бы, возмущенно, прошел мимо лица Мориарти, обтерев его нос и щеку своим хвостом, перепрыгнул через грудь, наступив задней лапой и направился к миске… – Да… я бы не поверил… – тихо проговорил Мориарти, закрывая глаза, перекидывая пальцами маленькое черное колечко в левом соске. – Но теперь – уверен. Я уверен. Он существовал. Он существует. И мы скоро встретимся…