Слишком сильно, чтобы казаться правдой

Дазай сидел на диване, перебирая пальцами тонкие струны своей маленькой потрепанной гитары. Грустная мелодия тихо лилась по комнате, выдавая все, что творилось в его беспокойной душе. В последнее время ему редко удавалось взяться за инструмент, но сегодня он ночевал в одиночестве, поэтому руки сами тянулись к старому другу. Глаза были красными и опухшими, сказывалась бессонная ночь. Пальцы стирались в кровь, но Дазай не останавливался, сверля пустым взглядом противоположную стену. Губы дрожали. Прошло уже несколько недель с тех пор как он полностью забил на универ. Съёмная квартира ещё не была похожа на помойку лишь благодаря Накахаре, который терпеливо убирал следы его многочисленных срывов и истерик. Родители давным давно наплевали на сына-долбоеба, который пинает хуи в дешевом университете на другом конце света, сконцентрировав свое внимание на воспитании обожаемой дочери. Ему было тяжело, однако сейчас, когда он окончательно завязал с наркотиками, дышать стало значительно легче. Руки все ещё трясутся временами, желая получить новую дозу кокоина, но это случается настолько редко, что мозг сам блокирует любые упоминания об этом дерьме. Доносится тихая возня со стороны входной двери. Слабый щелчок, и она со скрипом открывается, пропуская внутрь низкого рыжеволосого парня, с серо-зелеными, как небо после дождя, глазами. – Я дома,– раздаётся из коридора низкий голос. Парень разулся, взял большие пакеты, доверху наполненные едой и направился в сторону кухни. По дороге его взгляд наткнулся на тёмную фигуру, сидящую посреди маленькой гостиной со старой гитарой в руках. – Черт возьми, Дазай, – он поставил покупки у входа и вошёл в комнату. Красные глаза, помятые волосы, трясущиеся руки и вчерашняя рубашка, -все говорит только об одном. – Ты вообще спал? – И тебе привет, Накахара, – не сдвинувшись с места ехидно ответил сидящий. – Блять, ну я же просил, – сморщившись произнес парень, злобно взглянув на собеседника. Ему всегда было интересно насколько же нужно ненавидеть ребёнка, чтобы назвать таким дерьмовым именем. И теперь каждый раз, когда Дазаю что-то не нравится он вспоминает о его маленькой неприязни. И естественно, этот придурок проигнорировал его последнюю реплику. – Почему ты не позвонил Ацуши? – строго спросил Чуя, но нотки волнения все же присутствовали в его голосе. – Он сегодня с Акутагавой, – объяснил парень, будто тупому ребёнку. – И что с того? – Ну они же эти... Лучшие друзья, – он многообещающе дёрнул бровями, сбросив маску безразличия и улыбнувшись на закатаные глаза парня. – Что, такие же как мы? – ухмыляетсяся рыжий, забирая из его рук гитару и ставя её обратно к шкафу. Оба понимают, что будет дальше, но растягивают эту идиотскую игру в "просто соседей", пока кто-нибудь из них не сломается. Первый сдаётся Чуя. Он подходит к Дазаю и садится ему на колени, стиснув своими бёдрами его. – Ну, может немного меньше, – победно шепчет зеленоглазый музыкант, засунув холодные руки под футболку парня. Чуя обхватывает лицо Осаму и прижимается своим лбом к его. Кажется, даже лезвие ножа между ними не просунуть. Ближе уже некуда. Сердце к сердцу. Кожа к коже. Звучит очень по пидорски, но Накахаре нравится его запах. От него отдает сигаретным дымом, мятой, пеной для бритья и... несбывшимися надеждами. О да, последний запах чувствовался слишком рьяно в последнее время. Их губы столкнулись, и от былой нежности не осталось и следа. Язык Дазая смело и бесцеремонно проникает в рот парня. Больно, со спешкой, и как будто... голодно. Он проходится по зубам, вылизывает нёбо, сталкивается с чужим языком, вырисовывая только ему одному известные узоры. Это можно было бы назвать поцелуем… если бы не так зло, опасно, то и дело кусая мягкие поддатливые губы. Ладонями он проходится по спине Чуи под одеждой. Лениво, как и не торопясь вовсе, оглаживает поясницу и, проехавшись по бедрам, сцепливает их в замок под его задницей. Он отстраняется, только для того, чтобы примкнуть к горлу. Проходит влажными губами по чувствительному месту под кадыком, оставляя кроваво-красные пятна. Чуя издаёт приглушенный рык, ближе притягивая Дазая за волосы. Зрачки расширены, а дыхание тяжёлое, как после пяти часового забега. Раздаётся звонок в дверь. Оба игнорируют его, хотя прекрасно слышат. Мелодия повторяется снова. Поцелуи не прекращаются. Кто-то начинает громко лупасить по двери. – Блять, – пытаясь отдышаться бросает Чуя. Это слово точно описывало все происходящее, – Кого приперло сюда в 10 утра? Он прервал занятие, и, вытирая губы тыльной стороной ладони, слез с колен Дазая, все ещё часто вдыхая. Из подъезда донесся знакомый мужской крик: – Эээй, голубчики, я знаю, что вы там. Планета вызывает двойного черного. Прекращайте трахаться и откройте дверь. Приём. Дазай подавил смешок. – Куникида, конченная мразь, – заключил Чуя ядовитым голосом, — понятия не имею, как ты вообще с ним общаешься. – Зато он первый догадался о нас, солнышко, – ухмыльнулся задыхающийся парень, поправляя растрепанные волосы. – Я не педик, – ответил тот, идя открывать измученную под ударами кулаков дверь. – Ага, не забудь сказать ему об этом, после того как он увидит твой невероятный стояк, – уже откровннно заржал Дазай. – Долбоёб, – отозвался Чуя, метая в него первую попавшуюся статуэтку с тумбочки. Дазай с лёгкостью ловит её и ставит на стол рядом с диваном, волейбольная команда в универе неплохо развила его навыки. Настроение резко поднимается в несколько раз. Он встаёт и направляется на помощь своему лучшему другу, по дороге замечая свое отражение в зеркале. Запыхавшийся, расстрепанный, с шальными огоньками в покрасневших глазах. Он смотрит, и никак не может поверить. В то, что все-таки вместе. В то, что все-таки любит. И по сравнению с этим все остальные проблемы такая херня, что губы сами расплываются в глупой улыбке. Вот же придурок...