Сильный, понадоблюсь им я — велят: себя на войне убей! Последним будет твоё имя, запёкшееся на выдранной ядром губе.
Как и когда они встретились впервые — Флинт вспомнить не мог. Иногда ему начинало казаться, что он знал Джека Воробья всю свою пиратскую жизнь или даже дольше; но каждый раз, когда они пересекались, происходило это так, словно они не были знакомы вовсе. Воробей возникал в трактирах и на причалах, усмехался и язвил, чтобы затем пропасть снова, раствориться в дыму, алкоголе или в чернильной ночной воде. — Тебе не победить, — уверенно цыкает лис Джеки, и глаза его блестят от пейотля и рома. Этот разговор происходит незадолго до начала войны с Англией. — Такие как ты вечно пытаются передушить всех вокруг, чтобы не задушить себя. Всё, что есть у тебя и у меня, есть сейчас. И это — свобода, безграничная, как океан. Советую хоть иногда наслаждаться ею… И он улыбается, и в глазах его загорается похоть, какой позавидовала бы и самая бешеная шлюха. Санто-Доминго, Порт Ройал, Тортуга — у Воробья везде и всегда были проблемы с его кораблём, его командой и со всеми, кто его окружал. Джека, впрочем, это скорее забавляло. Однажды Воробей попросился на «Морж», чтобы дойти до Каракаса, пропал почти на десять месяцев, а затем Флинт нашёл его у себя в койке после захода в Нассау. Мертвецки пьяного и без сапог. С тех пор Джек избрал борт «Моржа» своим личным островом Спасения, появлялся на корабле с потрясающей наглостью, а уходил когда хотел. Где-то на пятый такой раз Флинт с удивлением понял, что уже перестал сверепеть от его вида в собственной каюте. Воробей мог заболтать любого, с прибаутками вязал шкоты на юте, безгранично расположил к себе команду и наизусть знал чуть ли не все прибрежные рифы Карибов. Он безбожно мухлевал в кости, рассказывал упоительные истории после вечерних склянок и так спелся с Сильвером, что Флинт иногда не различал, кто из них крадёт у другого слова и истории. Порой Джек вставал у руля, мурлыча под нос испанские кансьонетки, и Флинт позволял ему это, потому что знал, что пройдоха опять тоскует. По-своему, по-пиратски; Воробей в этой жизни вожделел только свою ажурную леди Жемчужину, и лишь её одну обречён был раз за разом терять. Но и «Моржу» он не грубил, никогда не уваливал барк слишком резко, а напившись, часто поглаживал грот-мачту, воркуя с кораблём как с милой девицей. И «Морж» любила капитана Джека. Льнула планширями к его рукам, потому что Флинт если и уважал её, то никогда не дарил ласки. Ласки Воробья хватило бы на целый свет. И ладони дьявола Джека с одинаковой уверенной мягкостью ложились как на рукояти штурвала, так и на член Флинта. У Воробья были руки моряка — ловкие, шершавые, раздавленные бесконечной пенькой. У Воробья были руки бляди — аккуратные, умелые и бесстыдные. Джека до крайности веселило запускать их Флинту в штаны в самых неожиданных и неподходящих местах. — И вот, представьте, господа, мы подходим к Исла-де-Муэрте, к месту, где Кортес затопил своё последнее сокровище кровью, похоронил его в мясе и костях человеческих… — вещает Джек за ужином, жестами рисуя перед собой причудливые очертания далёких странствий. Флинт слышит эту байку уже в сотый раз, но парням она не надоест, наверное, никогда. И раскрытый рот Бена Ганна — лучшее тому подтверждение. Джек вольготно разваливается на лавке, и когда одна из его блудливых лап по-хозяйски проскальзывает Флинту за пояс под столом, тому нужна вся выдержка, чтобы не ударить. Тут же, сейчас. Флинт на миг прекращает жевать, но быстро овладевает собой, чувствуя, как твердеют скулы. Как твердеет в паху. — И тогда мерзавец Барбосса просто выбросил меня на берег, мои добрые сэры. Гнусный предатель, он и сейчас попирает палубу моего корабля, но ненадолго, точно вам говорю. Сволочь Воробей ничем не выдаёт своего торжества, кроме короткого косого взгляда, а его ладонь кажется Флинту почти раскалённой. К счастью, матросское внимание целиком приковано к Джековой мимике и его истории. К счастью, Воробей заходит не слишком далеко, и когда Флинт встаёт из-за стола, то уже успевает успокоить беснующуюся плоть. Плоть — но не гнев. В каюте Флинт так сдавливает Джеку горло, что тот хрипит, кашляет и исходит слюной. Но не сопротивляется, и в таком виде он ещё более развратен, чем всегда. — Ещё хоть раз, ещё один блядь раз — и ты, сука, под килем пойдёшь, — шипит Флинт, но не видит в карих глазах ёбаной птички ни тени раскаяния. Он хорошенько прикладывает Джека затылком о стену. Отпускает, кривя губы и ненавидя это красивое лицо, эту бессменную гадкую ухмылку у Воробья под усами. — Подвесишь меня под реем? — Джек потирает шею. — А что скажешь команде? Капитан Воробей виновен в том, что подрочил тебе за ужином? А? — Заткнись, иначе пристрелю сейчас, — недобро сулит Флинт, но злость уже начинает испаряться; злиться на Джека Воробья — всё равно как злиться на смешливых морских божков, что посылают в паруса ветер. — Ну уж нет, моё килевание тебе станет милей, — фыркает Джек и заходит Флинту за спину. — Ты ведь снимешь с меня одежду перед тем, как растянешь на линях?.. Зрелище, которое рисует Воробей, и в самом деле ярко и заманчиво, а его руки уже ласково оглаживают бока Флинта под рубахой. — Не тебе, шкипер, быть моей смертью, — шепчет Джек почти в самое ухо, и у Флинта вдоль позвоночника пробегает короткий разряд. — Ведь я — это ты, только свободный от вины, жестокости и тщеславия. Я твой единственный глас правды, ведь даже Джонни не отважится быть с тобой честным до конца. Смекаешь? В тот раз Джек сошёл у Сент Киттса, приложив два пальца к треуголке на прощание. «Когда-нибудь мы с тобой сможем позволить себе славный медовый месяц, мой капитан». Эти слова ещё долго стояли в ушах Флинта, как и сиплый мурчащий тон, которым они были сказаны. Потом «Морж» взял курс на маронский остров, и впереди ждала кровь, война и сталь. А Флинт с какой-то весёлой злобой обнаружил, что больше не собирается погибать. Когда в Нассау вздёрнули Вейна, Джек Воробей был далеко — наверняка, в очередной раз пытался ухватить свой галеон за подол парусов. Но через пару дней после казни на плечо Билли Бонса свалился неуклюжий цветной попугай. К лапе его был примотан кусочек мешковины с посланием внутри. «Верните его морю». И маленький пернатый силуэт вместо подписи. К слову, когда Вейн был жив, они с Джеком не переносили друг друга на дух. Но Билли потом говорил, что отчего-то решил послушаться — а Сильвер, грустно улыбаясь, пересказывал Флинту. Дескать, после того, как Вейна сняли с позорного лобняка и зашили в парусину, Неистовый Чарльз явился Бонсу во сне. — Наш добрый Билли не верит в сказки, но тут даже его проняло, — щурится Сильвер. — Удивительно, что он так серьёзно к этому отнёсся. — И что же Вейн сказал ему? — спрашивает Флинт, игнорируя поднимающиеся брови Джона. — Если я правильно помню, благодарил Джека. «Передавай Воробью привет, — вспоминает Флинт собственный сон и горький Вейнов оскал. — Ты, я и он — все разложимся на соль и ветер, нам не место в песке. Так что скажи этому ебанутому спасибо. От меня». Надо сказать, после этого Флинт по-настоящему припомнил, как много в счастливчике Джеке от испанской носатой брухи, от чернокожего шамана-туземца. Воробей был весь — чистое моряцкое суеверие, но не вызывал смеха. Даже когда раскладывал посреди палубы какие-то свои побрякушки и долго камлал над ними. Флинт предпочитал думать, что это интуиция, но Воробей безошибочно чуял приближение охотников или, наоборот, брюхатой добычи. Джек состоял из странностей, но самым странным оставалось то, что на «Морже» примирились с этим. Все. Даже сам Флинт. — Зачем ты это делаешь? — Флинт недоверчиво поднимает бровь, наблюдая, как Джек методично втирает под бандану какой-то пахучий порошок. Резкий травяной дух разносится по всей каюте. Флинт понимает, что бедлам на голове Воробья пахнет так всегда. Только слабее. — Слыхал, святоши в Испании придумали называть вшей «жемчугом божьим». Ковыряют в макушке или в штанах, а господь радуется, глядя, как у них там сверкает. Но я пират — нехристь и накипь на теле цивилизованного мира, так что с радостью обойдусь без эдакой сокровищницы. Флинт делает мысленную пометку узнать состав и сказать о порошке Сильверу. — Раздевайся, — говорит он, потому что запах напоминает о теле Джека, о том, как Джек выгибает спину, когда отдаётся. О том, что эта спина расчерчена тысячью шрамов от девятихвостой «кошки». О том, как длинные косы Джека рассыпаются по ней почти до поясницы, когда Джек запрокидывает голову назад. Джек Воробей совсем не похож на женщину. Но похож на ведьму. И, дьявол, чем ещё можно объяснить то, какое чёрное слепое желание он каждый раз будит во Флинте? Ни до, ни после — никого из живых и погибших Флинт не хочет так сильно. — Раздевайся, — повторяет Флинт, и Джек, конечно же, сушит зубы перед тем, как подчиниться. Послание мёртвого Вейна Джек Воробей получил только несколько лет спустя, заявившись в дремотную не-жизнь Джеймса в Саванне. И одним небрежным движением разрушив её, будто раздавив сапогом замок из песка. Томас к тому моменту угас от малярии, и Воробей свалился Джеймсу на голову, будто сраная небесная манна. Именно тогда, когда тот сдался настолько, чтобы не ждать даже смерти. — Запустил ты себя, ох, запустил, — Джеки цокает языком и притворно вздыхает, глядя на отросшие волосы и бороду Джеймса. — Теперь тебя не испугался бы даже старина Гиббс, знаешь? Но ты ушёл со мной из этой скучной богадельни, а значит, мой капитан в твоём теле ещё не подох. Как и откуда Воробей обо всём узнал, сейчас не важно. Важно то, что он напоминает Джеймсу о том, что в мире что-то осталось. Джек встаёт перед Джеймсом на колени в каком-то дрянном борделе, — одном из множества на пути из забвения к морю, — и берёт у него в рот. Где-то внутри Джеймса рычит и шевелится полумёртвый Флинт. Джеймс думает о Томасе, и это единственный раз, когда он предлагает себя Джеку. Он поднимает Воробья в рост и собирается опуститься на колени сам. — Что это с тобой? — удивляется Джек, и удивляется, кажется, неподдельно. — Не обессудь, но эта, безусловно, выдающаяся, часть меня принадлежит милым дамам. И только им одним. Петляя, заметая следы, Воробей довёл Джеймса до океана за пару месяцев. С пиратами в Новом свете теперь воевали накрепко, и Джек не рискнул править Жемчужину в реку. Воробей вёл себя так, будто они разминулись в порту и не виделись около получаса. Джеймсу же на своей шкуре пришлось испытать то, что чувствовал Сильвер, когда заново учился ходить. С Томасом он почти сумел забыть, что скучает по ветру в парусах. Но Томас во второй раз явился в жизнь лишь коротким, сладким сном, и с его уходом от души совсем ничего не осталось. После стольких потерь — после этой потери — Джеймс стал глух ко всему, даже к зову моря. Но у моря и на земле был свой аватар, так что оно явилось само. Потому что море не отдаёт своё никому, даже старухе с косой. Воробей не умел ходить по суше. Его всё время штормило и мотало. Его руки хватались за несуществующие лини, как в сильную качку. Джеймс наблюдал за ним с интересом — ведь каждая из их встреч всегда бывала самой первой. Пришлось вспомнить, что рот Джека может заткнуть только бутылка или хуй — и то, ненадолго. Восьми недель Воробью как раз хватило, чтобы нацепить пусть ветхую, но заплатку на пустоту внутри Джеймса. — Дай руку… С-сука, — Джек скалится от удовольствия и от боли, его тягучие вздохи то и дело срываются в стон. Джеймс трахает его сзади. Размеренно, сильно, глубоко. И не желает выпускать из хватки его лохматую гриву. Воробей больше не просит, берёт свободную руку сам. И втягивает в свой горячий рот сразу два пальца Джеймса. Это что-то новое, что-то, чего Джек раньше не делал. Но, в конце концов, они не виделись целую жизнь, и если уж восставать из могилы, то именно так. Флинт спускает Джеймса МакГроу Воробью внутрь. Джек оборачивается через плечо; в наступающих сумерках сильно выделяются белки его глаз. — Теперь я тебя узнаю, — мурлычет он, и в его улыбке сверкает золото. — Никогда не подумал бы, что буду этому рад, — отвечает Флинт и вспоминает: — Жаль, что с Вейном не могло получиться так же. Он, кстати, благодарил тебя. Вряд ли стал бы, если б знал, как всё это обернётся в итоге. Воробей уже на ногах, он смешно прыгает на одной ноге, запутавшись в количестве своих штанин. — Я бы помог, если б он желал. Ты вот желал, но не он, — Джек разводит руками, и портки падают вниз. — И сейчас не желает тоже, поверь мне. Флинт верит. К берегу он выходит почти прежним, и голова его снова обрита наголо. До Тортуги Флинт дошёл на «Жемчужине». Восторгов Воробья по поводу устаревшего галеона он разделить не пытался. Единственным достоинством «Жемчужины» была её скорость, но команда не слишком слушалась Джека, а потому переход занял почти вдвое больше времени, чем тот планировал. — Где-то на дне морском я бы мог быть твоей женой, — говорит Воробей вместо прощания. — Жду тебя из войн, вытаскиваю из малоприятных местечек. Даже глаза подвожу. Чем не боевая подруга? — Боюсь, для барышни у тебя слишком жёсткий волос в нужных местах, — отвечает Флинт и скупо улыбается. — А что? Скажем, вот зовут меня Джек. А так бы звали… ммм… Джора? Дайна? Или, скажем, Дарби? Дарби МакГроу. Я слыхал, так называют и девушек, а? Флинт прижимает его к себе, устав слушать стрёкот. Ошеломление — вот ещё одна вещь, которая может остановить океан слов, льющийся из уст Воробья, как из пробоины в трюме. Флинт обнимает его коротко и жёстко, хлопает по спине. — Спасибо, Джек. Пожалуй, он действительно благодарен. Флинт смотрит Джеку прямо в глаза. И видит там грусть. Это странно. Но вот Воробей моргает, и грусть под чёрными веками превращается в знакомое лукавое пламя. Джеки силён, скор и проворен; он отпечатывает на губах Флинта бесконечно-ромовый поцелуй прежде, чем хоть кто-то успевает обернуться в их сторону на тёмном ночном причале. Такое он вытворяет впервые – и это, абсолютно точно, прощание. Воробья повесили тремя неделями позже, когда Флинт уже нашёл себе плохонькую, но злую команду и сносную посудину. Флинт проснулся от того, что резко поднялся в койке. Капитан Джек погибал долго и плохо, но и в агонии пытался ощериться. Потом он стал являться ко Флинту по ночам; с той же непредсказуемостью, что и при жизни. «Остался ты, — Воробей склоняет голову к плечу. Он сидит на столе, непринуждённо болтая ногами. — Свобода и море близки, будто любовники. Но свободе теперь придётся жить только в одном тебе». Потом было чистой воды пиратство. Корабли, команды, испанское сокровище, даже Долговязый Джон Сильвер. Всё это вернулось почти сразу, но по-прежнему оставалось только длинной дорогой к цели. Флинт зарёкся жалеть и сожалеть, но советам Джека Воробья следовал, как умел. Ром, пейотль и кровь походили на свободу больше всего, или приближали к ней. Флинт пил, смеялся и убивал, а Британия больше не могла за ним угнаться. Да чёрт, всё, о чём когда-либо говорил Джек при жизни и после неё, сбывалось. Флинт совсем не удивился, когда обнаружил однажды, что Джон Сильвер превратился в Окорока. И что Окорока он, Флинт, не знает. А узнавать не хочет. В первый раз, когда Флинт увидел Воробья днём, он почти удивился. Флинт тогда нализался вусмерть и пытался осилить бесконечный путь до гальюна. Позже он понял, что Джека воплощает ром, а ром был хорош и сам по себе. К тому же, в команду вернулся Билли — по-прежнему огромный, мощный и полный отвращения к ним ко всем. Бонсу так нигде и не нашлось места, и он пристрастился к выпивке, так что ненависть и алкоголь постепенно припаяли его ко Флинту сильнее всякой дружбы. Сильвер, напротив, всё больше чурался своего шкипера, но в открытую всё никак не выступал. Иногда Флинт презирал его за это. А порой ему начинало казаться, что у Джона Сильвера по-прежнему есть над ним власть. — Начерти им карту, но не показывай. Карту отдашь тому, кому они не ждут, — смеётся Джек и показывает глазами на Билли. — Тогда Окорок по-настоящему взбесится, смекаешь? — Карту? — удивляется Флинт. — Они и так знают, где я зарою клад. Твои идеи, как всегда, нежизнеспособны. — И пускай знают, — протягивает Воробей. — Пускай. Ведь мёртвым это знание без надобности, верно? А карта — это весело. Вот увидишь, мы с тобой знатно развлечёмся, наблюдая за их потугами. — Забавной ты был бы женою. Флинт оглаживает подбородок и косится на Билли. Кажется, тот совсем уже не держится на ногах, но это ничего. Ром никогда не бывает лишним.***
Капитан провалялся в горячке четыре дня, и Сильверу уже давно стало казаться, что сокровища сгинут в адовой бездне вместе с ним. — Мистер Сильвер! — взволнованный голос Пью вырвал Джона из досадливых размышлений, вернул в загаженную мухами комнату. Сильверу странно было понимать, что Флинт умирает. И что умирает он — снова — в столь ненавистной для него Саванне. Джон посмотрел на Пью выжидательно и выразительно; уж это он точно ещё умел. Потом вспомнил, что Пью слеп, и прочистил горло. — Мистер Сильвер, новости дрянь, — понял тот и сразу перешёл к сути. — Кажется, Флинт отдал карту Билли. А Билли-то, сталбыть, умыкнул её и съебался. — Съебался? — повторил Джон, с трудом удерживая в глотке рычание. Пью кивнул и горестно развел руками — как будто всё ещё мог видеть перекошенное лицо Сильвера воочию. — Что Флинт? — спросил Джон, с трудом овладев собой. — Бредит, сэр, — с готовностью отрапортовал Пью, будто только и ждал вопроса. — Лично я, вот те крест, не зайду к нему больше. Уж больно жутко после всего. Он, сталбыть, может, и помирает, а только дури в нём как от живёхонького! Всё пузо мне чуть на лоскуты не покромсал! Джон кивнул — он знал, что Пью это почувствует, — и заковылял к комнате Флинта, ненавидя его ещё сильнее, чем за всю жизнь вместе взятую. Чёртов ублюдок угондошил шесть человек на острове Скелета. И, глумясь, заявил, что если они замыслят бунт, то тайна сокровищ уйдёт вместе с ним в могилу. Кажется, перед смертью Флинт решил пошутить над ними всеми шутку, но Джон должен был удостовериться. И плюнуть Флинту между глаз, если нужно. Те времена, когда Сильвер боялся Флинта, а не наоборот, давно прошли.***
— И это всё? — недоверчиво спросил Джим. После того, как он сблизился с Билли и послушал историй о море, ему не стало без них житья. Бонс выругался и закряхтел, но больше, конечно, для виду. — Да, — ответил он. — А чего ты ждал? Мозги у нашего старого шкипера под конец совсем встали набекрень, а рожа стала синяя, и всё тут. — И что он сказал вам? — Билли знал, что Джим боится его до трясучки, но любопытство пересиливало в мальчишке страх, и Бонса забавляло за этим наблюдать. Билли помнил, как подыхал Флинт, как вращались в орбитах его глаза, полные безумием. Он помнил, как Флинт кричал и смеялся, и этот смех до сих пор стоял у него в ушах. Но юнцу о таком знать было незачем; Джим по-своему нравился Билли. Мальчишка, несомненно, ждал чего-то особенного, а у Бонса прострелило поясницу. Он почувствовал себя уставшим разбитым стариком. Но Джим любил истории, а в обмен на них исправно приносил ром. И Билли этого хватало, чтобы заглушить застарелый страх. — Ничего. Нёс сущую околесицу, парень. А теперь тащи сюда выпивку, чтоб тебя. Билли знал, как посмотреть на Джима, чтобы тот исполнил наказ немедля. Мальчишка убежал, а Бонс остался в гостиной, и шёпот огня в камине походил на давние слова Флинта у самого его уха. Билли и сейчас ненавидел Флинта всей душой, но тогда он не смог не вернуться. И последнюю волю капитана исполнил.***
— Скажи Билли, чтоб вынес тебя к воде. И не забудь о карте, иначе он тебя не послушает, — ухмыляется Воробей. Он выглядит так же, как всегда: молодым, манящим и свободным. — Пускай заберёт тебя к реке, она отдаст тебя морю. Тебе пора, мой капитан, о тебе здесь тоскуют. — Значит, это конец? — спрашивает Флинт. — Или медовый месяц, тут уж как посмотреть, — тянет Джек. А за его спиной разворачивается горизонт на рассвете. «Морж» и Жемчужина стоят борт в борт. Далеко, на самой границе зрения, Флинт различает обводы «Рэйнджера», и сердце схватывает шальная радость. Ветер дует зюйд-ост. Хороший, попутный ветер. — Тогда налей мне, блядь, рому! — Флинт улыбается, а потом хохочет. И хохот его настоящий и живой, такой, каким не бывал уже очень давно. — Налей мне рому, Дарби МакГроу! И пусть они все идут к дьяволу!