"Мама"

      Время летит быстро.       Сури с удовольствием наблюдает за тем, как хаос в характере Элиаса постепенно обретает свои границы. Как Рейчел учится быть элегантной леди и ловит на себе восхищённые взгляды мальчишек, но при этом не душит в себе те зачатки бунтарки. Как Леон впервые берет в руки деревянный меч и даёт обещание быть достойным защитником дома Нойшванштайн.       И только на то, с каким взглядом Джереми целует её руку на прощание, Сури смотрит со страхом.       "Мам!", слетающее с уст близнецов, всегда несёт в себе по-детски чистую любовь детей к матери, пускай и неродной. Уже заранее готовит к очередной выходке, о которой ей предстоит узнать. И просто-напросто пробуждает желание зажать рот рукой, чтоб сдержать рвущийся наружу звук умиления, когда Сури видит двух малышей, несущихся к ней наперегонки.       "Ма-а-ам" от Элиаса всегда звучит либо насмешливо, либо слишком серьёзно — по-другому он не может. Второй ребёнок дома Нойшванштайн улыбается задорно, смеётся заразительно и время от времени находит в себе смелость налететь на мачеху с крепкими объятиями во время каждой встречи, отпихивая младших, чтоб не лезли вне очереди.       "Мама" от Джереми всегда звучит фальшиво. Натянуто. С каждым днём тускнеет и бесследно растворяется в воздухе, стоит ему произнести это слово. Какое-то время сердце неприятно саднит, стоит Сури уловить в его голосе нежелание обращаться к ней так, как это делают его младшие братья и сестра. Неприятное предчувствие скребётся в душе острыми когтями, кажется, что стоит ей протянуть к Джереми руку, он безо всяких раздумий отвернётся, бросив на неё ледяной взгляд, как когда-то давно — в том призрачном прошлом, протягивающем к ней свои мерзкие лапы.       И лишь тогда, когда на глазах Джереми Нора придерживает оступившуюся на ступеньках Сури, а спокойный взгляд тёмно-зелёных глаз на пугающе безразличном лице темнеет ещё больше, внутри Сури всё холодеет.       Время летит быстро.       Джереми становится её главной опорой. Она интересуется его мнением в делах дома, подсказывает и направляет, не без радости наблюдая за тем, как чужой-родной сын из мальчишки стремительно превращается в мужчину.       Этой ночью им не спится.       Её травяной чай стынет на столе рядом со стопкой документов, разобраться с которыми предстоит поутру. Присутствие рядом Джереми воздействует успокаивающе — Сури упивается чувством безопасности и уюта от одного только взгляда на то, как парень откладывает на стол бумагу, попутно жалуясь, что близнецы и Элиас вновь вытолкали его из комнаты, чтоб не мешал им сходить с ума своими нравоучениями.       Сури пытается подавить желание засмеяться, устало массируя переносицу.       — Ты так редко зовешь меня "мамой", — вдруг удручённо сетует юная маркиза, склонив голову на плечо Джереми.       Парень прижимается щекой к розовым волосам, старается незаметно вдохнуть аромат и мягко касается губами, прикрыв глаза всего на мгновение.       Тепло, спокойно и уютно.       — Сури, — произносит он тихо, и девушка вздрагивает, впервые заметив то, насколько низким и уверенным вдруг стал его голос, — мне ненавистен сам факт того, что я — твой сын. Всего лишь твой сын. И ты знаешь причину.       — Предпочла бы не знать.       Она не верит своим глазам, когда Джереми — взрослый, возмужавший и переставший быть ребенком ещё тогда, в четырнадцать лет — уверенно поворачивает её голову в свою сторону и придвигается ближе, почти загоняя Сури в угол дивана. Его рука горячая, он переплетает пальцы мачехи со своими, после чего отпускает, но только для того, чтоб коснуться губами прохладной кожи, не прерывая зрительного контакта. Джереми выше неё всего на голову, но она только сейчас осознаёт, насколько миниатюрной кажется возле него.       Сури не говорит ни слова. Заворожённо наблюдает за тем, как Джереми с чуждой ему доселе лаской переводит поцелуи с пальцев на запястье. Как заводит её ладонь себе за шею. И как глаза его, некогда пугающе спокойные, горят искушением, когда Сури неспешно притягивает его к себе.       Привкус выпитого ним вина тает на губах, разливается приятной слабостью по телу. Его руки блуждают по тонкой талии, сжимают ткань халата, накинутого поверх сорочки. Когда Сури чуть приподнимает голову вверх, шумно вдыхая и без того раскалённый воздух, Джереми рвано проводит губами по её подбородку.       Он спешно подхватывает её и тут же мягко укладывает на диван. Крепко обнимает, едва не вжимая в себя, позволяет себе очередную дерзость — незамысловатым движением распахивает полы её халата, проводит пальцами вдоль позвоночника и наслаждается тем, с каким рвением Сури льнёт к нему, вздрагивая едва ли не от каждого прикосновения.       Тонкие пальцы касаются девичьей щеки, вновь соприкосновение губ — более настойчивое, отчаянное, так и кричащее, что этого быть не должно. Стремительно превращающееся в едва уловимые укусы. Тихий стон разрывает ночную тишину, когда Джереми приспускает её сорочку, слегка оголяя плечи. За поцелуем следует очередной слабый укус и едва разборчивый шёпот на ухо, когда яд чувства вседозволенности напрочь отключает их от внешнего мира.       Она позволяет себе забыться. Выгибается в его объятиях, истосковавшаяся и душой, и телом по чужому теплу, позволяет покрывать скулы и шею прерывистыми поцелуями и зарывается пальцами в светлые волосы.       Волосы...       Волосы, которых она касалась, пытаясь ослабить головную боль Йоханнеса, когда лекарства уже не помогали.       ...ха-ах...       Время летит быстро.       — ...постой...       — Чем он лучше меня?       Сури задумывается всего на секунду — только лишь потому, что в памяти навязчиво всплывает знакомый образ юноши с голубыми глазами.       — Ничем.       — Тогда почему?       А ей, право слово, даже не хочется отвечать. Не хочется отвечать, почему она позволила этому случиться. И ещё больше не хочется отвечать самой себе, почему ей так... понравилось.       Сури касается обеими ладонями его щёк, желая заглянуть в тёмно-зелёные глаза — Джереми всё такой же покорный, будто и не было мгновением ранее того сумасшедшего напора, будто желание обладать ею не скользило языками пламени в его поцелуях, объятиях и словах.       "Мама" с его уст всегда звучит фальшиво.       "Сури" — по-особенному тепло, даже нежно. И буквально кричит о том, как он ненавидит участь быть её сыном.       — Хах, Джереми, — сдержанно смеётся Сури, обеими руками прижимая голову парня к своему плечу; тот, в свою очередь, послушно прижимается щекой к её ключице, едва заметно водя кончиком носа по шее, всё ещё хранящей ощущение горячих губ. — Когда ты так вырос?       Джереми долго не отвечает. Прислушивается к размеренному тиканью часов и расслабленно прикрывает глаза, когда мачеха гладит его по голове, пропуская мягкие вьющиеся пряди сквозь пальцы.       — Сури, — вновь прижимает её к себе крепче, не ощущая сопротивление.       В ответ лишь краткое "М?".       — Я люблю тебя.       Её ладонь опускается на широкую мужскую спину, гладит столь бережно, успокаивающе. И Джереми шумно выдыхает носом, не сдержав приглушенный стон, вырвавшийся из груди ощутимой вибрацией.       — Я знаю, Джереми, — поцелуй в висок — мягкий и почти невесомый. — Я тоже люблю тебя.       Он прячет своё разочарование за улыбкой.       Слова, прозвучавшие над его ухом, несут совсем не тот смысл, который он с таким усилием вложил в свои.