Бесправная королева.

— Помни — никто не должен знать. — одними губами говорит король-отец, переводя взгляд с дочери на слуг, которые только и ждут его смерти. Он знает, что стоит ему испустить дух, как тело его омоют, переоденут в специально хранимую для этого момента одежду, уложат в дорогой сколоченный из досок высшего сорта гроб и, после объявления публике, отнесут в фамильный склеп. Знает он также и то, что обрекает свою дочь, своё единственное дитя, на годы затворничества и одиночества. Разумеется, когда-то его Эржабет выйдет замуж (сама себе дав благословение, что было бы возмутительно), родит наследника, что в своё время не смог сделать он, и что всю жизнь ей мучиться тем, что никому она не сможет поведать тайну, сотворённую отцом. Ещё за долгое время до смерти, когда он только начал мучиться от неизлечимой болезни, он призвал к себе верную дочь, ни разу не назвавшую его "папой", и объяснил ситуацию. Сказал, что отныне правление будет лежать на ней; что всю жизнь, начиная с этого самого момента, Эржабет должна будет лгать всем и выглядеть правдоподобно, чтобы каждый в королевстве и за его пределами поверил в существование принца Карлоса. Казалось, тогда впервые в жизни на глазах его холодной дочери появились слёзы, когда она тренировала убедительную и для отца, и для себя речь о брате; о, как сложно даётся обман поначалу, когда только зарождается! Немало часов они провели вместе, репетируя всевозможные варианты упоминания брата и причин его не-выхода-в-свет; столько же времени они провели, составляя легенды по поводу того, почему же Карлос не выходит в свет и почему, до этого самого момента, о нём не слышал никто из слуг. — Позаботься о своём брате так же, как заботилась обо мне, дочь моя. — тихо, умиротворённым голосом произносит король, кладя руку поверх дочерней. — Разумеется, отец. — в глазах ни слезинки. Естественно, она не станет лить слёзы: пусть со стороны это и выглядит, как мягкое, сдержанное прощание, но он знает — под внешней мягкостью скрывается твёрдый, ледяной стержень, отточенный прекрасной актёрской игрой, достойной правителя. Ведь он сам воспитал дочь такой, зная, что наследника ждать не стоит. — Ты возгордишься им, когда увидишь с небес. Слуги шепчутся, клюнув на удочку; ещё бы, всю жизнь Эржабет они, хоть и не общались с нею (да и где там прислуге с кронпринцессой общаться?), но знали, что та — единственная наследница. Они до сих пор не могли привыкнуть, что существует еще и Карлос; впрочем, то, что о нём говорит сам король в предсмертной речи, их убедит. Глупые, наивные марионетки — впрочем, это даже на руку и королю, и его дочери. Ключевые фигуры, что могли бы подтвердить или опровергнуть существование второго ребёнка, уже мертвы; остальных не составит труда убедить, если ежедневно Эржабет будет держаться лишь второго места в своей жизни, не забывая ни единого шага из инструкции, которую они прописали вместе, дотошно изучив все возможные варианты событий. — Я буду гордиться и тобой, Эржабет. — произносит король-отец на прощание, чувствуя, что недолго ему осталось ждать костлявой, которая уже накладывала свои холодные руки ему на плечи. Он видит глаза дочери, расширившиеся всего на долю секунды, однако уже вскоре она вернула самообладание и кивнула, утирая платком несуществующие слёзы. Неудивительно, что дочь была ошарашена, ведь нечасто ей приходилось видеть снисхождение от него. Проживя всю жизнь в строгости и без какого-либо проявления родительской любви, дева должна была вырасти холодной, словно стужа. Проходит полгода. Об умершем короле вспоминают лишь иногда, скукожившись и припоминая, когда-эт он сумел зачать ещё одно дитя? От кого? Главным предметом обсуждения остаётся лишь принцесса Эржабет. Сразу после кончины батюшки та отвергла статус крон-принцессы — оно и неудивительно, где же девке в короли метить! — и предоставила записи, мол, есть и другой претендент на трон, а на свет не выходит, потому что... мнения разделялись. Кто-то считал, что юный принц стыдится своего происхождения: пусть и от некой баронессы, но бастард ведь. Кто-то считал, что принц, как и король, болен и не может появляться в обществе; с этой версией смешивалась и та, по которой юный Карлос является порождением инцеста и столь уродлив, что не показывается на глаза никому, стыдясь своего происхождения. Одно было точно известно — Карлос существует, и тому находились доказательства. Каждый день Эржабет относила брату — брату ли или избранному королём приёмышу? — еду, возвращала пустые тарелки и поднос, каждый день советовалась с ним по поводу новых реформ и союзов с другими королевствами, скромно сидела в кресле, находящемся справа от трона Правителя и скромно отказывалась от предложения на период регентства занять основной трон. За скромность все ещё больше возносили принцессу и обождали её, как-никак, помимо брата она ещё и страну тянет! Ведь она являлась советницей, а следовательно, и помогала юному Карлосу в некоторых решениях. Сомнений быть не могло, ведь девушка не давала никому повода усомниться в существовании брата. Ох, знали ли они, как сложно даётся самой Эржабет эта каждодневная игра! Знали бы слуги, придворные, жители королевства, как уговаривала она ещё живого отца попросту выдать её замуж и отказаться от этой игры! Но отец был непреклонен — пусть муж и будет, но править королевством должен свой человек, а не иноземец и уж тем более не кто-то более низкий рангом. Лишь вечером, возвращаясь в собственную комнату, в которую перебиралась после смерти отца в связи с приобретением статуса регента и советника нового короля (а на деле — одно из средоточий всевозможных тайных ходов, ведущих в разные крылья замка), Эржабет позволяла себе горько вздохнуть, не более — ведь даже у стен есть уши. Она делала все вечерние дела, привычные любой леди перед сном, а затем отправлялась в ходу замка, заученные уже наизусть. Пусть её поведение и выдержка не оставляли сомнений, но она должна была и поддержать легенду, сделать очередные свидетельства существования брата. Это было не трудно физически, но выматывающе: исчезать так, чтобы никто не заподозрил отсутствия и днём, и ночью, вместе с этим засесть в комнате "Карлоса", на деле — кабинет, в котором она принимала решения по управлению королевством, думала о том, что делать с тем неоднозначным преступником и откуда выделить деньги на строительство нового храма, и вновь и вновь перечитывать отцовские инструкции, гадая, как лучше сымитировать присутствие несуществующего брата на приёме, посвящённом прибытию делегации из соседнего государства. Помимо обязанностей правителя на её хрупкие девичьи плечи возлегли обязанности лжеца, дабы каждый день каждый человек в пределах королевства помнил, что их правитель — не Эржабет. Их правитель отныне и до конца её жизни будет Карлос, кронпринц, не достигший совершеннолетия и назначенный предыдущим королём наследник. Ожидалось, что со временем принцесса, носящая звание Короля, привыкнет к возложенным на неё обязанностям, научится на механическом уровне определять, как аккуратнее вставить в свою речь упоминания о том, как учится её брат, что выдающееся он совершил сегодня; определит, с кем выгоднее заключить дипломатический союз и как распределить доходу казны. Пусть её и готовили с самого детства к тому, чтобы стать правителем и наследником рода, но привыкнуть к этому было невозможно. Что давило больше всего — у Эржабет даже не было кого-то, с кем она могла бы поделиться. На протяжении всей жизни давящую ношу она несла одна, и в то время как многие из её слуг могли поменяться рабочими днями или попросить кого-то выполнить их обязательства (что, разумеется, не поощрялось), у Эржабет была лишь она одна. Так её растил отец, такой она стала: прекрасная правительница, являющаяся поддержкой тому, кого нет и не было, и не имеющая поддержки сама. Довериться даже камеристке было нельзя, ведь и у стен есть уши; спустя полчаса весть облетит весь семейный замок, а спустя день — и пределы столицы. Под давлением власти Эржабет была каменным столбом, вынужденная держать и держаться, как нерушимая скала.