куда обращаться, когда с тобой заговаривают картины

Получить грант на два семестра в самой крутой танцевальной академии Калифорнии было огромной, можно сказать, критической ошибкой. Сказал бы сам себе Минхо два семестра назад. Он бы, конечно, с удовольствием вернулся обратно в прошлое и хорошенько надавал по своей пустой голове за то, что так легко согласился поехать в дурацкую Америку со своим дурацким грантом на дурацкие два семестра. Особенно, учитывая крошечную, почти незаметную деталь, на которую он даже не глянул, подписывая большой и красивый контракт. Обучение в академии длится не два семестра. Потом денег не дадут, нет. Единоразовая акция. Минхо в очередной раз бьётся головой об стол, но синяк, который он уже успел набить раньше от тысячи таких же актов самобичевания, тут же даёт о себе знать, и приходится слегка поумерить пыл и пожалеть мозги, ведь они ему явно ещё понадобятся. Как минимум сейчас, во время летних каникул, нужно придумать, что делать. Билеты обратно в Корею стоят столько, что проще купить собственный самолёт и выучиться на пилота (и получить ещё один грант на семестр — ехидно подсказывают мысли в голове Минхо), общежитие тоже скоро выставит счёт за лето, а это ещё не начался третий семестр… — В любом случае всегда можно найти подработку в стриптизе, — скалится Чанбин со своей койки. — Если хочешь, я даже помогу устроиться. — Тебе хорошо говорить, у тебя родители все четыре года оплатили, а у меня только дедушка и кошки в Корее, — кисло вздыхает Минхо, мышкой перебирая всевозможные вакансии на сайте по поиску работы. — Тут только постоянные должности, и аванс сразу за шесть месяцев никто не даст. — Возьми кредит, — пожимает плечами Чанбин. — В этом нет ничего такого, у нас процентов восемьдесят академии на студенческом кредите и ещё никто не умер. А постоянная должность — это же хорошо, залог хоть какой-то стабильности в жестоком капиталистическом мире. Мысль здравая и даже местами очень соблазнительная. Но Минхо на внутреннем уровне почему-то больше хочется лёгких денег. Например, выиграть пару миллионов в лотерею или чтобы внезапно обнаружилось, что где-то в Австралии у него умрёт очень дальний родственник и оставит огромное наследство одному Минхо. Или ещё что-нибудь такое в этом роде. Работать по-настоящему, с учётом его нагрузок в академии, не хочется совершенно. — А практиковаться кто за меня будет? — тут же выдаёт он самый свой последний и очевидный аргумент и даже немного ожидает услышать снова слово на букву «с» в ответ. — Первый важный проект уже через месяц! — Работай в ночном клубе, будут тебе и практика, и день… Минхо поднимает на Чанбина тяжёлый взгляд, и тот моментально осекается. Ладно, слова на букву «с» напрямую не прозвучало, но просквозило так, что Минхо уже чувствует лёгкое недомогание и дрожь по всему телу. И это в рекордные плюс тридцать пять как для Лос Анджелеса! — Да не обязательно стриптизёром, ты чего! — тут же вскидывается он и старательно закатывает глаза для верности. Ну да, конечно, именно это Чанбин и имел в виду, так Минхо ему и поверил. — Можно, например, уборщиком или охранником, хотя тебя в охранники вряд ли возьмут. Но заметать полы это не так и зазорно, к тому же с утра у тебя освободится площадка для практики, чем не польза? Это уже более рациональное предложение, хоть наследство в далёкой Австралии кажется планом гораздо интереснее и реалистичнее. Нехотя Минхо всё же кивает на такие доводы и вбивает в строчке поиска нужные слова. И с довольным выражением лица проходится вдоль картинной галереи через пару дней вместе с чудаковатым на вид её очень молодым владельцем, имя которого вылетело из головы практически сразу же после их короткого рукопожатия. Его щёки смешно двигаются в такт речи и вообще всеми повадками и движениями он напоминает не то куницу, не то белку. — Вы же творческий человек, а ведь танец — это такой же вид изящного искусства, как и картины! И любое средство самовыражения просто обязано двигаться в ногу со временем. Я просто обожаю нынешнее веяние пост-культуры во всём и именно поэтому, мне кажется, очень постироничным держать галерею, полностью состоящую из поддельных картин! — Вы совершенно правы, — осторожно замечает Минхо, проходя в зал, где добрую половину стены украшает эпичная, просто ужасающая картина какой-то катастрофы. Он неуютно ёжится, словно под чьим-то пронзительным взглядом, и машинально читает золотистую табличку возле самой картины. — Последний день Помпеи. Автор Джей Уан. — Это мой псевдоним, — мгновенно расцветает в скромной улыбке владелец галереи. — Я четыре года её писал перед дебютом на публику. Но вообще большинство картин написали мой отец и дед. На самом деле, идея создать подобную галерею, так сказать, музей поддельного искусства, принадлежала моему прапрадеду, он в Австралии жил. Кстати, единственный оригинал в стенах этого заведения принадлежит его кисти и находится он прямо за нашими спинами. Тут же Минхо неслышно подпрыгивает на своём месте и встречается взглядом с Этой Жуткой Картиной. — Портрет Хван Хёнджина с собачкой, — в ужасе шепчет он название с таблички и чувствует, как по спине пробегает неприятная испарина. Этот Хван Хёнджин вроде не такой жуткий и безобразный, но его немигающий взгляд чёрных глаз словно заглядывает Минхо в саму душу, а собачка эта похожа на какое-то исчадие ада, явно под стать своему хозяину. Не хотел бы он оказаться с ними двоими в одних временных рамках. — Именно, — кивает владелец галереи, подходя ближе к картине, словно не замечая этих чёрных волн таинственности, исходящих от самого Хёнджина, его собачки и даже от яблочно-грушевого натюрморта на маленьком столике, расположенного справа от жуткого дуэта. Минхо решает благоразумно остаться на своём месте и послушать историю, не приближаясь к самому углу. — Согласно нашей семейной легенде, Хван Хёнджин был единственным наследником самого губернатора Нового Уэльса! Испорченный и избалованный ребёнок совершенно никого не ставил в авторитет и уважал только свою собачку, которая, кстати, и изображена на картине. Отец заказал у моего прадеда, каторжника, сосланного в тюрьму на тот момент, написать его портрет, но так его достал, что дед в сердцах проклял все свои краски, талант и этого Хёнджина! — И что случилось дальше? — тихо спрашивает Минхо, едва владелец выдерживает драматичную паузу. — Больше никто никогда не видел паршивого мальчишку, кроме как на этой картине, — трагично всхлипывает тот, повернувшись обратно к Помпее. Минхо даже не осуждает, будь его воля — вообще убрал бы этот портрет подальше, лишь бы больше не встречаться с ним взглядами. — Видимо, он так достал самого графа, что дед получил хороший гонорар, отбыл заключение и больше не написал ни одной картины. Кстати, это тоже весьма метафорично и настолько замечательно подчеркивает саму концепцию нашей галереи, что только двадцать лет назад отцу удалось выкупить картину у частного коллекционера и, так сказать, вернуть в семью. Настоящая субверсия жанра! — И нам остаётся только принять иронический нарратив, — осторожно кивает Минхо и мысленно благодарит господа бога за то, что этот юный субверсионный нарратив наконец-то покинул зал с жутким Хёнджином и двинулся дальше. — Именно так! — горячо кивает тот, выходя в главный зал галереи. — Вы так тонко понимаете структурные слои иронии и нашей галереи, что у меня не остаётся никаких других вариантов, кроме как предложить вам эту должность! Я буду рад, если вы заступите в должность прямо сегодня же! В борьбе между духовным и меркантильным побеждает желание не вылететь из академии за неуплату нового семестра, к тому же директор Хан Джисон (как он ловко успел подсмотреть на визитке) даже разрешил Минхо практиковаться между обходами залов, так что сам боженька велел. Хван Хёнджин с собачкой и яблоками в ночной звенящей тишине кажутся ещё более жуткими. Настолько жуткими, что Минхо даже старается идти тихонечко и незаметно мимо этого зала. Как его кошки, по которым он жутко соскучился за год жизни в Америке. Мысль о трёх любимых грациях немного успокаивает, и подходить к картине становится не так боязно. Шажок, другой — Минхо даже задерживает дыхание — мазок фонариком по проклятущей картине в зловещем полумраке и… И Минхо визжит, как поросёнок перед последним своим вздохом, как только слышит вкрадчивое «пс, эй» исходящее прямо со стороны картины. — Кто здесь?! — кричит он, возможно, даже громче, чем планировал, и его голос звонким эхом отбивается от толстых кремовых стен, от больших и маленьких шедевров поддельного искусства и даже от самого проклятущего Хёнджина с его мерзкой собачкой. — П-с-с, это я, — сдавленным шёпотом отвечает ему пустота, заставляя и без того отчаянно работающее сердце гонять с утроенным ускорением. Джисон говорил ему, что в случае опасности следует нажать на тревожную кнопку, но какой злоумышленник будет пытаться завести с тобой разговор перед тем, как украсть копеечную подделку? Мысли рационально, мысли рационально, Минхо! Возможно, все эти разговоры — это только плод воображения, и если сейчас нажать на тревожную кнопку, то можно влететь на очень большие бабки и заработать репутацию главного ссыкуна академии. Как конкретно это прознают в самой академии, Минхо не знает, что-то просто подсказывает ему, можно сказать, вкрадчиво шепчет на низких тонах. — Свет включи. Дебил. Это явно не то, что подсказывает ему предчувствие, но по каким-то причинам Минхо всё же следует совету и с ужасом отшатывается от картины дедушки Джисона, как только на неё падает ровный, равномерный нейтральный белый свет из галогеновых ламп. Это не может быть просто игрой теней, Минхо совершенно уверен в том, что в дневном свете Хван Хёнджин со своей собачкой благородно держит спину в горделивой позе, а не, согнувшись дугой, грызёт яблоко с полностью набитым ртом. А ещё Минхо совершенно уверен в том, что нарисованные на холсте картины не могут двигаться и за несколько часов его первой смены в качестве охранника музея поддельного искусства технологии настолько далеко продвинуться не могли. — Ща, я дожую, — красивым голосом просит его картина на корейском языке, и Минхо, всё так же замерев в одной позе, покорно ждёт, пока Хван Хёнджин с собачкой манерно дожуёт яблоко со своего натюрморта. Это всё похоже на дурацкий психоделический сон, когда всё, казалось бы настоящее и незыблемое, вдруг принимает совершенно неожиданные формы и кажется удивительно нормальным? Как удостовериться, что из этого настоящее, а что — игра отдыхающего во сне мозга, когда с тобой разговаривает картина с набитым ртом из музея, где практически всё подделка? — Доел, — деловито сообщает картина и широко улыбается, демонстрируя все свои красивые нарисованные зубы. — Йо, чувак, меня зовут… — Хван Хёнджин с собачкой, — выдыхает Минхо, закрывая глаза. Чанбин как-то рассказывал, что попал в осознанное сновидение, когда практически всё, что он только мог представить, сразу же сбывалось, и он даже смог полетать на настоящем ковре-самолёте. Минхо тогда хмыкнул, мол, можно же было представить что-то поинтереснее, например, победить в национальном конкурсе и выиграть грант на обучение до самого последнего дня самого последнего семестра. Сейчас же он глупо таращится на довольно жутковатого Хван Хёнджина с собачкой, но не может заставить себя даже оседлать дурацкий ковёр-самолёт из сна Чанбина, не говоря о том, чтобы перенести себя в Нью-Йорк, на огромную сцену под сотней софитов. — Можно просто Хёнджин, — тянет картина, а потом демонстрирует достаточно пассивную собачку со всех возможных ракурсов. — Собачку зовут Ками. А ты, типа, и есть тот самый избранный? Интересненько. — Так, стоп, — несколько раз моргает Минхо, едва заставив себя оторваться от противоположной стены с выключателем. Окей, всего лишь осознанный сон. Осознанный, но не совсем до конца сон. — Как для исторической картины, у тебя слишком современная речь. И в каком смысле я избранный? Кем избранный? Тебя разве не посадили в картину, чтобы умерить твоё чувство собственной важности? Хёнджин в картине спокойно тянется к лежащей в миске груше, пока его собачка деловито спрыгивает с колен и пропадает из кадра. — Чувак, слишком много вопросов за раз, — хмурит брови Хёнджин, надкусывая грушу, но тут же её выплёвывает. — Фу, тупой воск. Джисон меня писал для своего студенческого проекта, а потом я случайно разбил какое-то древнее зеркало в мастерской, он ругался, как тварь, затем — БУМ! На всякий случай Минхо пригибается, опасливо оглядываясь по сторонам пустой галереи, но ничего подозрительного, кроме говорящей с ним картины, здесь и не происходит. Обычная июльская ночь, ничего особенного. — Бум? И? — И всё! — выпучивает на него глаза Хёнджин из картины. — Я не знаю, что случилось, только обрывком помню тебя и важного, как гусь, Джисона, когда он тебе показывал свою коллекцию. Кстати, Помпею не он писал, а его дед. И его картины никто не хочет брать себе в галерею, потому что он неудачник. И я уверен, что моя картина не отображает и процента от моей натуральной красоты… — Знаешь, с каждым твоим словом я начинаю всё больше понимать мотивы Джисона, — хмыкает Минхо, перебивая его на полуслове. Он несмело подходит совсем близко к картине и прикасается к прохладной поверхности высохшей масляной краски, покрытой лаком. Он совсем не искусствовед, но лёгкий химозный запах, исходящий от Хёнджина и его собачки, где-то за кадром явно подсказывает, что никакого дедушки из Австралии в этой истории могло и не существовать. И возможно, в этом дурацком осознанном сне в летнюю ночь действительно существует заколдованная картина, которую он случайно разблокировал. — В каком смысле? — спрашивает Хёнджин уже немного более настороженно, одновременно стараясь отдалиться от переднего плана картины куда-то вглубь, а тени, так старательно прорисованные ранее, становятся всё гуще и насыщеннее. Внезапно под шикарно расшитым синим с золотыми нитками камзолом показываются некрасивые серые треники, и всё вместе это кажется настолько смешным и тупым, что Минхо позволяет себе даже истерично запрокинуть голову назад и гоготнуть на пару секунд. — Мы с тобой говорим всего две минуты от силы, но мне уже хочется заблокировать тебя обратно в статичную картинку. Гифкой ты мне нравишься намного, намного меньше… — Ты тоже не красавец, — тут же отбивает Хёнджин, но даже сквозь достаточно тонкие мазки кисти Джисона Минхо может видеть слегка надутые губы и взгляд куда-то в угол его воображаемой закартинной комнаты. Ладно, наверное, он немного перегнул палку. Минхо уже открывает рот для извинений, но Хёнджин опережает его на какие-то жалкие доли секунды. — Но каким-то образом Вселенная тебя выбрала моим Избранным, который сможет вытащить меня и Ками из картины обратно в мир людей, — тянет он, всё так же уставившись в одну точку у себя в картине, и Минхо замечает маленькие морщинки на его лбу. Умиляется даже на секунду. — Наверное, тебе нужно поторопиться, пока роза, или что у тебя там в спрятано в темнице, не опала… Четыре секунды требуются Минхо на осознание этой фразы. Ещё две секунды он тратит на обработку и принятие решения. Если он каким-то образом смог включить эту болтающую слишком много картину, значит, наверняка, её можно как-то выключить, знать бы ещё как. — Эй, нет, стой, извини, извини, чувак, вернись, пож… Четыре секунды требуется Минхо, чтобы выйти из зала, где висит Хёнджин с собачкой. Столько же требуется, чтобы осознать, что болтать он способен только в его присутствии. Тут же в кармане звенит короткое оповещение. Чанбин интересуется, как проходит его первая смена в качестве наёмной рабочей силы. Замечательно. Лучше просто и не придумать. Минхо уже возносит пальцы над виртуальной клавиатурой своего телефона, чтобы напечатать всё, что он думает, но внезапно в голову приходит мысль опять о Хёнджине и его будь-она-неладна собачке. Десять секунд ему понадобилось, чтобы его заткнуть, это достаточно быстро. Но теперь становится интересно, сидит ли он всё так же в своей степенной позе или застрял в пространстве своей картины, как мальчишка, прижавшись носом к витрине с вожделенной коллекционной машинкой от Хот Вилс, дыша на стекло так, что оно становится немного потным… Так, слишком много воображения, вернись на землю, Минхо! Он прижимается к стене и тихонько ползёт в сторону зала. Вытягивает руку с телефоном всего на несколько сантиметров, быстро жмёт кнопку спуска и тут же прижимает телефон ближе к себе, рассматривая полученный результат, прежде чем разочарованно простонать: Хёнджин уже успел вернуться в исходную надменную позицию, собачка его снова сидит на коленях, а натюрморт, снова полный яблок и восковых груш. Слегка приблизив лицо Хёнджина, Минхо приподнимает брови и даже заглядывает внутрь зала. — Когда ты успел закатить глаза? — Когда увидел твою руку с телефоном, придурок, — вскидывается на него Хёнджин с небольшим раздражением в голосе. — Судя по всему, мне нуж… Секунда требуется Минхо, чтобы вынырнуть обратно, и фраза снова прерывается на полуслове. Он хихикает и заглядывает ещё раз. — Очень смешно. — Это и правда очень смешно, — улыбается он, по стенке проскальзывая полностью в зал Хёнджина. Вместо ответа, тот только закатывает глаза, слегка почёсывая спину своей собачки. — Совсем не смешно, придурок, — отвечает он, тяжело вздыхая. — У меня вообще-то имя есть, — вскидывается на него Минхо с наглой ухмылкой и одной ногой выходит из комнаты. — Ну так назови его, гений! А, и правда. — Зови меня Минхо, — отвечает он спустя некоторое время, присаживаясь наконец на небольшую лавочку прямо перед картиной. Видимо, чтобы созерцать величие и грациозность последнего дня Помпеи. К сожалению, Минхо всё же усаживается к ней спиной. — Но лучше, конечно, Господин… — Я понял, Минхо, — тут же перебивает его Хёнджин и слегка ёжится под неодобрительным взглядом. — Минхо-ши! Лучше скажи, как ты меня будешь высвобождать из картины? — В каком смысле? — моргает он, склоняя голову на правый бок. Хёнджин едва заметно, насколько позволяют детали прорисовки, хмурится и цепляется в загривок собачки сильнее. — Ну, раз я могу двигаться и разговаривать только в твоём присутствии, значит ты — мой избранный! Значит, только тебе известно, как меня высвободить обратно и сбросить чары Джисона! Минхо, вместо ответа, долго пялится в глаза Хёнджину. Тот снова пятится вглубь картины, оставляя на своём нарисованном лице всё больше и больше тёмных, грубых мазков тени, пока вовсе на месте картины не остаётся только тарелочка с фруктами и мелькающая время от времени собака в нижних углах картины. — Ну, или нет… — наконец шепчет он, растерянно усаживаясь обратно. — Возможно, ты завтра вообще уволишься и больше никогда не придёшь, а я так и останусь одинокой картиной в музее для ленивых, где вообще всё ненастоящее, кроме меня самого… Навсегда… Удивительной способностью обладает этот Хван Хёнджин со своей собачкой. Только ты к нему проникаешься искренней, неподдельной жалостью, как в нём тут же просыпается драматизм уровня всех этих подпольных студенческих театров, и жалко уже становится собственное потраченное время. Возможно — Минхо не отрицает — возможно, это всё — всего лишь сон, в котором Хёнджин выступает в роли его инфантильного и чересчур самовлюблённого альтер-эго, цель которого разрушить вполне состоявшуюся здоровую психику самого Минхо посредством смеси пяти тысяч известных сказок и легенд, и пока что у него это прекрасно получается. Возможно, Хван Хёнджина вообще и не существовало никогда и его настоящему «Я» уже нужна настоящая психологическая поддержка. Возможно, для того, чтобы разобраться в себе и выпустить альтер-эго из психологической тюрьмы в виде картины, ему придётся действительно что-то придумать в этом сне. — Но я честно понятия не имею, что нужно делать, — говорит Минхо вслух сперва Хёнджину, а потом и на следующий вечер Чанбину, собираясь заступить на свою вторую смену в том странном месте. Минхо практически наверняка уверен, что всё, что происходило прошлой ночью — не больше, чем забавный сон, потому что не умеют картины разговаривать, а тем более, вести себя, как избалованные принцесски. В качестве аргумента «против» — фотография картины, которую он сделал в три часа ночи и пять минут, где эта самая избалованная принцесска так старательно закатывает глаза. — Мне кажется, что это просто оптический эффект, а всё остальное — плод твоего больного воображения, — соглашается с ним Чанбин, рассматривая фотографию. — Да и вообще. Он жутковато выглядит, думаю, пару ночей он мне тоже будет сниться в кошмарах. — Это из-за ракурса, — выпаливает Минхо, а потом тяжело сглатывает и продолжает уже более ровным голосом: — В жизни этот Хван Хёнджин с собачкой ещё хуже выглядит! Кстати, можешь как-нибудь зайти ночью, я покажу. — Имя ещё такое знакомое, — бормочет Чанбин, глядя в окно, из которого видно только часть их довольно неприбранной улицы и оранжевые блики заката, отражающиеся от окон соседних домов. — Я его точно слышал где-то здесь, в Америке… Хван Хёнджин… — Может, в книжке какой-то был персонаж, — пожимает плечами Минхо, набрасывая на себя кепку, которую ему выдал Джисон в дополнение к форме, хотя зачем ночному охраннику кепка с козырьком? Защита от назойливых болтливых картин? — Мне всё ещё кажется, что это не больше, чем дурной сон… В чём он снова со звоном разбившихся надежд разубеждается, едва стоит ему зайти в тот самый зал на обход. — Минхо, я скучал, — безапелляционно заявляет Хёнджин, состроив умилительную, по его мнению, мордашку. В ответ Минхо даже не поворачивает голову в его сторону и точно так же деревянными шагами проходит в следующий зал, делать обязательный осмотр имущества. Он не совсем уверен, почему Джисону нужно устраивать ночную охрану именно здесь и тем более, платить так хорошо, словно он охраняет золотые запасы страны, а не какие-то подделки картин и заколдованный артефакт с замашками принцессы драмы, но Минхо сейчас не в том положении, чтобы задавать вопросы. Сейчас он стоит в очень некомфортной позе из-за банка, согласившегося выдать ему кредит на последующие семестры учёбы, и как-то это нужно отрабатывать, но стриптиз всё ещё не вариант, так что приходится бежать из этого жуткого зала, поджав ягодицы, и делать вид, что так и надо. Минхо всё ещё пытается верить, что болтающий Хёнджин с собачкой — плод его больного воображения, но на этот раз он на всякий случай выпил несколько чашек эспрессо подряд, и сердце его теперь трепыхается в груди, как рыбка, пойманная на крючок ловким рыбаком, точно так же стараясь вырваться ради выживания. Первый обход даётся ему достаточно легко и даже позволяет выиграть немного времени на поиск «куда обращаться, когда с тобой заговаривают картины» в гугле, но все сайты предлагают обсудить Гарри Поттера и его вселенную, и Минхо даже удивительно, что ещё никто в реальной жизни не жаловался на беседы от назойливых картин. Никто, тем более, не знает, что делать в таких ситуациях, так что, наверное, игнорирование проблемы могло бы стать лучшим решением, если бы… Если бы Хёнджин с собачкой сидели в своей картине и молчали в тряпочку, а не пели корейскую народную песенку Ариран во всю глотку во время второго обхода залов. Минхо очень сильно жалеет, что они находятся в разных измерениях и даже на ногу ему наступить не представляется возможным. Но ничего, он и на этого певуна найдёт управу. Он с гордо поднятой головой проходит мимо и всё так же незаинтересованно покидает зал, выдыхая с облегчением, как только песня обрывается на полуслове. Как ни крути, эта особенность картины ему нравится больше всего. Было бы ещё веселее замирать в неловкой позе, но так тоже сойдёт. На третий обход (и в гугле всё ещё не появилось ни одного толкового совета) в зале с Хёнджином и собачкой подозрительно тихо. Как и должно, в принципе, быть музее ночью, но только здесь тишина гнетёт Минхо максимально сильно. Он даже подумывает на следующий обход включить музыку в телефоне, как резко подскакивает чуть ли не до четырёхметрового потолка от неожиданного вопля голосом Хёнджина. Собачка, по всей видимости, решила дипломатично промолчать. — ХА! Попался! — кричит Хёнджин на сумасшедшей громкости. — Ты всё же меня слышишь, больше не сможешь притворяться, ха-ха-ха! — Клянусь, Хёнджин, я найду способ выковырять тебя из картины только для того, чтобы навалять тебе так сильно, что ты потом сам будешь только рад уползти обратно в свой двухмерный мирок, — шипит Минхо, неслышно, на цыпочках, подбираясь ближе к самой картине. — Найдёшь же, — тяжело сглатывает Хёнджин и снова отдаляется от переднего плана. Без должного освещения, только в очень тусклом свете от уличных фонарей, его теперь совсем не видно, и от этого вся композиция выглядит по-настоящему жутко. Тем временем он продолжает: — и спасёшь. И я буду тебе очень-очень благодарен, правда! — Для начала дай мне спокойно выполнить работу, а я честно обещаю подумать, что могу сделать в этой ситуации, — выдыхает Минхо, разворачиваясь на каблуках спиной к Хёнджину. — А если ещё раз посмеешь меня напугать, то я выкраду и сожгу твою картину к чертям собачьим, ты меня понял?! — Буду тише воды и ниже травы, — жалобно пищит Хёнджин, и в какой-то момент Минхо даже становится совестно за то, что он ему наговорил. Ему просто нужна помощь, а так случилось, что единственная живая душа, которая действительно может что-то сделать, это только сам Минхо. И, наверное, на месте Хёнджина он бы тоже вопил и умолял о помощи. Хотя… Если яблоки достаточно вкусные, то быстро бы смирился со своей судьбой и просто получал удовольствие, созерцая внушающую ужас картину напротив. Он выходит из зала в полной растерянности, даже не обернувшись напоследок. Обуреваемый разными подступающими мыслями тут и там, Минхо машинально скользит фонариком по другим картинам музея, считает каждый сделанный шажок и всё больше понимает, что помощь извне ему очень понадобится. Совершать звонки сейчас неприлично поздно, хоть Минхо уверен на сто процентов, что ему ответят с первого гудка. Именно поэтому он, неожиданно даже для себя самого, приходит в галерею посреди дня своего первого выходного и по счастливой случайности сталкивается нос к носу с самим Хан Джисоном, которого и хотел вызвонить. Ведь, если верить самому Хёнджину, именно он послужил началом всех событий, которые и привели к трагическим последствиям и заключению в весьма своеобразной тюрьме, ключ от которой небеса вручили Минхо. Осталось только найти замок — какие пустяки. — Минхо! Какая неожиданность! Я как раз о тебе думал! — с широкой улыбкой восклицает Джисон, слегка приобнимая его за плечо. — Мне как раз нужна твоя помощь, не хочешь прогуляться к моей мастерской? — С удовольствием, директор Хан, — улыбается он и идёт следом за ним по залитым дневным светом коридорам, увешанным искусно выполненными подделками шедевров мировой живописи. В какой-то момент Минхо даже думает, что какой-то толк во всей идее музея есть, ведь хотя бы таким нехитрым способом можно привлечь скучающего туриста обратить внимание на что-то красивое, заставить его взять паспорт и отправиться в кругосветное путешествие, чтобы потом смочь сравнить подделку и оригинал и естественно согласиться, что оригинальная картина выглядит намного лучше и интереснее. В итоге, все стороны остаются довольны и каждая получает свою выгоду. Очень интересный бизнес. — Всякий раз, когда я делаю обход по залу, — осторожно начинает он, поглядывая на беспечного Джисона. Они как раз подходят к залу с Хёнджином. Интересно, а будет ли он шевелиться, когда в зале они не одни? — Всякий раз, когда я делаю обход по залу, мне становится интересно, почему именно Хван Хёнджин с собачкой? — В смысле? — тут же спрашивает Джисон, как раз останавливаясь у этой картины. Хёнджин вроде и кажется застывшим, как и все другие картины в этой галерее, но в то же время Минхо физически чувствует взгляд его тёмных глаз на себе. Долгий, изучающий взгляд. Умоляющий взгляд. Умоляющий помочь. — Я имею в виду, что этот музей полон подделок и только эта картина настоящая. Внушающая ужас. Нагоняющая беспричинную панику и усталость. Почему именно она? — Семейная реликвия, — просто отвечает Джисон. И зачем-то подмигивает Хёнджину. Но зачем? Зачем бы владельцу картины, который даже не принимал участия в её создании, делать это? Зачем столько внимания? Зачем Джисон нанял именно Минхо без особых собеседований? Зачем? — А ещё мне интересно, — продолжает Минхо, как только они отходят на пару шагов. — У картины интригующая история. Граф, который наказал сам себя плохим поведением и оказался заточён в картине… У него же должен быть способ оттуда выбраться? Как во всех сказках! Вроде слезы искренних чувств или поцелуй, или что-то в этом роде… — Ну, я никогда не задумывался о том, чтобы целовать Хёнджина, — хихикает в ответ Джисон, когда они наконец проходят все залы и оказываются в небольшой мастерской, пахнущей растворителем на базе толуола и свежей древесиной. Прямо перед ними двоими, опёршись о стену, стоит колоссальных размеров полотно, накрытое чёрной материей. — Вообще не думаю, что он пропадал. Дедуля мой, хоть тот ещё шутник, но вряд ли он убивал сына графа за плохое поведение, так что, скорее всего, просто наказал его, написав вот так. — Как? — вырывается у Минхо, но Джисон его явно не слушает, подбежав с заговорщицким выражением лица к картине, и театрально хватает кусок ткани за самый верхний уголок. С небольшим смешком Минхо отмечает, как забавно тот поднимается на носочки. — Хватит говорить о дедулиных картинах! Я хочу тебе представить свою новую подделку! Мне кажется, тебе понравится! На счёт три! Раз! Смутно, на периферии сознания, Минхо не нравится этот резкий скачок тем и как Джисон постоянно сводит легенду о Хёнджине в какую-то совсем сказочную и банальную плоскость. Но его харизма настоящего шоумена, его неуёмная энергия (да и банальное любопытство) заставляют пойти на поводу в очередной раз, так что на этот раз он поддаётся и даже немного подыгрывает. — Два… — Три! Как тебе? Правда, эпично? Да. У Минхо даже слов нет от того, насколько это выглядит эпично. Он просто стоит перед гигантской свеженаписанной картиной Джисона с раскрытым от изумления ртом, не в силах издать и звука.  — У вас, как я посмотрю, пунктик на большие полотна, — только и выдавливает он из себя, когда первичный шок от картины немного слабеет. — С такими есть, где разгуляться, — сияет Джисон и слегка дёргает подбородком. — Видишь этого красавца по центру? Его зовут Султан! — Ему очень… К лицу, — кивает Минхо, всё ещё рассматривая всё это эпическое великолепие прямо перед ним. У Джисона какая-то гигантская производительность, раз он написал уже две громадных картины каждая метра два в высоту и, скорее всего, портрет Хёнджина в свои ещё-даже-не-тридцать. Либо… Либо он продал душу дьяволу и теперь работает со скоростью принтера. — У меня к тебе вопрос как к человеку, который постоянно держит в голове все картины музея во время обхода, — тихо говорит Джисон после небольшой неловкой паузы, повисшей между ними, пока Минхо рассматривал каждую крошечную деталь этой монументальной работы. — Где она будет смотреться лучше всего? Как думаешь, куда её повесить? — Ну… Я не сказать, чтобы специалист в этом плане, — начинает Минхо, но ровно через две секунды осекается под мощным напором энтузиазма Джисона. — Я знаю! Можно пока снять «Последний день Помпеи», её повесить по правую сторону от окна, а любовников тогда на место Помпеи… — Прямо напротив Хёнджина, — договаривает Минхо в один голос с Джисоном, и они оба прыскают, смешно сморщив носы. — Уверен, ему понравится, — гораздо тише добавляет Джисон, и именно эта фраза пока что пугает Минхо больше всего. Он уже не сомневается, вся эта байка про деда из Австралии — наглая сказка, чтобы запудрить ему мозги. Он совершенно точно что-то знает о самом Хёнджине, и как его из картины обратно выковырять. Знает, что Хёнджин оживает только в присутствии определённых людей (и Минхо хочет думать, что он не один такой определённый человек во всей Вселенной). Знает, что способен разговаривать только, когда определённый человек находится в помещении один. Джисон, чёрт возьми, даже не спрашивал, от чего интерес Минхо к картине настолько возрос за его несколько смен! Но всё равно тот молчит и отшучивается по каким-то своим дурацким причинам. Молчит и сам Хёнджин, увильнув за своей собачкой из кадра после прямого вопроса. — Может, вы девушку между собой не поделили? — рассуждает Минхо, сидя на лавочке в свою смену перед картиной Хёнджина в позе лотоса. Джисон всё ещё не поменял картины местами, но обещал вызвать бригаду буквально завтра. Даже приглашал поприсутствовать на этом процессе. И разумеется, Минхо не смог отказать. И совсем не потому, что хотел посмотреть на реакцию Хёнджина, так сказать, вживую. Если это слово вообще к нему применимо. — Какую девушку? Ты разве не видел, что натуральнее него только радуга? — закатывает глаза Хёнджин, вернувшись наконец в кадр. Его руки немного дрожат, и Минхо мимоходом отмечает, как он пытается это скрыть, зарывшись пальцами в густую шерсть своей собачки, которая как ни в чём не бывало лежит на его коленях и, кажется, даже слегка виляет хвостиком. — Ну тогда парня, — пожимает плечами Минхо. — С вами, геями, так сложно! — Можно подумать, в тебе осталось что-то натуральное! — Я вообще пан! — А я тогда панночка, — цокает языком Хёнджин, отворачиваясь к стене. Весь этот разговор его явно нервирует. И, как ни странно, Минхо чувствует тот самый прилив сил, после которого Чанбин старается не показываться на его глаза минимум неделю. — По тебе видно, что ты принцесска, — улыбается он во всё лицо и немного ёрзает на своей лавке. — Кстати, я тут вспомнил кое-что, тебе точно понравится. Забавно, что Хёнджин реагирует практически точно так же, как и должна бы отреагировать его собачка: смешно поворачивает к нему голову и придвигается на самый передний план своей картины. И ещё забавно, насколько он лёгкий и отходчивый, вон, даже на принцесску не обиделся. Минхо бы явно плюнул в него, даже несмотря на то, что плевок бы даже не смог вылететь из картины. — Я же на днях говорил с твоим ненаглядным не просто так! Он сказал, что хочет поменять «Помпею» на кое-что другое… — Давно пора, — тут же перебивает его Хёнджин. Его глаза загораются смешными нетерпеливыми огоньками, и от этого вся ситуация с перестановками и всей его отходчивостью становится в несколько раз веселее. — В смысле, она меня бесит, эта гигантская штука в комбинации с тобой. Так что я не против перемен. Хотя лучше бы туда повесили зеркало, вот тогда было бы идеально и очень красиво… — Зачем? — моргает Минхо. Хёнджин многозначительно молчит, поправляя свои длинноватые чёрные пряди. — Думаешь, людям будет приятнее шарахаться в обе стороны, как тебя увидят? — Ты очень злой, — вздыхает тот под крайне довольную, практически кошачью улыбку Минхо. — Короче, не томи, что там за картина? Я слышал, Джисон её хотел показать тебе? Показал, да? — А, так ты в дневное время можешь слышать меня и видеть? Прикольно, — тут же отвечает он, небрежно махнув рукой в сторону картины, жить которой на том же месте осталось сутки от силы. — Двигаться только не могу, — пожимает плечами Хёнджин и несколько раз быстро кивает. — Так что за картина? Очередной шедевр мировой живописи? — Нет, на этот раз ничего особенного, но тебе понравится. Называется «Любовники моей жены». — Да хватит мне пенять, что я гей! — взвизгивает Хёнджин, но Минхо не слушает, потому что его карман вибрирует от входящего сообщения. Это Чанбин. Минхо внимательно читает все входящие сообщения и медленно поднимает голову на Хёнджина, у которого уже наверняка на языке собрались все колкости мира для ответов. Он играет на опережение. — Какой сейчас год? — спрашивает Минхо, резко сбросив с себя ту самую игривую атмосферу, которая незаметно возникла между ними за весь вечер, проведённый вместе. — Две тысячи… Тринадцатый? Максимум, четырнадцатый, потому что Джисон как выглядел неловкой малолеткой, так и выглядит, — неуверенно тянет Хёнджин, прикусив нижнюю губу. — А что? — Не угадал, — хмурится Минхо, перечитывая сообщения от Чанбина. — Красавица, ты проспала в своём хрустальном гробу семь лет! А перед этим считалась самой перспективной девкой в нашей академии… — Начнём с того, что я вообще не девка, — выдыхает Хёнджин, скрестив руки на груди, и поворачивается к нему боком. — Но семь лет? Реально? Я помню только мастерскую Джисона, зеркало это проклятущее и потом всё — бум, вспышка. — Ага, я помню, и следующее воспоминание — я на собеседовании, — заканчивает за него Минхо, нервно постукивая ногтями по пластиковой крышке телефона. — Ты бесследно пропал семь лет назад, полиция проводила очень масштабные поиски, искали даже в Корее. И… — И? — переспрашивает Хёнджин, но в самый последний момент голос его слегка дрожит. Минхо нерешительно закусывает губу, пряча погасший телефон обратно в карман. — Давай, порадуй меня. — Скажи это вслух, — закатывает глаза Минхо, но вопреки своим же словам, делиться такой новостью он не спешит. — Ты — вампир, Хёнджин. Поэтому терять тебе нечего. Что происходит между тобой и Джисоном? — Мы очень с ним поссорились после того, как я случайно уронил зеркало, пока позировал для его курсовой работы, — наконец очень тихо и очень медленно начинает отвечать Хёнджин. Руки его всё ещё теребят спину несчастной собаки, но в целом композиция остаётся практически статической. — Он такую истерику развёл из-за какой-то стекляшки! Можно подумать, он не купит новое в ближайшем Волмарте по акции! — Хёнджин. Он недовольно цокает, но рассказ продолжает. — Зеркало, кстати, хлопнулось на очень мелкие осколки, всю мастерскую ими усыпало! Я предложил помощь, но Джисон был очень зол на меня, ну мы и… Подрались… А потом он меня неудачно толкнул в мой же холст… И… — И бум, вспышка — я помню, — заканчивает за него Минхо, закатывая глаза куда-то вообще в потолок. — Нет, — шепчет Хёнджин и резко замолкает. Между ними повисает очень долгая пауза. Воздух внезапно становится очень густым и неприятным, словно полностью состоит из стекловаты. Минхо неприятно его вдыхать. Маленькие острые колючки слишком быстро проникают в лёгкие, распространяются по каждой клеточке и бьют наотмашь в один момент. — Да не убивал он меня! — наконец продолжает Хёнджин, и Минхо клянётся жизнями всех своих трёх кошек — он это сделает за Джисона сразу же, как только они окажутся в трёхмерном мире одновременно. — Но я сейчас буду звучать как шизофреник, наверное. — Разговаривать с картинами тоже не шибко психически здоровая практика, — фыркает Минхо, поворачиваясь лицом к коридору. Ему уже давно пора сделать очередной обход, но вроде как никто никуда не успел проникнуть, а главная мистическая реликвия находится в полнейшей безопасности прямо перед ним и даже уже успела прилично натереть мозоль на глазу своим надменным лицом. — Ладно. Короче, он меня толкнул в картину, но я не сломал полотно и даже не убился об острые опоры. Я как бы вогнулся внутрь? Поверхность картины стала мягкой, и меня туда заключило всего, вот и всё. — А почему ты раньше молчал? — моргает Минхо, повернув голову обратно в его сторону, и смотрит на него, словно в первый раз за всё это время. Это не картина, не приступ его больного воображения и даже не шизофрения, а живой человек, который пропал из этого мира и внезапно очутился в другом. Который вообще на сегодняшний день считается… — Потому что Джисон понятия не имеет, как меня отсюда вытащить, — внезапно перебивает все мрачные мысли Хёнджин своим высоким голосом. — Прикинь, ты толкаешь человека, а он, вместо того, чтобы отбросить коньки, внезапно падает в картину? Тела конечно тоже нет, но тут уже никак не докажешь, что он непричастен. Вот он и решил меня повесить в галерее, ожидая, что кто-то вроде тебя придёт и вызволит меня обратно, но пока что велел просто молчать… — Два вопроса, — кивает Минхо, задумчиво покусывая щёки изнутри. — Джисон тоже может с тобой говорить? Хёнджин неуверенно кивает, смотря куда-то вниз, на собачку. — Собака тоже попала в картину после толчка? — вдруг озаряет Минхо. Это не тот вопрос, который он хотел задать, но эта подозрительная покладистость, эта безграничная терпеливость наводит на тонну других вопросов. — Нет, Ками плюшевый, — отвечает ему Хёнджин, впервые за всё время приподнимая собаку так, чтобы было видно плюшевые швы на пузе. Я позировал с плюшевой собакой, а сам образ уже доделал Джисон в картине. А ты думал, он и в жизни был такой же тихий и покладистый? — Я боялся, что и собака у меня будет избранная, — незлобно рыкает Минхо, поворачиваясь спиной к Хёнджину. — Хорошо, что только мои кошки остаются единственными в своём роде. Ему жизненно необходимо поговорить с Джисоном. И на этот раз он уверен, что свернуть тему у него не получится. Не из того материала делан Минхо! Но на всякий случай, для верности, на следующий день он берёт с собой Чанбина. — Прикольно, — выдыхает тот, рассматривая картины в самом первом зале. — Они все как настоящие! — Они и есть настоящие, — вздыхает Минхо рядышком. Краем глаза он замечает небольшую возню неподалёку от Хёнджина и довольно выдыхает: они пришли как раз вовремя. — Они же существуют все, разве что, в виде копии. — Зануда, — тут же отвечает Чанбин. — Я это и имел в виду. Минхо даже не обижается, весело усмехнувшись на его замечание. Он просто ведёт его в зал с Хёнджином и резко останавливается прямо у входа. — Здесь все картины подделки, кроме одной, — говорит он, а потом тянет немного замешкавшегося Чанбина в зал. — Этой. Это тот самый Хёнджин, о котором мы с тобой уже неделю говорим. — Господи, он выглядит ещё страшнее, так сказать, вживую, — шепчет Чанбин, тяжело сглотнув. Минхо стреляет в него недоверчивым взглядом и поворачивается обратно к картине. — Как по мне, Хёнджин как Хёнджин, — пожимает плечами он. — Не сказать, что прямо Бог, сошедший с небес, но он даже немного красивый. Родинка такая милая под правым глазом. Внезапно Минхо чувствует на себе очень странный взгляд Хёнджина и только сейчас осознаёт, что сказал это прямо при нём, можно сказать, признался в любви, глядя ему в глаза. Уши начинают стремительно краснеть, и, кажется, деваться уже некуда, как он наконец слышит спасительный щебет Джисона. Он тут же поворачивается спиной к Хёнджину и наконец обращает внимание на то, что в зале вообще-то меняют картины. — Аккуратнее, я эту картину три года писал! — кричит Джисон рабочим, которые, кажется, и без того боятся лишний раз выдохнуть. — Минхо, — тем временем шепчет Чанбин ему на ухо. — Заткнись, — цедит он в ответ. Его уши всё ещё горят от смеси стыда и… Стыда за то, что он сморозил такую глупость прямо перед Хёнджином. — Минхо, ты что, — толкает его локтём в бок Чанбин так, что приходится отскочить немного назад. Работники в это время неловко поворачивают громадную картину, вжимая их двоих практически вплотную к стене. И здесь Минхо готов поклясться. Положить руку на неважно какую конституцию и заявить. Вместо того, чтобы вжаться лопатками в прохладную и твёрдую стену музея, он словно погружается в мягкий поролон на какую-то долю секунды, пока картину с последним днём Помпеи подхватывают и уносят к противоположной стене. — Вы очень вовремя, — кричит на них Джисон, жестом приглашая к себе. — Хотел посмотреть, как будет смотреться миллиард кошек в дневном свете, — скалится Минхо, кивая в сторону Хёнджина. — И как миленько будет выглядеть единственный живой уголок в музее, кроме моей сторожки. Не так ли, директор Хан? Чанбин непонимающе моргает, переводя взгляд то на красного, как помидор, Минхо, то на бледного, как смерть, Джисона, и всё же решает, в конце концов, разрядить обстановку. — Меня зовут Со Чанбин, — говорит он Джисону и протягивает ему руку. — Очень приятно познакомиться. — Хан Джисон, — уже не так уверенно отвечает тот, всё так же обеспокоенно глядя на одного Минхо. — Владелец музея поддельного искусства. — И удивительного артефакта, — добавляет Минхо довольным тоном, дёрнув напоследок подбородком. Джисон тут же округляет глаза и едва заметно трясёт головой. — Я думаю, вам будет интересно посмотреть на всю экспозицию вместе с владельцем, — говорит он, приобнимая Чанбина за плечи, и жестом просит подождать несколько минут за его спиной. — Пока Минхо проследит за тем, как закрепят сорок две кошки на этой картине. — Ага, идите, развлекитесь, — машет им рукой Минхо, усмехнувшись напоследок. Он даже не сомневается, что его намёки поняли правильно, и с удовольствием принимается командовать рабочими. Через несколько минут он получает короткое сообщение от Джисона и понимает, что он всё сделал правильно. И присаживается на ту самую лавку, что и обычно, но спиной к Хёнджину, незаметно показав тому средний палец, как только все сорок два любовника чьей-то жены заняли своё законное место на стене. Впрочем, от дурацких воплей и тонны комментариев от Хёнджина во время ночной смены Минхо это не спасает. — Я тебе понравился? Я тебе понравился? Я тебе нравлюсь, да? Нравлюсь? Нравлюсь? — беснуется он в своей раме и дьявольски хохочет. Уши Минхо уже настолько горячие, что наверняка давно превратились в угольки. Удивительно только то, что при этом он всё ещё прекрасно слышит все драматичные причитания Хёнджина. — И родинка моя тебе нравится? Под левым глазом! — Разве она не под правым глазом? — тут же моргает Минхо, мгновенно разворачиваясь вокруг своей оси на сто восемьдесят градусов. Хёнджин без слов тычет себе пальцем в правую щёку и смотрит на него, как на дурачка. — Левым! Так. Минхо смотрит на Хёнджина словно в самый первый раз несколько недель назад, когда тот незаметно его позвал в ночи во время обхода. Вспоминает всё, что он говорил, старается отбросить ненужное. В голове тут же назревает новый вопрос, но в зал заходит Джисон, и вся эта тягостная атмосфера непонимания (и ещё немножко стыда) слегка рассеивается от его милой улыбки. — Значит, я не ошибся и у Хёнджина всё же есть избранный, который нам поможет? — произносит он вместо приветствия и разрешает себе присесть возле Минхо. — Кстати, Хёнджин, как тебе картина? — Лучше, чем вы оба, — фыркает он со стены, на что Минхо только закатывает глаза. — Именно поэтому вам нужно искать ещё одного избранного. Я помогать вам не собираюсь. Даже если бы знал как. — Тогда зачем ты здесь, в музее? — тихо спрашивает Джисон, склонив голову на плечо. Минхо мягко пожимает плечами и кивает в сторону его телефона, где краем глаза он замечает переписку с Чанбином. — Нужно заплатить за учёбу, иначе меня выгонят, банк кредит одобрил, но его нужно потихоньку отдавать, — отвечает он, грустно улыбнувшись. — Сторожить королеву драмы всё-таки получше, чем танцевать стриптиз, так что я здесь. — Я бы выбрал стриптиз на твоём месте, — заявляет Хёнджин, аппетитно закусывая яблоком. — И танцевальная практика, и денежки рекой текут прямо в трусы. — Нужно ли мне напоминать, что сейчас твоё место в картине, откуда мы пытаемся тебя вызволить? — лениво усмехается Минхо под короткий смешок Джисона. — А вы действительно парочка, подобранная на небесах, — говорит он, выходя из мессенджера. Краем глаза Минхо замечает достаточно длинный список в заметках, и он ему не нравится уже с самого начала. — Но хватит болтать, пора приступать к делу! Я на досуге набросал небольшой список для избранного, как можно вызволить нашу принцессу из двухмерного плена, слушайте… Хёнджин и Минхо (к его собственной досаде) возражают одновременно. — Я не принцесса, — дуется Хёнджин, скрестив руки на груди. — Я что-то не помню, чтобы давал согласие на помощь, — вкрадчиво сообщает Минхо с широкой улыбкой. — Да и нужно ли мне помогать картине вашего австралийского дедушки, директор Хан? — Я был неправ, признаю, — кивает Джисон. — И приношу извинения. История с картиной дедушки — прикрытие от любопытных глаз, чтобы было поменьше вопросов от прохожих и полиции. Ты же знаешь его историю? — Чанбин рассказал слухи. Но вас разве не смущает… Что вот он под носом сидит, гладит плюшевую собаку у всех на виду… Пока его ищет полиция. — Он же в картине жуткий, как смерть, получился, — усмехается Джисон, взмахнув рукой в сторону Хёнджина, который на это только недовольно цокает. — Никто его не узнает, а потом придёт Нео и всех спасёт. — Неужели он таким был писаным красавцем в жизни, что это считается его безобразной версией? — выпаливает Минхо и тут же тихо пытается откусить свой слишком длинный язык и слишком быструю реакцию организма. — Кстати, Джисон, он считает меня красивым! Даже родинку видит! Под левым глазом! — Под правым, — поправляет его Минхо и ловит на себе странный взгляд Джисона. — Я не помню, под каким у него глазом была родинка, но тот факт, что ты её можешь видеть, очень сильно меня тревожит. Для всего мира Хёнджин сейчас примерно похож на Чубакку. Что ты чувствуешь, когда трогаешь картину? Они пересматриваются с Хёнджином. Наверное, глупо с ним спорить, с какой стороны находится родинка под глазом — всё же он с ней с самого детства. К тому же не может же Минхо влюбиться настолько, чтобы видеть в Чубакке очень красивого парня в беде. Что-то во всей этой истории с заключением в картину не так. Что-то не вяжется. Минхо встаёт с лавки и неслышно, на носочках подходит ближе к картине и осторожно кладёт ладонь в нижний левый угол прямо над рамой. И вопреки прохладноватой гладкой поверхности отделочного лака, который он ожидает ощутить, Минхо снова, как и тогда, днём, словно вжимается в мягкий поролон, который вот-вот провалится, стоит нажать посильнее. — Я чувствую только раздражение, — врёт он, нахмурив брови. Джисон вздыхает и что-то отмечает в телефоне. — Что-то не клеится. Может, вы тогда что-то сказали особенное? — Сим-сим, откройся, — ехидно комментирует над его душой Хёнджин. Джисон качает головой, озираясь по сторонам. — Мы много ругались, но я не думаю, что именно это открыло портал… — У вас в списке есть пункт «обложить Хёнджина матом»? — спрашивает Минхо и тут же, не стесняясь в выражениях, высказывает всё, что думает обо всей ситуации. — Ну что? Можешь теперь выйти? Хёнджин фыркает, но стучит костяшками пальцев по поверхности картины. До них тут же доносится характерный глухой стук, словно между ними сантиметров десять брони — Нет, всё ещё стеклянная стена. — Мне кажется, я знаю, что нужно сделать, — перебивает их Джисон, неловко закусывая губу в попытке спрятать издевательскую улыбку. — Нет, с картинами я целоваться не собираюсь! — восклицает Минхо, на всякий случай отскочив на метр от Хёнджина, словно тот может вытянуть руки из своего заточения и втянуть его внутрь. — Ты единственный его видишь в истинном обличье, — парирует Джисон, выставив указательный палец в потолок. — Плюс, по статистике — это самый действенный способ развеять чары практически в любом мировом фольклоре. Да и в крайнем случае ты поцелуешь не Хёнджина, а только неприятную поверхность, это не считается позором. Лицо Хёнджина в этот момент сложно прочитать. Щёки его становятся милого персикового оттенка, и ему это даже отвратительно к лицу. Он неловко облизывает губы и отворачивается от прямого взгляда Минхо, глядя куда-то в сторону, в потолок. — Отверни… тесь, — коротко бросает он Джисону, глазами пробегаясь по всему залу. В дальнем левом углу он замечает стул и тут же за ним идёт. — Я никому ничего не скажу. — Отвернитесь, — повторяет Минхо, поставив стул прямо под картиной Хёнджина. Джисон вздыхает, но всё же поворачивается лицом к Султану и компании у противоположной стены. — А ты закрой глаза и приложи губы к стене, — шепчет он, влезая на стул. Приходится немного согнуться, чтобы попасть прямо по его губам. И чуть не падает на пол, когда неожиданно от мягкости поверхности проваливается вперёд и чувствует лёгкие, почти незаметные тёплые касания у себя на коже. Он распахивает глаза и видит перед собой такого же шокированного Хёнджина. Фантомный вкус яблок на губах вопит о произошедшем гораздо громче, чем то, что он видит перед собой, и буквально убеждает, что это всё не шизофренический бред. Это всё происходит по-настоящему. — Значит, не показалось, — неслышно проговаривает он и целует уже смелее, прежде чем отстраниться на безопасное расстояние. — Ну что там? Как на вкус Хёнджин? — спрашивает Джисон, всё так же невинно рассматривая кошек на стене, пока Минхо спрыгивает со стула, относя его туда, где взял. — Как лак и растворитель, — отвечает он, глядя на Хёнджина и невесть куда запропастившуюся собаку. Наверное, хорошо, что Джисон видит его, как Чубакку, потому что в глазах Минхо он выглядит… Очаровательно смущённо. Как королевских кровей принц после своего первого запретного поцелуя. Ему к лицу такое замешательство, и даже на короткую секундочку в голову приходит шальная мысль повторить эксперимент, но уже без свидетелей и с выключенными камерами наблюдения. Запись с этой ночи он собирается просто удалить со всех носителей к концу смены. Он прикладывает палец к губам напоследок и наконец разрешает Джисону повернуться обратно. — Вычёркивайте. Поцелуй искренней любви помогал только в Средневековье, — заключает он, плюхаясь возле него на скамейку. — Ничего, — жизнерадостно усмехается Джисон. — У меня есть ещё около двухсот методов дотянуться до Хёнджина, устраивайся поудобнее, вечер только начинается… Где-то в глубине души очень смутно, но Минхо начинает понимать, как конкретно работает этот мир с картинами. Он не очень хочет выполнять всё, что скажет ему Джисон, потому что в этом нет смысла. И оказывается полностью прав. Ничего не срабатывает и близко. Но ему категорически не нравится то, что он видит перед собой в качестве вывода, поэтому буквально в следующую же ночь Минхо берёт выходной, не забыв предварительно удалить запись с камер наблюдения той ночи. Как и все остальные записи, в которых видно, как он ведёт монологи перед довольно безобразной картиной (Джисон схематично набросал на бумаге, как выглядит Хёнджин на самом деле). Вопреки ожиданиям Минхо (или опасениям, тут уже кто знает), Чанбин не работает стриптизёром у себя в клубе, а всего лишь жалким гардеробщиком, что в условиях жаркого лета вообще кажется самой бессмысленной работой в мире. После должности охранника в музее поддельного искусства. Минхо же полноватый низенький владелец клуба оценивает липким, пристальным взглядом и, благосклонно кивнув, оставляет в зале. — Он сказал, что посмотрит на тебя после закрытия, — хохочет ему на ухо Чанбин, пока Минхо с огромной тревогой смотрит на этот мини-подиум, на язык, куда стремятся запрыгнуть разгорячённые пьяные женщины. На голых мужчин, энергично размахивающих бёдрами в одних ярких стрингах Минхо старается не смотреть, но выбор у него сейчас конечно не ахти. Либо картина, с которой у них образовалась связь поневоле и каким-то образом ему нужно будет вылезти наружу. Либо… — Это всё звучит очень аппетитно и клёво, но чую я, лучше страшная картина и максимально странный Джисон, чем вот это всё… — Я, честно говоря, думал, что тебе предложат поработать официантом, шеф как раз искал себе нового, — тихо замечает Чанбин, усмехаясь в экран своего телефона. — Ты что, целовал картину с Хёнджином? — Мы проверяли теорию, что поцелуй сможет освободить его в наш мир. А Джисон твой — трепло то ещё, — закатывает глаза Минхо, натягивая на себя кепку ещё ниже. Так, чтобы глаз вообще не было видно. — Он ещё не мой, — тихо поправляет его Чанбин, отвечая что-то на своём телефоне со скоростью света. На сцене тем временем творится какая-то вакханалия: полуголый мускулистый мужчина пригласил девушку из числа зрительниц, посадил на стул, обмотал её лицо тем же полотенцем, что и собственные бёдра, и… И сейчас перспектива вернуться к яблочному Хёнджину с плюшевой собачкой на самом деле кажется куда менее отвратительной и бесперспективной. Хёнджин хотя бы целуется клёво. — Ты слишком громко думаешь, Минхо, — вдруг отзывается за его спиной Чанбин, глазами стреляя на выход из клуба. — Я сделаю вид, что отвернулся за чьей-то сумкой, ты можешь свалить, потому что вот это ещё не самое отвратительное, что может тебя ждать. А Джисон хотя бы хорошо платит за то, что ты просто там ходишь по музею… Минхо особо долго над предложением не размышляет. И именно поэтому он сейчас сидит прямо напротив картины с Хёнджином, глядя на него почти как в телевизор. — Как я понимаю, поверхность картины у нас работает как клапан, — произносит он хмуро, обняв колени руками на всё той же лавочке, где и обычно. — Я могу войти в твой мир, ты в мой не можешь. — У меня здесь только пустая тёмная комната со стулом и тарелочкой, — кивает ему Хёнджин так, словно ничего между ними не происходило. Никогда. Это всё только дурной сон и поэтому правдой быть не может. Нет. — Ты хотя бы не голодный, — хмыкает Минхо, вскакивая резко со своей лавки. — Не дёргайся так, хочу проверить что-то. Хёнджин, который машинально уже вжимается в противоположную стену в своей картине, недовольно поджимает губы и нерешительно подходит ближе к поверхности и самому Минхо, пока тот осторожно толкает правую руку вперёд и без особого труда преодолевает барьер. — У тебя точно такая же температура, что и здесь, разве что немного влажнее воздух, — комментирует он, потрепав немного пальцами, которые сквозь призму художественного восприятия выглядят, как забавная фотография через фильтр модного приложения. — Возьми меня за руку. Хёнджин подчиняется, и тут же Минхо ощущает тепло, нет горячий жар его узкой мягкой ладони, словно она настоящая, а он просто погрузил свою кисть в коробочку, где от тебя требуется узнать, что за предмет находится внутри. За исключением того, что это вообще не поддаётся никакому логическому объяснению. — У тебя очень горячая рука, — вдруг комментирует Хёнджин, неловко улыбаясь во все зубы. — Если я её потяну назад, скажи, что ты почувствуешь? — пытается хмуриться Минхо, но это так сложно. Он всё ещё помнит яблочный привкус его поцелуев, всё ещё помнит, как хорошо было им целоваться, хотя это кажется вообще за гранью фантастики. Помнит, как мелодично звучит его имя голосом Хёнджина и… Нет, такое продолжаться больше не может. Он тут же дёргает свою руку и чувствует, как застряёт в твёрдом, стеклянном барьере, когда пытается вытащить оттуда руку Хёнджина. Ага. — Не работает, — хором отвечают они, и тут же Минхо отпускает руку Хёнджина, неосознанно втягивая в рот нижнюю губу. Тот в свою очередь немного отворачивается, закрывая лицо ладонями, но через несколько секунд поворачивается обратно. — Почему эта штука не работает так, как нужно? — вздыхает он, от досады закусывая яблоко, появившееся на тарелочке каким-то магическим образом. — Кто знает, может, она работает именно так, как нужно, — хмыкает Минхо, рассматривая золочённую раму его картины в попытках найти этому хоть какое-то объяснение. Ищет он объяснение в гугле, пытается найти в университетской библиотеке. Эта загадка настолько его поглощает, что он связывается даже с каким-то студентом из физического факультета Тихоокеанского университета Ким Сынмином, но тот тоже понятия не имеет, как объяснить этот феномен. Поиски ответа на вопросы настолько его поглощают, что он сам того не замечая, забывает вовремя внести оплату за университет и важная работа, которую нужно было сдать в конце месяца, тоже уходит куда-то на второй план. Да какая там работа, когда человеческая жизнь на кону? В итоге, это было совсем даже и не неожиданно. И вполне неизбежно. — Тебя отчислили, — осторожно сообщает Чанбин однажды, когда Минхо приходит в комнату после долгой ночной смены. — А это документ, что ты должен покинуть комнату общежития в течение двух недель. Как ни странно, эта новость не вызывает в Минхо ровно никакой негативной эмоции, даже наоборот. Минхо смотрит на себя в зеркало, пока Чанбин зачитывает приказ о его отчислении, прикасается к холодной жесткой поверхности и думает. Очень много думает. И в его голову наконец приходит идея. Единственно правильная, по его мнению. — Нет, дедуль, не переживай, я не грабил банк, — смеётся Минхо в камеру, помахав Дуни рукой. — Это то, что я заработал летом в музее. Сделай в доме ремонт наконец и поцелуй кошек от меня в лобики, хорошо? Ему немного грустно расставаться с кошками, с Чанбином, даже с Джисоном, хотя интуиция ему подсказывает, что они ещё увидятся. Если его подсчёты его не обманывают, а слёзы кошек действительно обладают нужными силами. — Вот это ты вырядился, — улыбается Хёнджин со своей картины в очередную ночь смены Минхо. Тот закатывает глаза, цокнув языком. — Делаю всё, чтобы тебе соответствовать, идиот. Не моя вина, что твоя картина работает по принципу зеркала, которое ты радостно расколошматил, — отвечает он, подходя ближе к раме. Пробно запускает руку. Материя приятно обволакивает теплом, но чем больше усилий прикладываешь, тем сильнее оттягивается мембрана. — С одной стороны ты видишь отражение, но другая сторона — лишь прозрачное стекло, — объясняет он напоследок и решительно проталкивает руку дальше. — Что ты там стоишь, помоги мне что ли. Сильный рывок изнутри — и через несколько секунд Минхо влетает в небольшую комнатку, которая освещается только через раму прозрачного стекла. Хёнджин, весь такой тёплый и всё ещё смущённый, так и держит его за руку, как стеснительный подросток, сидя на полу в своём пафосном расшитом камзоле и нелепых трениках. Минхо фыркает, вырвав руку, и осматривается по сторонам. — Ну да, на дом мечты не тянет, но… Остаток фразы он договорить не успевает, потому что Хёнджин затыкает его поцелуем. И на первый раз Минхо его даже прощает, потому что целоваться вот так гораздо приятнее, чем скорчившись в три погибели на шатком стуле через поверхность картины. Он уверен, что Джисон сотрёт последние следы и поменяет название картины на что-нибудь более соответствующее. Например, «Красавица и Чудовище». — Ну что, чем займёмся? — широко улыбается Хёнджин, отстраняясь от него на несколько сантиметров. Минхо недовольно фыркает, указав пальцем на вазочку с фруктами. — Будем складывать из яблок слово «вечность», идиот, — ворчит он, хватая Хёнджина за воротник ради очередного поцелуя. Вот что-что, а чем они будут заниматься ближайшие лет сто, Минхо не сомневается. Вот ни капельки.