***
Карл стоял перед всеми, будто ребёнок, получивший двойку. Он упер зонтик в пол и устремил на него взгляд, опустив голову и вертя его то в одну, то в другую сторону. Герцог закончил писать, отдал перо секретарю, стоящему рядом, и поднял глаза на барона. — Ну что, так и будем молчать? — с явным раздражением в голосе поинтересовался герцог. Барон ещё покрутил зонт, перекинул его в другую руку. — Ну… — задумчиво протянул он, — я уже устал объяснять. — Карл поднял глаза к окну, но потом снова вернул их на ручку зонта. — Я наивно думал… Всё-таки лишний день весны, — он слабо улыбнулся, прищурив глаз и приподняв ус. — Ещё один заход, ещё один восход, — барон поднял голову, — полдень, наконец… — Нет-нет, полдень менять не будем, — сказал герцог скептически, — хотим мы того или нет — в мире существует определённый порядок: один день сменяет другой… Нельзя нарушать ход времени, это… нехорошо. — Это недопустимо, — добавил пастор, на что бургомистр кивнул. — Люди перестанут различать праздники и будни, — вступил пастор. Бургомистр ладонью дал понять Карлу, что всё будет хорошо, будто пытаясь успокоить его. — Самое печальное, дорогой мой, что прихожане не смогут точно знать, когда Рождество, а когда Пасха, — продолжал пастор. Бургомистр в это время тихонько переполз за спину герцога и встал по его левую руку. — Возникнет путаница, что надевать: деловой сюртук или нарядный камзол? — подытожил герцог. — Господин судья, Ваше Высочество, — вклинился между ними бургомистр, — барон осознал свою ошибку, он… Нет, конечно, он погорячился, — перейдя от герцога к пастору, говорил бургомистр, — погорячился, но он раскаивается, — делая акцент на этом слове и выжидающе глядя на Карла, попытался защитить друга он. — Значит, вы готовы признать, что сегодня первое июня, — коснувшись уголка губ костяшкой пальца, поинтересовался пастор. Карл помолчал, посмотрел в пол, поднял глаза к потолку, будто вопрошая к чему-то, и тихо пробубнил «хоть десятое». — Не десятое, а первое, — нетерпеливо сказал пастор, — и не делайте нам одолжений. Так какое у нас сегодня июня? — будто издеваясь, переспросил он. Бургомистр указательным пальцем попытался показать, что, мол, первое, но, когда герцог обратил на него внимание, перевёл взгляд в сторону и сделал вид, будто смахивает им, пальцем, что-то со щеки. Карл с лёгкой ухмылкой и взглядом, наполненным печалью, посмотрел на пастора и опустил голову. — Первое, — сквозь ком в горле, тихо пролепетал он. — Громче, пожалуйста, для всех! — попросил пастор. Карл поджал губы. — Первое, — повторил он с еле заметной дрожью в голосе. — Во-о-от, — довольно протянул герцог, — видите, как просто? — он поднялся, отдав бумагу, которую всё это время держал в руках, секретарю, — барон, — герцог подошёл к Карлу, — вы ведь разумный человек, я всегда относился к вам с симпатией, — герцог оглядел его с ног до головы, — я уважал ваш образ мыслей! Свободная линия плеча, обуженные панталоны… Вы могли бы стать примером для нашей молодёжи, она так нуждается в этом, — сказал он, обойдя барона со спины и обращая свой взгляд к людям, сидящим напротив, — и если вы правильно разберётесь в самом себе, я уверен, наш уважаемый пастор — ха, вот он, не зря остался здесь — обвенчает вас с вашей избранницей, — продолжил герцог, опёршись о большой глобус, стоящий возле окна, — не так ли, святой отец? А? — Да, но при одном условии, — проговорил пастор, уложив подбородок на ладонь, — барон должен отречься от всего. — От всего? — как-то рассеянно, с горечью, переспросил Карл. — Да-да, от всех ваших богомерзких фантазий. Вы должны признать, что всё это — ложь! Причём я настаиваю, чтобы это было сделано письменно. Карл смотрел на него, хлопая ресницами. Чувство такое, что вся его жизнь утекает сквозь пальцы, что вот ещё чуть-чуть — и от него не останется совсем ничего. — Письменно? — вновь переспросил барон. — Да, письменно врали — письменно и отрекайтесь. Всё должно быть в форме официального документа. Я, барон такой-то, заявляю, что я обыкновенный человек, я не летал на луну там… Не вытягивал себя за волосы из болота, не скакал на ядре… — говорил пастор. — Не отпускал жаренных уток, — подхватил мужчина в сером парике без пудры. — Не выращивал на голове оленя вишнёвого дерева, — вступил судья. — Да-да, и так по всем пунктам, — подтвердил пастор. — Да и в семейной жизни, барон, давайте-ка обойдёмся без фантазий, — отметила советница герцога — пышная барышня с замысловатой прической. — Да-да-да, давайте-ка без фантазий. Всё то же самое, но без фантазий, — скептически поддакнул даме советник, сидевший с другого края. Карл поднял на них взгляд, усмехаясь и одновременно плача глазами. Ус его был задорно приподнят вверх улыбкой. Он пожал плечом, — хорошо, я всё подпишу, — с горечью проскрипел барон, — раз новый день никому не нужен — пусть будет по-вашему, — широко улыбаясь, согласился он. — Ну вот и славно, — начал герцог в уже известной нам манере, — и не надо так трагично, дорогой мой, — он поднялся с глобуса и подошёл к нему, сцепив руки в замок, — смотрите на всё это с присущим вам юмором, — герцог подал рукой в сторону сидящих и повторил, — с юмором! В конце-концов, Галилей-то у нас тоже отрекался! Карл повернул к нему голову: — Поэтому я всегда больше любил Джордано Бруно, — с усмешкой сказал он и раскрыл зонт. Он взял его одними только пальцами, поднял гладкие брови над сверкающими глазами, улыбнулся и пошел к дверям. Барон открыл дверь толчком левой ноги, обернулся, с усмешкой в последний раз оглядев присутствующих, и, вновь открыв дверь ногой, вышел.***
Радостная фрао Марта крутила кистями, дирижируя домашним ансамблем барона. Она улыбнулась Томасу, проходящему мимо с подносом. Бургомистр, вертя рукой в такт музыки, обменялся поклонами с Томасом и быстрым движением подозвал Марту ближе. Они втроём поднялись по ступеням. Томас вошёл в комнату барона, а бургомистр и Марта заглянули в приоткрытую дверь. Лицо Марты сияло ярче солнца, озаряя своим явлением темную, почти черную комнату Мюнхгаузена. Бургомистр застенчиво, нерешительно улыбался. Барон сидел за столом, заставленным стопками бумаг, возле камина. Карл сжигал всё, что ни попадалось под руку. Он взял пару листов, пробежал глазами по тексту и, не щадя, нервно разорвал их на две, а потом и на четыре части, смял и бросил в огонь. Ещё несколько листов он с остервенением скомкал, не глядя, и швырнул в камин. Потом просто кинул стопку в камин, отвернувшись. Это горит вся его жизнь. Горит он сам. Душа разрывается на части. И это он, барон Мюнхгаузен, отрёкся от самого себя? Нет, всё ещё борется. Сожжением своей души он объявил протест самому себе. — Ну-ну, не усложняй, — улыбаясь, начал бургомистр, — барон, в тайне ты можешь верить! Карл оторвался от бумаг и поднял голову на него, — я не умею в тайне, — проскрипел он, — я могу только открыто! — с некой гордостью завершил Карл. — Ну… Ну-ну-ну-ну, хаха, ну, хэ… Дорогой мой, хэ-хэ… — Я — барон Мюнхгаузен, обыкновенный человек, — держа в руках свою книгу, начал он, обратив взгляд в никуда, — звучит, как начало романса, — мечтательно проговорил Карл, проведя в воздухе рукой, изображая полёт, — я летал на луну… Ну ладно, не летал, — задумчиво опровергнул он самого себя, — о… Если бы вы знали, дорогие мои, какая она красивая, — болезненно и одновременно с упрёком прохрипел барон, — белые горы и красные камни на закате солнца… Тут он резко поднялся, словно задумал какую-то небывалую штуку. Это всегда пугало окружающих, в такие минуты он был чересчур решительным и как будто по-своему сумасшедшим. — Хорошо! — воскликнул Карл, — я и на ядре не скакал, и в том страшном бою с турками, когда погибла половина моего полка! Они загнали нас в это чёртово болото, но мы выстояли! — он подошёл к шкафу с открытыми полками, на котором стояла огромная линза на вертящейся оправе и мотнул её так, что в очках бургомистра забегали многочисленные отблески, которые, возможно, ослепляли его, но он этого не замечал. Его лицо выражало изумление и страх. Барон продолжил, — выстояли! И ударили с фланга! Но тут мой конь оступился и стал тонуть, тогда я схватил себя руками за волосы и рванул… Рвану-ул… — барон в порыве поднял руку вверх. Его запал постепенно начал остывать, голос становился хриплым и утихал. Рука медленно опускалась вниз, — и мы поднялись над осокой… Трясущаяся ладонь Карла упала на его лицо, оставив видимой только одну его половину. Широко открытый глаз безумно оглядывал всех вокруг. — Я подпишу, — прошептал он с пеленой слёз на глазах, — подпишу… Зачем дразнить гусей? — он закатил глаза, убрал руку и наклонился к маленькой вазочке на полке. Зубами барон вынул увядший, хиленький, согнувшийся цветок, — раз… — выплюнул его на другую сторону полки, — лишний день весны никому не нужен, — Карл сощурился и цыкнул, — забудем о нём. В такой день трудно жить, — он усмехнулся, — но легко умирать! Барон задул свечи в канделябре и увел взгляд в сторону, к камину. — Через пять минут, дорогие мои, барона Мюнхгаузена не станет, — спокойно сказал он и бросил книгу в огонь. Бургомистр, фрао Марта и Томас с ужасом наблюдали за действиями барона. — Ну, дорогой, дорогой мой! — начал бургомистр, обходя Марту и Томаса и выходя к Карлу, — во всём есть и хорошая сторона! Во всяком случае, город перестанет смеяться над вами, — не без доли напряжения улыбнулся он. Карл резко обернулся на него. — Жаль! — воскликнул он и надел свою треуголку, глубоко надвинув её на глаза, — я не боялся казаться смешным, — безумные глаза его сверкали отблесками огня, барон наклонил голову вбок, в упор глядя на бургомистра, — это не каждый может себе позволить, — он упёрся спиной в стойку возле стены, прилегающей к каминной, и облокотился о неё. — На прощанье у меня есть ещё одна идея… — он, не отрывая взгляда от людей, потянулся вниз, к небольшому коробку. Он откинул крышку, — вы все будете смеяться! Из коробка показался пистолет. Карл крепко обхватил его пальцами и прошёл вперёд, к лестнице у двери, затем, приподняв треуголку, вернулся обратно. Он шёл прямо на бургомистра, не желавшего ни стоять на месте, ни пропускать барона вперёд. — Карл… — тихо попросила фрао Марта. Она схватилась за голову, — Карл! Барон вышел из комнаты, закрыв за собой дверь и оставив всех внутри. — Карл! Не надо! — ревела Марта, колотя по стёклам двери. Барон подпёр дверь спиной. — Карл, барон! — слышался помимо криков Марты, голос бургомистра. Дверь заперта. Его усмешка. Горькая усмешка и горящие, плачущие глаза. Под аккомпанемент криков он идёт вперёд. У него не осталось его души. Не осталось его мыслей. Не осталось самого барона Мюнхгаузена. Осталось только его бренное, бесполезное тело, не способное ни на что… Он скалился, ломался. Как поступить? Улыбка, которая не могла долго держаться на его лице, сменялась гримасой отчаяния и боли. Безумные глаза сверкали слезами, стоявшими в них. Глубокие страдания, раны, которые ему нанесли эти злосчастные люди, это насквозь прогнившее общество, дали знать о себе спустя столько времени и разрушенных попыток сдерживать их. Барон улыбнулся одними губами, запрокинув голову, закрыл глаза и надвинул треуголку поглубже. Он опустил голову, в широко распахнувшихся глазах читались боль, безумный поиск. Он сошёл с ума, его рассудок не принадлежит ему. Карл идёт вперёд. Смеётся. Это не смех радости. Это истерический смех. Его чувства сбились в огромную кучу, пытаясь выплеснуться наружу. Их было так много, что никаким путём, кроме как через попеременные смех и слёзы, не могли выйти из него. Смех заменился оскалом, а после вновь взглядом, наполненным ужасом и безумием. Он идёт в туннель. Из света в кромешную тьму. Мрак закрыл его силуэт. Шаги. На мгновение осветленное лицо барона Мюнхгаузена и оглушительный выстрел.