мышь и гадюка.

— Дорогая, ты такая напряжённая, — и Кассиопея снизу звонко хихикает. От этого смеха что-то внутри Вейн вздрагивает, дрожит и тянет тугим узлом. Это вгоняет в краску, и она отворачивается, шумно сглатывая. — Заткнись и делай уже то, что собралась. Голос предательски дрожит от нетерпения, и Кассиопея не была бы гадюкой, не использовав это против самой Вейн. Она крепко обхватывает бёдра девушки и прижимается ртом к обнажённой промежности, жадно проникая длинным юрким языком меж половых губ. Напускной холодный вид мгновенно пропадает, и Вейн охает. Ёрзает, сминает в руках ткань чужого кимоно, пытается держать себя в руках и не поддаться безумному желанию сесть Кассиопее прямо на лицо, полностью признавая своё поражение. Ламия обхватывает губами, яростно играет с ней раздвоенным языком, а девушке кажется, что она сейчас с ума сойдёт. Слишком ярко, слишком чувственно. Кассиопея умело обращалась с ней. Вейн опускает голову и ловит на себе взгляд. Змеиный, гипнотизирующий, манящий... «Не сопротивляйся, сдайся, тебе же будет хорошо», — настойчиво шептал голос где-то в черепной коробке. Острые когти едва ощутимо царапнули кожу, тонкие руки всё так же крепко обхватывали бёдра, а Кассиопея всё так же жадно смотрела в глаза Вейн. Как гадюка на мышь. Наслаждение короткими стрелами пронизывало тело, заставляя вздрагивать, но этого было недостаточно. Этого мало, Вейн хочется больше. И она сдаётся. Кассиопея удовлетворённо мычит и прищурила взгляд, ощутив как девушка наконец нерешительно трётся промежностью об её рот и тут же вздрагивает, когда ламия с готовностью обхватывает своими губами горошину клитора. Она густо краснеет, сдавленно стонет и закрывает себе рот рукой, опускаясь на чужое лицо — ноги предательски дрожали и уже не держали даже на коленях. Вейн выгибается и жмурится до белых кругов под веками, чувствуя как в неё проник язык Кассиопеи. Внутри всё сжималось и пульсировало, заставляя упереться дрожащими руками в пол и начать медленно двигать бёдрами. Вперёд, назад. Начать медленно задыхаться от удовольствия и приближающегося наслаждения. Слушать шумное дыхание себя и своей новоиспечённой любовницы. Ощущать её горячее дыхание внизу и опасную близость острых клыков. Чувствовать на себе её внимательный взгляд. А внизу живота всё будто пылало, рушилось, трещало по швам, взрывалось вспышками света. И Вейн кричит, выгибается, пытается сбежать и в то же время продолжить это сладкое мучение, но Кассиопея лишь прижала её теснее к своему рту, заставляя заходиться в крупной дрожи от накрывшего оргазма, задохнуться от удовольствия и раствориться в ощущениях на неопределённое время. Мышка попалась в пасть гадюки и была съедена заживо. Вейн приходит в себя не сразу. Она всё так же сидела на лице Кассиопеи, но та лишь хитро блестела глазами, слизывая с подбородка смазку вперемешку с собственной слюной и обнажая клыки. — Ты так очаровательно стонешь, что я даже не против повторить, — ламия вновь смеётся, а Вейн, чертыхнувшись, отстраняется. Лихорадочный румянец не сходил с лица, а слабость в теле и дрожь в конечностях от ещё не прошедшей эйфории заставляли то и дело вспоминать то, что произошло каких-то пару минут назад длиною в вечность. — ...С удовольствием. Кажется, мышке понравилось быть добычей змеи.