inside of me

Чунхон не знает, почему в шестнадцать лет так неловко иметь свой собственный мир, в котором всё просто и бесплатно. Мир, где он и царь, и Бог, и супермэн и обычный мальчишка, у которого всегда хватает свободного времени на игры в футбол и поход в кино с друзьями. В этом мире он не знает, что такое плотный график, чёткое расписание, перелёты с одного конца света на другой; у него есть право на огромные мешки под глазами после ночи, проведенной в интернете, на любимую девушку и стабильное будущее, где вспышки фотокамер не режут глаз. Существование этого мира Чунхон прячет глубоко в себе — не найдёшь, не докопаешься, — потому что это слишком лично и очень стыдно. Потому что этот мир — вывернутая наизнанку реальность, и сам Чунхон там — перекроенный на новый лад. Может быть, именно это — настоящий Чунхон, в котором нет ни грамма Зело. Зело — это его персональный яд, проникающий в самую сущность и даже немного глубже, растворяя, вымывая, делая гладким, словно галька на морском побережье. (Чунхон думает, что лучше бы он разъедал кости) Иметь Зело в себе — значит, быть неизлечимо больным и дефектным. Впрочем, это не самая большая чунхонова проблема. Его словно запирают в камеру с хлором — голова мгновенно начинает кружиться и очень, до безумия хочется дышать, но нечем — Чунхон только чуть приоткрывает рот и цедит сквозь зубы ругательства и отравленный воздух, отчаянно надеясь пережить, вытерпеть, не умереть от боли в лёгких и горле. Когда Химчан выходит из комнаты, Чунхон позволяет себе сделать жадный вдох и расслабленно съехать вниз по стене. (воздух на вкус как Химчан) Чунхон закрывает глаза и на пару минут запирается в своём идеальном убежище, бункере без бетонных стен и толстых перекрытий, совершенной реальности, где динозавры и пришельцы живут в мире. Чунхон подымает взгляд в потолок, думая, что это очень страшно — когда твоё личное небо покрывается мелкими зигзагами трещин и крошится, а на траве и крышах домов медленно оседают белые, похожие на снежинки, хлопья. Никто не предупреждал его, что взрослеть — это так мучительно. Сеточка трещин сбегает с неба по прозрачной стене — узор похож на запутанную вязь паутины, - и Чунхон понимает, что весь его идеальный мир больше похож на безразмерный аквариум. (Чунхон боится расплескать себя и обнимает руками живот) Он поднимает взгляд: где-то у самого края неба из трещин сочится зеленовато-жёлтая дымка и медленно сползает к земле. Чунхон набрасывает на голову капюшон и бежит домой, чтобы предупредить обо всём родителей. Никаких родителей там не оказывается, самого дома, в общем-то, тоже. Что-то идёт не так. Паника накрывает с головой, но Чунхон старательно держит себя в руках, пусть это чертовски сложно, когда весь твой мир на глазах превращается в пыль. Зелёноватая дымка застилает улицы и один за другим проглатывает дома, и за подёрнутой рябью пеленой различимы очертания бескрайней пустыни. Бесформенное облако медленно укутывает в полупрозрачный кокон огромного диплодока, а он качает длинной шеей и смотрит на Чунхона грустными, полными понимая глазами. Чунхон срывается с места и бежит вверх по улице, отчаянно надеясь, что этот мир всё ещё принадлежит ему. Он останавливается на перекрёстке и плотно зажмуривается — уже через пару секунд в его руках шелестит пакет с респираторами. Чунхон сжимает зубы: это не то, что он просил, но выбирать не приходится. Воздух ощутимо густеет и неприятно пахнет — Чунхон старается дышать через раз. Он знает, что где-то есть выход. — Эй, ты в порядке? Чунхон задыхается, респиратор не помогает, только лицо потеет под плотной тканью. Знакомые ладони ложатся на талию, помогая подняться, и ему кажется, что эти ладони просто созданы для его талии. Он прижимается к тёплому боку и тяжело дышит: воздух на вкус — всё тот же Химчан, но едва ощутимо и неприятно пахнет хлором. Наверное, Чунхону всё это кажется. Кровать кажется слишком мягкой, и Чунхона качает на ней, как на волнах, и в этот момент ему кажется, что утонуть — это очень здорово и не страшно. А потом Чунхон видит то, что осталось от его мира, который он так скрупулёзно создавал и хранил в себе шестнадцать лет — огромную пустыню, затянутую едким облаком. Интересно, а здесь можно умереть? Уйти в себя и не вернуться. Ким Химчан проникает внутрь, медленно и тягуче, а Чунхон может лишь наблюдать за собственным крахом. Облако газа колеблется, подбираясь ближе, но Чунхон не делает попыток сдвинуться с места. Никто не удосужился предупредить Чунхона, что любить — это так больно. Он протягивает руку вперёд, плавно выдыхая. Что бы сейчас ни произошло — больнее не будет, он уверен. Ладонь исчезает за мутной пеленой под пристальным взглядом Чунхона. Он хочет Химчана ещё глубже в себе.