Вампирские миниатюры

Туман разрастался с невероятной скоростью. Зародившись в Атлантическом океане, меньше чем через двенадцать часов он уже тянул свои щупальца к Китаю. Люди не сразу поняли, что туман ядовит. Вернее, тем, кто понял это, было уже все равно, и они не спешили предупредить других. Так и вышло, что человечество даже не попыталось укрыться, в бесстрашии неведения встречая ядовитый туман. Нет, он не убивал. Но отнимал нечто важное, нечто такое, без чего человек перестает быть человеком. После говорили, что туман питался людскими душами. На самом же деле он отнимал нечто гораздо более древнее: саму человеческую природу он выжигал дотла и заменял ее другой, зловещей и холодной; заменял жизнь не-жизнью; истреблял все чувства, кроме одного – голода; истреблял все мысли, кроме одной – кровь.

***

Небо было серо-стальным, холодным и безучастным. Словно само мироздание сочло этот день слишком печальным для появления солнца, будто боясь, что даже великое светило, гигантский огненный шар может потускнеть, замерзнуть от царящей в людских сердцах невыносимой тоски. Сегодня ровно тысяча лет с того дня, как человечество с неотвратимой молниеносностью преобразилось, став жертвой неизвестного и неизлечимого вируса. Сегодня ровно тысяча лет с того дня, как каждый человек – теперь уже давно не человек – обречен на бессмертие и одиночество. Кажется, нельзя и придумать пытки более изощренной для социальных от природы существ. Впрочем, в тот роковой день сама их природа неотвратимо, отвратительно, страшно переменилась. Восемь миллиардов людей в один день перестали быть людьми. Восемь миллиардов – и каждый жаждет крови. Ставшие равными по силе, они берут свое хитростью: выслеживают, подстерегают, застают врасплох. Пьют кровь таких же как они, только зазевавшихся на миг – а завтра сами окажутся на их месте. Никогда не убивают, ведь кровь – это жизнь. А крови на Земле ограниченное количество. Бессмертные, но навеки застывшие, бесплодные, они не спят, не плачут, не любят, не чувствуют ничего кроме беспросветной тоски по жизни до вируса, будто в насмешку сохраненной бессмертной памятью до мельчайшей черточки. Не живут – только жаждут. И – парадоксально – лишь этим и живут.