Потерявшие любовь

За половину дня расстояние до автозаправки прилично возросло. Я стараюсь не думать о том парне, о заражённом, но его умоляющие глаза преследуют меня, как наваждение. Мне даже порой кажется, что он сейчас выскочит из-за дерева и пристрелит меня в отместку за то, что не помогла ему. «Ты должна мне помочь!» Ничего я ему не должна. Мысли, что я заразилась, панически носятся по голове, заставляя меня каждые полчаса тыкать булавкой себе в пальцы, проверяя цвет крови. Пока что она нормального человеческого цвета. Подушечки пальцев начинают болеть от постоянных проколов, но я не могу не проверять, иначе сойду с ума. Я должна убедиться, что здорова. Вновь укол. Цвет нормальный. Паника внутри постепенно стихает, но я все еще на взводе. Я разбиваю лагерь на ночлег в густом леске, из которого рукой подать до девяностого шоссе. Я стараюсь держаться ближе к нему, так как это признаки остаточной цивилизации, остаточного мира, который погряз в болезни и безумии. Мне так проще не сойти с ума. Да и в чащу углубляться страшно. Лес пахнет свежестью и снегом, хотя земля еще голая. Я помню этот запах с детства. Когда выпадал первый снег, укрывая все легким серебром, мама всегда брала меня в лес искать сокровища. И мы их находили: свернутые в платочки различные безделушки. Сломанные заколки и гребешки для волос, браслеты и кольца без камней. Мама всегда говорила, что они прошли через много битв, поэтому так выглядят. Должно быть, она сама заранее прятала их по всему лесу. Сейчас мне это кажется таким важным. Чем-то, что не стоит забывать. Если не иметь таких драгоценных крупиц приятных воспоминаний, то можно очень быстро съехать с катушек. Как глупо будет умереть прямо сейчас, заразившись от какого-то психа, которого я могла просто пройти мимо. Пройти мимо собственной смерти. Я усаживаюсь в основании широкого дуба, надеясь, что его корни с трех сторон хорошо защитят от ветра ночью. Снова проверяю кровь. Нормальная. Можно было бы развести огонь, но жарить мне все равно нечего, а зря привлекать внимание непрошенных гостей, будь то люди или звери, я не хочу. Встретилась сегодня уже с одним, хватит. Снова, как только я закрываю глаза, я вижу его, пристегнутого к мощной трубе. Он, наверняка, давно не ел и не пил. Мне все еще любопытно, кто и зачем его туда приковал. Как долго он там? Должно быть, он при смерти. Ну, а мне-то что? Каждый сам за себя. Я сама-то не уверенна, что не при смерти. Вот только мне теперь постоянно кажется, что я слышу его: «Ты должна мне помочь! Я думал, ты больная!» Ближе к полуночи, перекусив пачкой крекеров, мне удается провалиться в тревожный сон. Я вижу маму, она стоит на краю утеса, и ветер развевает подол ее платья. Она прекрасна в лучах уходящего солнца. Я хочу сказать ей об этом, подойти и обнять, вдохнув запах мыла и выпечки, и чтобы все было как раньше. Чтобы А-2 исчезла, чтобы мир вернулся в старые квартиры. Я снова хочу искать снежные сокровища в ноябрьском лесу. Но я не могу идти. Обернувшись, я замечаю, что моя левая рука пристегнута кандалами к трубе, что петлей торчит прямо из земли. А мама стоит на утесе и смотрит на меня. Ветер растрепал ее волосы, но она серьезна. Слегка мотает головой, как раньше, когда я ошибалась или что-то роняла. Она мной недовольна. Я дергаю руку, но кандалы сильнее. Они удерживают меня тут, когда я так близка к своей маме, до нее рукой подать. Я от злости начинаю пинать трубу, надеясь расшатать, но толку никакого — она намертво впаяна в землю. Слезы разочарования текут по моему лицу, обжигая холодную кожу. Во сне начинается снег, он валит крупными хлопьями, покрывая все тонким слоем. Вдруг я замечаю за ее спиной заражённого, что ползет по земле, как паук, и смотрит на нее черными углями глаз, словно прожигая дыру в спине. Я начинаю истошно кричать, звенеть кандалами об трубу, привлекать его внимание, но он пристально смотрит маме в спину, а из его рта течет слюна, капая на промерзлую землю. Странно, раньше заразные почти не представляли угрозы для других людей, не считая того, что были разносчиками новой чумы, ходячими минами замедленного действия. Я рвусь вперед, падая в снег на колени, как собака на привязи, и вою от ужаса и отчаяния. Мама все еще стоит и осуждающе смотрит на меня, словно совершенно не замечая моего бешенства. Заражённый, шатаясь как последний пьяница, встает на ноги. Мама его по-прежнему не видит. Он делает еще один шаг и набрасывается на нее. Я просыпаюсь с застрявшим в горле криком, и сначала мне кажется, что я все еще на утесе. Ночью пошел снег, поэтому теперь лес укрыт его одеялом. Я хлопаю глазами, пытаясь прогнать образ мамы с заражённым за спиной. Постепенно реальность услужливо раскрывается мне. Сейчас, должно быть, часа четыре утра, лес еще спит, но уже готов встречать новый день в мёртвом мире. Проверить кровь! Проверить кровь! Если я заразилась от него, то она уже точно почернела, там дело буквально в одних сутках. Тыкаю, нажимаю на красный палец. Появляется капелька нормальной крови. Не заразилась. Лишь после этого, я замечаю — как я замерзла. Я даже на секунду подумала, что сейчас подниму ногу, а примерзшая стопа в кроссовке останется в спальнике, сверкая белой костью. Я совсем не чувствую ног, приходиться снять кроссовки и растирать подошвы, отчего очень скоро начинают сильно ныть суставы. Не отморозить бы себе пальцы на ногах. Если бы у меня не было спальника, то, скорее всего, я бы уже замерзла насмерть где-нибудь одна в глухом лесу. Не такая уж плохая смерть, между прочим. Моя левая рука свободна. Ну да, это же был сон, но я все равно потираю левое запястье, словно затекшее. Я вспоминаю того парня с заправки, он был точно так же пристегнут. Приходит понимание, что он, должно быть, чувствовал первое время, когда его бросили. Сколько он там? Дни? Недели? Как я могла бросить его? Когда я успела превратиться в гиену, что пытается выжить, идя по головам? Кто вырвал из меня все человеческое? Я ужасаюсь своим мыслям и поступкам, не такому меня мама учила, совсем не такому. Но жизнь вносит свои коррективы. Теперь я понимаю, что он здоров. Хотя бы физически, насчет его психологического состояния я не могу быть так уверенна. Подумать только, я бросила здорового обычного человека, которому вряд ли кто-то поможет. Он не заражённый. Как я могла так поступить? Ответ прост. Я испугалась, что он заражённый. И что? Я стояла слишком, непростительно близко к нему. Будь он заражённым, я бы уже лицезрела, как из раны на моем пальце вытекает черная как мазут кровь. Поднявшись и собрав вещи обратно в рюкзак, я решаю, что вернусь на заправку. Ведь от того, что я просто посмотрю, хуже не будет? За просмотр денег не берут. Потратив почти весь день на дорогу, я, наконец, различаю впереди обветшалые стены автозаправки. Надеюсь, он все еще там. Надеюсь? НАДЕЮСЬ? Меня одолевают странные чувства, с одной стороны, освободив его, я поступлю архиправильно, поправлю свою карму, возможно, заработаю уютное место в раю рядом с виноградным деревом. С другой, мне на шею сядет изможденный парень, который постоять за себя не сможет, хотя у него есть пистолет. Нет, я могу просто ведь освободить, тащить его за собой в лес совсем не обязательно. Я на секунду останавливаюсь в дверях магазина. Внутри тихо, мне кажется, с тех пор, как я вчера ушла, здесь ничего не изменилось. Даже пахнет тем же отчаянием и пылью. Вдруг у него остались патроны? Он снова попытается пристрелить меня? Почему я раньше об этом не подумала. Хотя, не уходить же с пустыми руками, надо пойти посмотреть, жив ли он вообще. Если нет, я буду счастлива, потому что мне не придется терзать себя сомнениями и угрызениями совести. Тогда я просто заложу его тело тряпками и газетами и покину это место, прикинувшись, что никогда тут и не была. На улице темнеет, еще один мертвый день клонится к завершению. Я к ужасу обнаруживаю, что зря пришла. В любом случае, заночевать мне придется здесь — среди пыли, пустых стеллажей и обрывков газет. Возможно, и с трупом за стеной. Точнее, с двумя. В ночь путешествовать обратно я не собираюсь. Я выработала определенные правила выживания в мире, что достался мне после А-2. И одно из них — ночью — минимум движения. Если это не вопрос жизни и смерти. Я несмело захожу в магазин, стараясь не шуметь, не хватало еще выдать себя раньше времени. Дойдя до первой двери в коридор, ведущий к кладовой, я достаю топор из-за спины и останавливаюсь. Тишина. Может, он спит или умер? И тут я слышу его голос. -Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Его шепот еле слышен, и мне приходится задержать дыхание, чтобы расслышать хоть слово. Когда до меня доходит смысл сказанного, я теряют дар речи. Глаза начинает щипать от слез, а дыхание уходит в область пищеварения. Меньше всего я ожидала услышать, как он молится. В мире, где Бог покинул нас, в кого не плюнь, попадешь в атеиста. -Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, 3ло укрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего. Я начинаю бесшумно вторить ему, глядя безучастным взглядом в грязный угол. Мама всегда читала эту молитву после очередных побоев отца. Я тоже, после очередного издевательства брата. Прошлое черной пеленой хватает за горло, мне нечем дышать. -Если я пойду и долиною смертной тени. Не убоюсь зла. После этого я слышу щелчок. Он попытался застрелиться из собственного пистолета! Вот и ответ, есть ли у него еще патроны. Затем он издает истошный вопль и выкидывает пистолет из кладовки. От силы удара, открывается дверь, что разделяла нас. И теперь он точно меня видит, стоящую в проеме на фоне уходящего дня. Он замолкает. Какое-то время мы смотрим друг на друга, как побитые брошенные псы: затравлено, с недоверием. А еще у меня нет фонарика, поэтому я не могу точно сказать, что написано в его глазах. -Еще оружие есть? — спрашиваю я, демонстрируя ему топор в руках. -Нет, — он покорно сидит, не сводя с меня пристального взгляда. Я осторожно подхожу, не сводя с него глаз, и отшвыриваю ногой пистолет в дальний угол. Он с лязгом ударяется о стены. Подберу потом. -Ты болен? -Нет. -Почему я должна тебе верить? -А ты и не должна, — говорит он. -Я и не верю. -Почему же тогда вернулась? -Как мне проверить, что ты не болен? Из-за тебя вчера разбился мой фонарик. -У меня есть еще. У него есть фонарик? Так-так. -Где? -В торговом зале. Но почему я должен тебе выдавать, где спрятан мой тайник? -Не должен, но поверь, это твой единственный шанс выбраться отсюда живым. -Снова бросишь? Я запнулась на ответе, но потом все-таки утвердительно кивнула. Странно, вчера я перевернула всю заправку, не найдя ровным счетом ничего полезного. Блефует? Что ему с этого? Не найду его тайника, просто уйду. Я сама не понимаю, какого черта я тут забыла. Он смотрит на меня своими глазами, словно заглядывая внутрь, заставляя поежиться и понять, как смешно я выгляжу: с топором против прикованного полуживого трупа. А я даже не вижу, какого они цвета, лишь отблеск уходящего света из окон отражается в его глазах. -Так что? Где тайник? -Третий стеллаж от туалета, отодвинуть, под плиткой. Я вернулась в торговый зал, с легкостью нашла третий стеллаж, такой же пустой, как и все, поэтому сдвинуть его труда не составило. Под ним обнаружилась плохо лежащая плитка, словно кто-то ее кинул сюда для вида. Убрав парочку квадратов, я нашла потрепанный рюкзак. Неприлично, конечно, копаться в чужих вещах, но мне плевать. Я бесцеремонно обшариваю все содержимое его тайника: фонарик, коробка с патронами, два бинта и охотничий нож. Неплохой, кстати. Можно забрать все это себе и уйти. Но я не могу. Я не для этого возвращалась. Проверив работоспособность фонарика, я снова подхожу к кладовой и свечу ему прямо в глаза. -Что ты делаешь? -Мне нужно убедиться. Открой глаза, я должна видеть, что ты здоров. -Ты уже стоишь слишком близко, если я болен этой А-2, то и ты тоже. Причем со вчерашнего вечера. Так что? Как твоя кровь? Я закусила губу. -Чистая ведь, да? Кивок. -Я бы порезал себя, чтобы показать тебе свою, но у меня нет ничего острого. Он хочет свой охотничий нож обратно. Черт! А вдруг, он меня им зарежет? Если не подходить слишком близко, может, и не зарежет. Я кидаю ему нож и терпеливо наблюдаю, как он проводит лезвием по внутренней стороне кисти, демонстрируя в лучах фонарика чистую кровь. Не черную. Не зараженный. -Как давно ты здесь? Он начинает улыбаться. -Иккинг. -Что? -Меня зовут Иккинг, — он все еще улыбается, и мне становится немного спокойнее. Хотя какое к черту спокойствие может быть в присутствии этого психа? -Как давно ты здесь? — я спрашиваю более настойчиво, давая понять, что не намеренна шутить. -А тебя как зовут? — он явно избегает моего вопроса. Я не успеваю ему ответить хоть слово, как вдруг снаружи раздается грохот, словно шкаф уронили, а после я слышу несколько голосов. Я инстинктивно делаю прыжок назад и прижимаюсь к стене, стараясь слиться с ней в одно целое. Иккинг приподнимается на ноги, вставая в боевую стойку и стараясь углядеть, что там произошло. -Браконьеры или заражённые, — шепотом говорит он. Тут уж я и сама догадалась, что не ангелы с неба сошли в сияющих доспехах. Черт, черт, если бы на пути сюда я была более осмотрительна, то могла бы заметить их, с какой стороны они не пришли бы. Прошло-то всего минут пять или около того. Он бы мне помог, если бы был свободен. Но я не знаю, сколько их там и чем они вооружены, а у нас лишь девчонка, топор, пистолет, прикованный парень и безумное желание жить. Можно их, конечно, перестрелять, но стрелок из меня еще хуже, чем дровосек. -Это и так понятно. -Тихо! На время мы превращаемся в статуи, которые даже не дышат. — Их много. Ты не убьешь их. Убить? Мой взгляд падает на топор в руках, когда-нибудь ему придется пройти боевое крещение, но, пожалуй, не сегодня. Я чуть не испустила смешок, понимая, что это не самая удачная идея. За пистолет я тем более не возьмусь. — Иди сюда, спрячемся, может, пронесет. Идти? К нему туда? Вы что, с ума тут все посходили? За секунду я понимаю, что выбора у меня не остается. Этого парня я вижу уже хотя бы второй раз, в отличие от тех, что только что прибыли на заправку. Я медленно, не отводя глаз от двери, двигаюсь к Иккингу. Вопросы попрыгунчиками скачут в моей черепной коробке как на чертовом празднике. Почему я должна ему доверять? Бом. В данной ситуации у меня выбора-то не особо много. Бом. У него все еще есть нож, который я сама же ему отдала. Бом-Бом. Я захожу и неловко опускаюсь перед ним на колени, стараясь не выдать реакцию организма на царящую здесь вонь. Он усаживает меня напротив, прикрыв ноги тряпьем, которое до сих пор смердит хуже канализации. У меня начинают от запаха слезиться глаза, но я опускаю голову, чтобы он не увидел. Иккинг закрывает дверь, оставляя тонкую щель. Доступ к более ли менее свежему воздуху катастрофически уменьшается, отчего я начинаю паниковать. Приходится взять себя в руки, чтобы не сорваться и не выскочить из кладовки, погубив и себя, и Иккинга. Мы сливаемся с темнотой, превратившись в сплошной слух. Запах пота и гнили выбивает последнее дыхание, мне кажется, что еще немного, и я начну задыхаться. Или меня стошнит прямо ему на ноги. -Тут пусто, я посмотрел, ни банки нет, — говорит голос номер один спустя целую вечность. -Че зря тащились в такую даль? — номер два. -Я говорил, зря! А ты — пойдем, пойдем. Пришли и чего теперь? — снова первый собеседник. -Не знаю. Что там у тебя? Э! -Труп, — это уже третий человек. Сколько я их еще насчитаю — неизвестно. -Там труп в туалете. Гражданский. -Заражённый, — звучит, как вердикт. -Я надеюсь, ты его не трогал? -Ну, карманы проверил, — виновато говорит обладатель третьего голоса. -Что? Ты с ума сошел! Он же заражённый! Отойди и встань к стене лицом! Зачем к нему подходил? У ребят проблемы. -Что? Нет, Джо, я же просто… Ты не сможешь… Мы же… Он не заражённый… -Встать!!! -Джо, умоляю, я не… Я успела услышать, как зарождается истерика у парня, что нашел труп в туалете. Но он не успел ее закончить. Раздается выстрел, и голос номер три умолкает навсегда. Джо не дал ему ни единого шанса. -Просто карманы он проверил! Всем остальным уроком будет, чего нельзя делать в этом проклятом мире. Тишина и шуршание ног. -Всем понятно? Сжечь тут все. И его тоже, — изрекает убийца. — Сжечь всю заправку целиком.Несите бензин.