O children

Он понимал, что шёл против всего мира. Осень медленно наступала на пятки сознания и апатичного настроения. Вселенная была против таких, как он и его друзья. Таких эксцентричных и помешанных на том, чтобы смотреть на мир здраво, не отдаваясь чёрной или белой стороне мира, предпочитая смешивать все краски и создавать что-то свое. Но что они, школьники, могли поделать — это их последний год в этом заведении и последний год, когда, встречаясь, видя друг друга, они понимали, что это и вправду конец их юной истории. Они молоды, но так стары в душе, что уже просто не обращали внимания на окружение, они жили своей компанией, где каждый друг другу: семья, друг, враг и завистник. Они уцелевшие в мраке загнившего поколения… Листья падали так же, как и его неисполненные мечты о будущем, где нет его. Они больше не вместе. Джи больше не Фрэнка. Это была глупая сора не без причины, конечно, но такая глупая и такая детская, что до истеричной дрожи смешно. Впервые влюбившись, так безрассудно и архаично. Вечно апатичный и депрессивный Джерард, скрывавший свою душевную боль за маской язвительных шуток, красноречивых высказываний, однажды увидел его. Полную противоположность. У Айеро была своя история, которая длилась всю его подростковую жизнь и, теперь, которая будет длиться без него, без Джи. Итак, в один день, во времена меланхолии, Джи безрассудно упивался и пытался найти себя, но он нашел отражение своей души. Антитезу, что была каплей воздуха, когда сигареты заменили воздух, когда кровь стала вином, что было кислее каждого французского сухого. Фрэнк встретил его, как до сих пор помнит Уэй, около остановки, когда компания подошла к нему и спросила, как дойти до ближайшего кафе, чтобы погреться. В миг атмосфера обрела новые краски. Фрэнк был ниже него, от этого ему стало смешно. Такой серьезный парень с кольцом в губе смотрел на него с вызовом и закатывал глаза с поднятой бровью и тихой усмешкой, застрявшей в легких. Легкое покалывание в пальцах, спертый воздух, дрожащие коленки. Снег, что и так сильно шёл до этого, стал сильнее, а компания, поняв, что под остановкой в компании незнакомого парня теплее, осталась с ним и, смеясь до припадка, ждала, когда придёт последний автобус. Тогда их история и началась. Джи никогда не был социопатом, он просто не любил людей, так же, как не любили люди его. Люди были без причины обозлены на мир, когда тот давал весь свой возможный потенциал в руки идиотов. А им, неудачника, с трудной жизнью и большой душой, давал лишь проверку на прочность, которую не все проходили. Джерард не собирался пускаться в самые тяжкие, когда принятие факта, что он влюбился, вторглось. Он работал над сочинением по английскому языку и, описав последний круг ада Алигьери, Джи, сам того не понимая, встал на свой первый круг. Но каждая встреча с Фрэнком открывала новый мир, новый день, новую причину просыпаться, мыться и жить дальше. Айро стал противоядием ночных криков и страхов во снах, тогда как Уэй стал музой для Фрэнка. В компании все понимали, что чувства Джерарда и Фрэнка взаимны, это, наверно, понимали и сами парни. Но ни один из них не хотел нарушать идиллию, что образовалась с приходом апатичного чувака с черными волосами. Они просто сидели полуобнявшись и болтали о своём. О том, что Мистер Дарси слишком высокомерен, а Эдвард Рочестер глуп. Они говорили о том, что ничего не чувствовать это нормально, так же, как и делать ошибки… — Джи, ты не понимаешь, я облажался, — Фрэнк сидел облокотившись на кровать, пока хозяин комнаты медленно перебирал рисунки, пытаясь унять дрожь, — я обещал ей, что не забуду о ней, даже когда уеду, и вот я, придурок, который не позвонил, не поздравил и не был рядом, когда нужен был, — Айеро устало потер глаза и, откинув голову назад, надрывисто выдохнул. Вытирая обратной стороной руки глаза, он услышал, как к нему присел Джи. Глаза печально изучали заплаканное лицо, — я такой козёл, она нуждалась во мне, а я… Всхлипы разносились по комнате, а бледная рука потянулась и заключила в настоящих объятиях. Объятиях, когда ты, полностью раскрыв душу, доверяешь ключ от неё. — Она покончила с собой, Джи, а я в это время курил и пил за троих, забыв обо всем, будто, знаешь, ее никогда и не существовало, — осознание, как выстрел из дедушкиного кольта, пронзает без права вдохнуть. Руки трясуться, глаза открыты, будто сам свет небесный показал себя, ту сторону, к которой нет связи. — о господи, это будто не со мной… Отведя уставшие глаза в сторону, Джерард проглатывал горькие слезы, что шли ручьем по щекам. Он обнимал его. Охраняя, отгораживая, забирая боль. Молча, будто мысленно понимал, что никакие слова не нужны. Что должно было произойти — произошло. Все фразы, что были не сказаны, так и останутся на губах, как последний лист на дереве перед холодом. Джи понимал груз на плечах Айеро. Все те объятия, что он дарил Уэю, все те поэмы, что рассказывал ночами, все те взгляды, что отправлял, нужны были другому человеку, девушке, что не смогла справиться и оставила за собой большой кровавый след в ванной и в его душе, что теперь горел шрамом на душе. Как хотел бы Джи поменяться местами, но одна мысль натолкнула его, что, поменявшись, он стал бы тем же эгоистом, что и сама девушка. Поэтому, прижав Фрэнка к себе ещё сильнее в свои душные объятия, им оставалось только ждать, пока время залечит раны и оставит горькое послевкусие. «Время лечит» — говорили они, но что, если лечить уже нечего. Время лишь иллюзия, в которой они существуют. Они рефлексирующие дети, у которых забрали их время. Как время может лечить, если это оно калечит больше? Джи долго думал над этим, рассматривая потолок комнаты. Прошло две недели с того случая. Фрэнк вроде оправился, а вот он нет. Отдавая себя полностью Фрэнку, он терял себя и остатки здорового разума. Ход мыслей двигался хаотично, неразборчиво. Словно, восстановив душу Айеро, он сильнее растоптал своё сердце. Глаза щиплет, руки трясутся, а спертое дыхание уходит с последней затяжкой. Стул равномерно покачивался… «Хоть что-то в этой жизни постоянно…». А открытое окно запускало холодный воздух марта, в котором он не чувствовал себя живым. Прошёл месяц с момента когда они познакомились и две недели, как умерла она… Имя он не хотел знать или помнить, потому что становилось страшно, что, сблизившись в мыслях с ней, он пойдёт следом… Имя было тем, что отдаляло его от этой идеи. Ошибки прошлого — его бремя, которое он нёс каждый день. Просыпаясь после четырёх часов сна, груз падал на его душу и придавливал к кровати, заставляя оставаться в ней бесконечно. Его часто спрашивают, как это: когда ты не можешь просто встать с кровати. А это так… Стоило ему открыть глаза, перед ним маячила комната, та, в которой он провёл свои долгие и тяжелые ночи, где он бился в страшных панических атаках, где он перестал хотеть жить или как-то существовать. Голова работала против него самого, а это значит, что сердце болело с частой периодичностью. У него была единственная поддержка, ради которой стоило немного пошевелиться и просто встать. Мелкий брат Майки. Он был его опорой, смыслом. Но когда все уходили спать, он терялся. Ведь страшнее всего может быть только то, что он остаётся наедине с тобой. Айеро просил делиться с ним всем, что происходит. Но как рассказывать всё, если в голове одна мысль: «ты нагружаешь его, нагружаешь, ты скотина черствая, кроме как жаловаться больше ничего не умеешь. Себе не помог, так помоги другим», и так каждый раз. Фрэнк был сильным и слабым одновременно. Но Джи был сильнее. Хоть и порезы могли показывать другое, но он такой, какой есть. Впереди был этот незаконченный учебный год, а потом ещё один… финальный, который поставит все на свои места… Весна прошла незаметно. Так же как и лето. Всё прошло незаметно, будто всё вокруг стало рутиной, которую он так хотел. Жить осознано тяжело, ждать подвох и молиться о новом дне — трудно и невыносимо. А рутина даёт тебе смысл, что всё — естественно. Естественно общаться с друзьями, курить ночью, трястись от страха, слушать рок, существовать с грузом. Но, когда заканчивалось лето, а солнце меньше маячило на небе, восход начинался позже трёх утра, появилась навязчивая мысль, что всё, что у него есть, он теряет сквозь пальцы, словно та самая «рутина» теряла основу и устала больше него самого. Тогда и случилось то, чего он боялся. Был очень жаркий день. Он был дома один и мог позволить себе оголить все свои шрамы, для себя. Надеть спокойно футболку, без толстовки, не боясь рубцов или пластырей, под которыми была свежая кровь. Но удача была не на его стороне. Он знал, что Фрэнк был против таких действий со своей кожей. Хотя его кожа была покрыта татуировками, но в этом и была их разница. Айеро боялся ножей, но делал себе тату. А Джи боялся иголок, но резал себя или пускал кровь. — Хэй, Джи, Майки сказал навестить тебя, потому что ты грустил целый день, — Айеро ворвался в его комнату так же, как и в тот Февральский вечер на остановке он ворвался в его жизнь. Если быть честным, то жизнь перед глазами Джерарда промелькнула быстрее, чем он успел сказать «мяу». — Ого, ты в футболке, я наверно первый раз вижу тебя в ней… Глаза Фрэнка проходили по рукам Уэя. — Фрэнк, послушай… — он не хотел оправдываться. Ведь зачем, если всё, что он делал со своим телом — его дело. И что от этого становилось легче, что от этого мысли отпускали его, а тело снова ощущалось как своё. — Нет, я ничего не хочу от тебя больше слышать. Ты ведь блин знал, знал и продолжал это делать. — Ты думаешь, что это всё ради или из-за тебя. Хах, как смешно, Фрэнк, ты слишком плохо знаешь меня… — Ты ведь знал, что я презираю тех, кто режет себя. А теперь оказывается, вот почему ты носил толстовки. Ты крыса, Джерард. Мы с тобой тысячу раз говорили об этом. А теперь я понимаю, мы говорили об этом, а потом ты уходил к себе и резал себя. Пф, тоже мне обиженка на мир. Ты всего лишь идиот, который хочет к себе внимания. — Уходи. — Что? — Фрэнк непонимающе уставился на него. — Я сказал уходи из моей комнаты, дома, и из жизни можешь тоже проваливать! В жизни бывают взлеты, бывают падения. Живя в своём порочном круге чистилища, он не думал, что сможет когда-нибудь упасть ниже. Но… он смог, а помог ему в этом сам Фрэнк. Все могло быть проще, не будь он таким гордым, а Айеро таким глупым идиотом. Обычные разговоры были главной частью их жизни. Но при этом всем, зная предпочтения друг друга, они забыли быть честными и откровенными. Разговаривая о книгах, о чувствах персонажей, Фрэнк забывал, что жизни не крутиться только вокруг него или его переживаний. Забывал, что иногда стоит быть настойчивей или, наоборот, найти путь, по которому стоит вести разговор. А Джи в итоге устал. Устал следить за словами, следить за тем, что стоит говорить, а что нет. Ему надоело быть опорой для всех, когда никто не хочет стать его. В последний день августа он выдыхал ментоловые сигареты, словно он подписал контракт с адом, в который он упал, что каждый вдох будет зависеть от единственной сигаретки Vouge, которая была толще его чувства самодостаточности. Он думал, думал, что всё будет хорошо… «Да кого я обманываю». Пол в ванной как всегда встречал с излюбленной холодностью и плоскостью. У него была своя комната, было личное пространство, но и этого было не достаточно, чтобы чувствовать себя в безопасности. Там не было замков… «Как же много значат замки… вот я сижу в комнате, но каждый может зайти и оставить дверь открытой. И вот я снова сижу тут, как полный идиот, делая вид, что тут у меня есть важные дела, а на самом деле, что я тут делаю? Сижу на полу и слушаю музыку…» Учебный год начался. Радости или грусти не было. Просто, а смысл? Всё так же, как и в прошлые года, разве что ребята остались. Хотя, если учесть тот факт, что он общался лишь с единицами из той компании, после расставанием с Айеро… «Если когда-нибудь я буду писателем, то я напишу о буллинге или о том, как правильно разговаривать и не быть тупым идиотом, » — идя по коридорам учебного заведения, он наблюдал как в сентябре уже весели плакаты о Хэллуинском бале в школе. — Джи, ты должен пойти туда, это твой последний год, — Майки уже вот полчаса уверял брата в идеи, что пойти на осенний бал — хорошая идея. — Что мы по сравнению с звёздами… — Прекрати, ты даже не слушаешь меня… — Ничто так не помогает нам продлевать нашу жизнь, как уверенность в том, что наша смерть кого-то осчастливит… — Ты что, Джи, хватит цитировать своих французов. Мне кажется, что от своих тонких сигарет и твоих этих классиков ты начнёшь забывать английский! — Майки, какая тебе выгода будет, если я пойду туда? — Я смогу спокойно устроить гарем в твоей комнате. — Пф, а кто тебе это запрещал сделать раньше? — Что?! Подожди, ты же несерьёзно? — Я шучу, Майкл, шучу. А на самом деле, кто знает… — Джи, сходи, там будут ребята и Фрэнк… — Из всех глупостей, что ты мне говорил, эта — шедевр… — Как я тебя ненавижу. — Ты меня любишь. — Нет. — Тут спорить даже не нужно, Майкл, ты меня любишь на столько, сколько тебе позволит твоя задротская голова. — А вот сейчас было обидно… Но да, я тебя люблю настолько, что сделал тебе маску, раз ты, АСОЦИАЛЬНАЯ жопа, не хочешь иди. Так просто пойди туда, и никто не увидит тебя, а точнее, не узнает. — Тебе заплатили или заплатят за проституток, чтобы устроить гарем? — В каждой шутке есть доля правды. — Нет слов, я горжусь тобой, мой мальчик вырос, я так рад, Майкл! — … — Хорошо, я пойду туда… «Pass me that lovely little gun My dear, my darling one The cleaners are coming, one by one You don't even want to let them start» Зал был украшен в тему, хоть и это и была пятница тридцатое, а по сути Хэлуин был завтра. Но кого это смущало. В большом помещении около стен стояли тыквы, в вырезании которых он не участвовал. Столы, что стояли так не логично близко ко входу, покрыты скатертями с изображениями скелетов и летучих мышей. На них стояли, как в классических драмах для подростков, огромные тары с напитками, в которые, Джи мог поклясться, уже успели налить алкоголь из какого-нибудь захудалого магазинчика, где и он сам бывал часто, ведь где кроме того магазина подросткам могли продать алкоголь или электронные сигареты, чтобы родители не учуяли. Но Джи был на шаг впереди, да и терять было нечего, поэтому и курил то, что со вкусом обычного табака, то есть, курил просто сигареты. Ведь что может быть драматичнее: наблюдать, как тлеет папироса к самому фильтру, когда ты сам хозяин и судья для себя. Убивая свои лёгкие, он убивал часть огонька от зажигалки, убивал сигаретный штранг. «They are knocking now upon your door They measure the room, they know the score They're mopping up the butcher's floor Of your broken little hearts» Как и говорил Майки, его не узнали. Не будь он такой проституткой с любовью к курткам, а особенно кожаными… то он никогда бы в жизни не согласился вырядится как посредственный герой какой-нибудь книжки с картинками, где наступил апокалипсис. Словно его кожанка была пуленепробиваема, а узкие штаны показывали его железные причиндалы. Собственно, да, таким он казался и без костюма. Но, главным атрибутом была все же маска. Жёлтая, как у клоуна, но кого это волнует. «O children Forgive us now for what we've done It started out as a bit of fun Here, take these before we run away The keys to the gulag» Широкими шагами он зашёл, все были заняты своими делами. Его взгляд зацепился за идиотов, которые стояли около сцены, но он сам являлся идиотом. Это был Фрэнк и его старые друзья, вырядившись на удивление практически как он. «We have the answer to all your fears It's short, it's simple, it's crystal clear It's round about, it's somewhere here Lost amongst our winnings» Не зная, что делать, он продолжал пялиться на них, засунув руки в задние карманы, проверяя, не затерялась ли там зажигалка, чтобы если что поджечь эту школу к чертовой матери. «The cleaners have done their job on you They're hip to it, man, they're in the groove They've hosed you down, you're good as new They're lining up to inspect you» Пошли шепотки. Такие, как будто музыку ни кто не слышал, а голоса стали заменой потока мыслей. Оглядевшись, он под тяжелые взгляды прошёл к дальней стене. Ботинки отстукивали его тяжёлые шаги с его тяжёлым телом и душой, которую он старательно прятал. «Poor old Jim's white as a ghost He's found the answer that we lost We're all weeping now, weeping because There ain't nothing we can do to protect you» Ответов было мало, а голову утяжеляла мысль, что вопросов было больше. Как же хотелось сбежать отсюда, от родителей, из этого города, от самого себя. Найти свой путь сквозь Тернии к звёздам, где он будет один, но не одинок. Он не хотел быть отшельником, сохраняющим девственность до самой старости. Он хотел быть с Фрэнком. Но он не его, как Джи не Айеро. Они расстались, оставляя общие ночи и сумерки позади. Они забыли друг друга, оставив горечь от сказанных слов. Может быть, всё случилось иначе, да как бы не так. «O children Lift up your voice, lift up your voice Children Rejoice, rejoice» Ему не нравилась мысль, что он его полюбил. Любовь делает его зависимым, слабым. Его чувства растоптали, задавили и разбили сердце. Кому и как сказать, что ему страшно, если все будут считать его идиотом, которого предупреждали и тысячу раз говорили, что его сказка может скоро закончиться. Расстояние с каждым днём менялось. С каждым днём, проведённым без него, становилось лучше, но разве это не самообман? Он самый, и Уэй его Горький пример. «Hey little train! We are all jumping on The train that goes to the Kingdom We're happy, Ma, we're having fun And the train ain't even left the station» Плакать сил не было. Но когда парень в жёлтом лонгсливе и чёрной жилетке направился в его сторону, паника удушающей жабой схватилась за горло. «Hey, little train! Wait for me! I once was blind but now I see Have you left a seat for me? Is that such a stretch of the imagination?» — Подаришь мне свой танец, Джерард? — протягивая руку, спросил он. — Всё простить, значит, ничего не понять. — Хах, а ты как всегда прав… — Hey, little train! Wait for me! I once was blind but now I see Have you left a seat for me? Is that such a stretch of the imagination?