***
Впервые Ричард Окделл умирает в четыре года. Баловник, надорский пони, подаренный отцом, озорно косится на маленького всадника. Дик сидит в седле первый раз, и это оказывается неожиданно легко, даже когда Сэм, конюх, берётся за уздечку и ведёт лошадь вокруг двора. Подковы постукивают по камням, и те тихо-тихо поют. Ричард не различает слов — гордо озирается с высоты. Вот в воротах капитан Рут за что-то отчитывает двух новобранцев, вот, вывалив языки, валяются на солнце замковые собаки, вот спешит в сторону выгребной ямы служанка с ведром грушевых очистков, над ним вьются осы… Одна из них оказывается возле лица, и Ричард бьёт по ней. Насекомое врезается в шею Баловника. Жалит. Пони вскидывается, ржёт, и мир внезапно переворачивается. Потом есть твёрдые камни, твёрдые копыта, летящие в лицо, и темнота. (подковы постукивают по камням, и те тихо поют) Мотив незнакомый, тревожный, от него мурашки по коже. Дик ёжится, крепче вцепляется в луку. До стремян слишком далеко… «Сэм, подтяни мне их! — Да, тан Ричард». Мимо пробегает служанка с ведром очистков, над ним кружатся осы. Пара устремляется к Баловнику, тот нервно пятится, но Сэм, удерживая узду, отмахивается от насекомых шляпой: «Это ничего, конёк-то молодой ещё, выдрессируем…» В девять лет Ричард Окделл, удирая от матушкиных наставлений, забирается на один из утёсов неподалёку от замка и, споткнувшись о кинувшуюся под ноги крысу, катится вниз. Правое бедро ударяется о камни как-то особенно неудачно, и опереться на ногу не удаётся, а по штанине расползается пятно крови. Дик ползёт к дороге, подтягиваясь на локтях и тихо (плакать стыдно, но если никто не услышит, то можно) рыдая от боли — и вскоре теряет сознание. Поздно ночью его находит пущенная на поиски свора. Лекарь спустя несколько дней хмуро сообщает родителям, что правильно кость не срастётся и их сын, скорее всего, останется калекой. Дик ненавидит его, кричит, что он лжёт, что всё будет не так, что всё должно быть не так. Отец, услышав новость, просто уходит из комнаты. Матушка поджимает губы. Через два месяца Ричард, едва способный доковылять до окна, ревёт в подушку до самого утра. Никто этого не видит — мать больше не остаётся на ночь, а присланных ей слуг Дикон прогоняет прочь. Через три месяца Дик, всё ещё едва способный пройти по этажу, кричит на отца, впервые за всё это время столкнувшегося с ним, и, нелепо доказывая что-то (кому?..), пытается спуститься по лестнице. Нога ожидаемо подламывается, и он летит вниз с двадцати высоких ступенек. Ребро последней дробит позвоночник, и Дик больше не чувствует ничего ниже шеи. На четвёртую ночь после этого кто-то опускает ему на лицо тяжёлую подушку. (в девять лет Ричард Окделл, удирая от матушкиных наставлений), уносится к озеру и сидит там до самой ночи, не отзываясь, даже когда вдалеке начинают мелькать факелы и раздаваться тревожные оклики. Разумеется, его находят. Холодная обида матери пугает настолько, что Дик клянётся никогда-никогда больше её не огорчать. Ричард Окделл умирает в одиннадцать, когда в ворота замка вваливается орава ликующих солдат в чёрно-белых мундирах. Потому что у него в руках шпага, пусть и облегчённая, для тренировок, перед ним — враги, а кто-то в толпе очень метко стреляет. (Ричард Окделл не умирает в одиннадцать, потому что накануне утром проснулся с невыносимым жаром и вторые сутки валяется в своей постели в беспамятстве, бредя). Снится какая-то башня и камни, истекающие кровью. Когда он приходит в себя, оказывается уже поздно.***
Тысячи путей, тысячи вариантов — так много, что почти невозможно запомнить. Что-то определяешь ты, что-то решает случай, и даже не всегда удаётся найти отличие — или понять, в какой момент всё изменилось.***
Ричард Окделл заворожённо смотрит на бесконечную вереницу монахов и рыцарей, удаляющихся по коридору, безразличных к живым, пока на плечо не опускается предупреждающе ладонь — и только тогда понимает, что едва не ушёл вместе с ними. (Ричард Окделл уходит вслед за призрачными танкредианцами), потому что отец оборачивается к нему — и манит, коротко улыбнувшись. Руки, пытающиеся его удержать, становятся помехой, и Дик ломает их, наугад бьёт в темноту галереи, во что-то попадая — лишь бы вырваться, лишь бы успеть. Он успевает. (Ричард Окделл валяется на полу, на холодных, тревожно шепчущих камнях, приходя в себя после оглушительного удара в челюсть). «Извинять меня, — смущённо басит Йоганн. — Паоло кричать, тебя надо не пускать с этими тотте шаттен…» «Дадо быдо с сабого дачада тебя вырубить, а де пытаться удержать, — подхватывает Паоло, прижимая к носу насквозь мокрый платок. — Бешедый… Жить дадоедо?! С бертвецаби он собрадся…» Дик молча отрывает плотный манжет от рукава рубашки и протягивает кэналлийцу. Тот мгновение смотрит на лоскут ткани, потом вдруг фыркает — мелкие брызги крови разлетаются вокруг — и принимает его. Утром Паоло исчезает. Дикон не вполне уверен, приснился ему ночной визит или нет. «Мне очень жаль, мой мальчик, — произносит эр Август. — Тебе пришлось перенести этот позор, но поверь старику, позор всё же лучше, чем смерть. Останься ты в столице, твоя жизнь была бы очень короткой…» «Меня могли бы взять вы», — тихо роняет Дик, не поднимая взгляда от столешницы. Горячее полуденное солнце словно всё ещё печёт макушку, а отчаяние и обида внутри даже не думают утихать. Кансилльер коротко и грустно смеётся. «Увы, это подписало бы приговор нам обоим. Если и не смертный, то… Я дворянин, Дикон, но Лучшие Люди — потомки тех, кто шил сапоги или готовил похлёбку для Франциска — презирают меня, потому что к моей крови примешалась кровь дриксенских простолюдинов…» «Но это же лицемерие!» «Да, но попробуй сказать это им в лицо… Разумеется, ты можешь остаться в моём доме, пока не отправишься в Надор, но…» «Я отправляюсь прямо сейчас, — обрывает его Ричард, поднимаясь. — Спасибо, что были добры ко мне, но в этом городе мне больше нечего делать». Эр Август смотрит печально, но не пытается его переубеждать. К вечеру укушенная крысой рука болит невыносимо. Дик, найдя трактир в каком-то маленьком городке к северу от Олларии, спрашивает, нет ли в этом селении врача. Дородная хозяйка, кудахча, клянётся немедленно за ним послать — а пока «господин может отдохнуть в комнате наверху, ужин подадут…» Дикон не спорит — занимает предложенную клетушку и принимается воевать с перчаткой, пытаясь содрать с распухшей кисти. Когда в дверь стучат, он кричит: «Открыто!» — раньше, чем поднимает голову. На пороге оказывается человек с пистолетом. (горячее полуденное солнце) печёт макушку, и голова медленно начинает болеть от жары и напряжения. Время идёт, а от надежды осталась только половина — комендант столицы выбрал Эстебана, а не его. Но если это плата за то, что Дика возьмёт… «Я, Ги, граф Ариго, прошу и выбираю благородного Ричарда Окделла». Вот оно! Радость вспыхивает внутри и тут же гаснет, омрачённая страхом. Люди Чести не бросают своих, но Ариго пошёл против воли кардинала, а тот ни за что не оставит это без ответа. Значит, план всё же нужно исполнить! Квентин Дорак не переживёт этот день! Шанс нельзя упускать, ведь мимо его кресла придётся пройти, чтобы добраться до нового эра… Конечно, служить ему уже не удастся, но граф поймёт, что это ради возрождения Талигойи. Подняться по ступенькам на галерею, поклониться королю — коронованному ничтожеству, которого скоро не станет! — повернуться, поравняться с кардиналом… Шпагу из ножен — и ударить! Толчок в спину. Громкий хлопок сзади. Странный жар, расползающийся в груди. Худое старческое лицо вдруг оказывается совсем близко — Дик почти наваливается на кардинала, различает все морщины, мешки под широко распахнутыми глазами, побелевшие тонкие губы, плотно сжатые — а потом очень-очень высоко. Становится больно — и от каждого вдоха всё сильнее. Кто-то кричит. Поднимается суета — Ричард уже не понимает, из-за чего. «Обращайтесь, Ваше Высокопреосвященство», — звучит незнакомый ленивый баритон, и это последнее, что удаётся разобрать. (горячее полуденное солнце печёт макушку), но сильнее печёт обида и стыд на неё. Воля кардинала в этой стране выше воли короля, это понятно, но знать и чувствовать свою никчёмность и ненужность — это разные вещи. Никого! Никого, кто пошёл бы против приказа! Вот сейчас Фердинанд подпишет указ, и всё будет кончено… «Ричард, герцог Окделл. Я, Рокэ, герцог Алва, Первый маршал Талига, принимаю вашу службу». Что?! Первый маршал?! Да, только Ворону хватило бы наглости проигнорировать запрет Дорака, но три года подчиняться кровнику, потомку предателя, каждый день говорить с ним и не иметь возможности отомстить?! «Я не стану служить убийце моего отца!» Мгновение тишины — и нарастающий ропот. Ахают оставшиеся рядом унары, перешёптываются дворяне на галерее, Йоганн справа басит (пытается шептать, но где там): «Ричард, что ты есть делаешь…» «Прелестно, — насмешливый голос Алвы негромок, но почему-то перекрывает весь этот шум. — Разумеется, вы вольны выбирать, какому господину служить». Ричард Окделл уезжает в Агарис на следующее утро. Осмотренная лекарем рука мерзко ноет, но, кажется, заживает. («Я, Ричард из дома Окделлов, благодарю Первого маршала за оказанную мне честь. Я клянусь…»)***
…и иногда, в некоторых из этих жизней, ты будешь чувствовать больше, чем возможно для других. Но это ничего не изменит. Или изменит — если ты пожелаешь этого.***
Утреннее солнце поднимается из-за крыш, отражается бликами в мечущихся шпагах. Алва гоняет своего оруженосца каждый день с той самой дуэли, на которой он (не появился, и Дик погиб — три удара в спину, один в правый бок, один в грудь) убил Эстебана одним ударом в горло, чистым и жутким, а потом разогнал остальных, пока Ричард приходил в себя от этой ошеломляющей наглости. Гоняет безжалостно, язвительно комментируя каждую ошибку и награждая синяками, и Дикон уже почти привычно проваливается в это странное состояние пред-видения — так удаётся продержаться хотя бы немного дольше… Удар, блок, встречный удар (уворот и выпад, шпага Алвы больно врезается в живот, «Вы не дуб, чтоб врастать в землю, юноша, двигайтесь!»), шаг назад, парировать, укол в бедро — неудачно, но хоть что-то; шаг назад — разорвать дистанцию (секунда промедления — и Ворон оказывается рядом, слишком близко, чтобы ударить, сгребает ворот рубашки, тянет на себя — «Вот именно в таком случае южная школа фехтования предлагает использовать кинжал!»), выпад, почти пробивший защиту, ещё один, Алва высоко вскидывает брови, переходит в наступление, ускоряясь — три быстрых укола, всего один из которых настоящий (Ричард отбивает его, потому что однажды уже не отбил), удар по клинку плашмя — мерзкая дрожь отдаётся в кисть, едва не заставив выпустить рукоять; выпад в горло… (выпад, блок, сцепка, металл скользит по металлу, цепляет деревянный колпачок на конце клинка; рывок — рука слишком высоко, её не опустить вовремя, не успеть!.. — и то, что должно было быть обидным тычком под рёбра, становится уколом; холодно и жжётся, не сдвинуться вбок — только назад, ещё и с каким-то хлюпаньем; «Квальдэто цера! Ричард!..») «Юноша!» — кончик шпаги упирается в ямку между ключицами, тупо натягивая кожу. Ричард разжимает пальцы, и его собственное оружие, замершее на середине движения, падает на землю. «Что с вами происходит?» — интересуется Алва. Кончик шпаги (защищённый колпачком, защищённый, защищённый!) упирается в подбородок, вынуждая поднять лицо. «Мне только начало казаться, что вы делаете успехи. В чём дело?» «Ни в чём, — торопливо врёт Дик, отступая назад. — Простите, монсеньор. Я просто никак не могу проснуться». («Я мог отбить ваш удар, но тогда… Понимаете, эр Рокэ, я иногда вижу… Будущее. Разные его варианты. И в одном из них я…») «Мой вассал Ричард Окделл, — Альдо — Его высочество! — солнечно улыбается и неожиданно хлопает Дика по плечу. — Добро пожаловать! Идём же, познакомлю тебя с остальными!» (Бродячая башня оказывается не обманом зрения. Дик, спешившись, обходит её, касаясь рукой молчаливых горячих камней; край одного царапает ладонь до крови, зато в стене обнаруживается дверь. Из-за неё доносится слабый смех, и Ричард Окделл, обнажив шпагу, входит внутрь). (Ричард Окделл умирает в Сагранне, сорвавшись со скалы во время ночного штурма Барсовых Врат — камни у подножья оказываются милосердны, отобрав сознание раньше жизни). (Ричард Окделл умирает во время штурма Барсовых Врат — ошеломлённый внезапностью нападения, не успевает убраться с пути светящегося «демона», и его сбивают с ног, дробя рёбра тяжёлыми копытами. А потом вокруг оказывается огонь). (Ричард Окделл уезжает в Агарис вместе с Робером Эпинэ. У Робера седая прядь надо лбом и затравленный взгляд. Он не спрашивает о причинах этого решения). Ричард сам не понимает, как ноги занесли его в этот узкий переулок, но, кажется, это по пути к дому. Надо торопиться, надо рассказать Ворону о том, что предлагал эр Август (от воспоминаний о кольце с прозрачным красным камнем начинают дрожать руки), и убедить его помочь. Алва не плохой сам по себе, он просто ветер, несущийся туда, куда его направят. Всё получится, всё непременно получится!.. На выходе из переулка он сталкивается с каким-то прохожим в плаще с капюшоном. «Эй!» — и больше Ричард не успевает ничего сказать. Мешает вогнанный под рёбра длинный нож. «Налейте мне вина, раз пришли», — роняет темнота, пропитанная рыжим светом каминного (не Закатного, не Закатного, не Закатного) пламени. Ричард идёт к секретеру, как во сне. Две белые крупинки ныряют в горлышки бутылок, растворяются, кажется, почти мгновенно… («Монсеньор, — серьёзно говорит Ричард темноте и огненным всполохам, не двигаясь с места, — мне нужно кое-что вам рассказать»). «Поставь бокал». (Ричард успевает глотнуть. Один глоток — и) бокал разлетается на осколки, выбитый из руки сильным ударом. «Идиот! — шипит Ворон, за шкирку выдёргивая его из кресла. — Сколько вы положили? Сколько?!» Дик не отвечает, и его тащат к столу. Алва, ругаясь по-кэналлийски, вытягивает на свет знакомый сундучок с морисскими тинктурами, торопливо и сосредоточенно что-то ищет — флаконы позвякивают. Ричард опирается на столешницу всем весом и незаметно выдвигает один из ящиков. На линии погибают оба. В ящике Ворон держит заряженный пистолет. Возможно, для назойливых посетителей. Но это уже не важно. «И вы меня убили», — уточняет эр, вычерчивая на бумаге ещё одну линию. Получающийся узор похож на дерево — жирный чернильный «ствол», от которого в разные стороны отходят истончающиеся «ветки». Дик кивает, отхлёбывает ещё вина. Всего второй (или третий?..) бокал, но, кажется, в него что-то добавлено — слишком легко вспоминать это неслучившееся и говорить, так не бывает, если просто пьянеешь. «Ага. А потом прибежал Хуан, и… В общем, я тоже умер, так что не знаю, что было дальше». «Что же, тогда этот вариант нам не подходит», — иронично отмечает Алва, что-то записывая. Он-то совершенно трезв, а вот у Дика почему-то плывёт перед глазами. Хочется зажмуриться, и он жмурится, уплывая в тёплую сонную темноту. На затылок ложится горячая ладонь, сжимает, возвращая в реальность. «Ричард, сосредоточьтесь. Что случается иначе?» Ричард Окделл трясётся в глухой карете, слушая переговоры тюремщиков-кэналлийцев снаружи. Хочется пить. И знать, что с ним сделают. И что всё-таки случилось с Алвой… Ричард Окделл горячит коня, пытаясь догнать линарца Альдо. Робер отстал, он не любит скачки… Он слишком угрюм! Это ведь так весело — галоп, и ветер в лицо, и дорога сама ложится под копыта!.. Так и с судьбой. Всё будет хорошо, всё будет великолепно — истинный Ракан не может проиграть, их ждёт блистательное будущее!.. «Вы хотите уехать? — уточняет Ворон, подбрасывая и вновь ловя перстень. Отблески камина превращают камень в злую алую искру. — В Торку, домой, в Агарис — не важно, куда. В столице сейчас станет шумно и грязно, не сбежите вовремя — отмыться будет сложно. Выбирайте, пока ещё можете». Дик отхлёбывает из кубка, плохо чувствуя вкус. Алва наблюдает за ним из-под полуприкрытых век — лениво, нечеловечески равнодушно. Рыжие всполохи пляшут по безмятежному лицу. «В Торку, — наконец, всё взвесив, произносит Ричард Окделл. — Я хотел бы служить вместе с братьями Катершванц, если это возможно». Алва медленно моргает. Так же медленно кивает: «Я отдам приказ о вашем переводе. Идите к себе и будьте готовы выехать до рассвета». (рыжие всполохи пляшут по безмятежному лицу), но Дик откуда-то знает: это сейчас маска. Алве не всё равно. Он ждёт ответа. Он даёт своему оруженосцу возможность сбежать, а сам привычно останется. И привычно запачкает руки… «Я не хочу уезжать, эр Рокэ», — твёрдо говорит Дикон, не отводя взгляд. Непойманное кольцо падает Ворону на колени, и тот, спохватившись, накрывает его другой ладонью. Трещит пламя в камине. Дикон ждёт. «Я не могу обещать вам безопасность, если вы останетесь», — наконец роняет Алва. «Я не прошу этого! — с жаром возражает Дик. — Я просто… Я ведь вам поклялся». Алва разглядывает его едва ли не минуту. Потом с какой-то странной усмешкой тянется к кувшину с вином: «Тогда выпьем за наши клятвы, Ричард. И пусть из-за них нам не придётся умирать». «…щий бой? Мне, по-твоему, настоящий бой нужен?! Рича-ард!» Ричард выходит из-под арки во двор и плетётся к спорящим. Альдо с Робером ругаются с самого утра, и меньше всего Дику хочется влезать в их отношения, но долг зовёт. «Ага, вот и ты! — Альдо улыбается слишком широко, сразу понятно — злится. — У нас с Эпинэ, — не по имени, значит, злится сильно, — тут вышел небольшой спор, и чтобы разрешить его, нужна твоя помощь. Не откажешь мне в поединке? Без защитных колпачков, разумеется, чтобы всё было по-настоящему». «Без защиты? Альдо, ты уверен?» — осторожно уточняет Дик. Робер рядом молчит с крайне скептическим лицом. «И ты туда же! — ядовито восклицает Альдо, проворачиваясь на каблуках. — Друзья, называется! Вы меня тут все держите за мальчишку, который шпагу впервые в руки взял! Своего короля!..» Ричард торопливо соглашается — и на второй минуте боя едва успевает отдёрнуть клинок, который Альдо в своей упоённой атаке совершенно не замечает. Нет, ему нельзя сражаться вместе с обычными солдатами, убьют же… (Он не успевает — и Альдо горлом напарывается на остриё. Удивлённо опускает взгляд, всхлюпывает, пытаясь что-то выговорить, падает на колени…) «Ты не виноват, — устало признаёт Робер. — Это случайность, и ты пытался отвести шпагу, я видел. Это я должен был ему объяснить…» Её Высочество не говорит ничего — ни единого слова. Просто сначала замирает над телом, а потом разворачивается — глаза сухие — и быстро уходит прочь. Ричарда никто не прогоняет. Ричард сам уезжает из Сакаци тем же вечером — и, достигнув перекрёстка, неожиданно осознаёт, что не имеет ни малейшего представления, куда ехать дальше. Следующие сутки Ричард выжидает, запершись в особняке Алвы, пока его хозяин развлекается где-то снаружи (Ворон, острозубо улыбаясь, заявил, что ызаргов всегда ловят на живца, а не устраивают на них облаву). Пытается занять себя чтением (строки расплываются перед глазами). Бродит по комнатам, дотрагиваясь до мебели, стен, безделушек; случайно царапает палец о клык одной из кабаньих голов на стене кабинета. Пачкает найденную гитару — струны жёсткие и звучат разбито, так, наверное, он сам звучал бы сейчас, будь он струной. Пытается подремать — ночь они потратили на разговоры, выяснение отношений и составление планов — но, уже лёжа и глядя в потолок, осознаёт, что почти дрожит от напряжения. Голова пухнет от мыслей и предположений, чем сейчас занят эр Рокэ. Эр возвращается под вечер, бледный, с лихорадочным румянцем, пошатывающийся, но очень, очень довольный. «Как ваша охота?» — спрашивает Дик неуверенно, проглотив дурацкое взволнованное «как вы себя чувствуете?» «Великолепно, — живо отзывается Алва, смешивая себе в кубке какие-то морисские капли. — Пять превосходных ызаргов. Четверых я убью завтра утром, пятого Его Высокопреосвященство попросил оставить ему. Ваши показания будут полезны, но я выбил вам возможность не присутствовать на суде — нас ждёт война с Бордоном. Моими услугами оплатили запасы урготского хлеба на эту зиму, а вы, разумеется, едете со мной…» «А можно и завтра с вами?» — уточняет Дикон. Алва отрывается от кубка, внимательно смотрит на него, потом — виновато?! да нет, показалось — качает головой: «Завтра вам придётся пересказывать всё, что вы выложили мне, назначенному следователю. Кроме того, секунданты уже определены… Кстати о них! Помните виконта Валме? Я беру его с собой в качестве офицера для особых поручений. И вашего протеже, Арамону-младшего, тоже…» Ричард давится собственным возмущением — всеми гневными и презрительными словами, всей глупой детской обидой, захлестнувшей с головой, — и, прикусывая изнутри щёку, через силу кивает. Ворон одобрительно улыбается и, шагнув к секретеру, переливает в графин содержимое двух бутылок: «Выпьете со мной?» Спустя четверть часа Дик, тщетно сражающийся со слипающимися веками, мысленно — вслух уже не удаётся — проклинает подлеца Алву, определённо подлившего ему снотворного. Рука, треплющая волосы, ему наверняка уже снится. (Где-то позади раздаётся мерное постукивание копыт. Невидимая лошадь прихрамывает, и Ричард придерживает почему-то тревожащегося коня, позволяя себя догнать — дорогу-то узнать надо…) Торка дышит в лицо прохладой даже летом. По-северному спокойная, серьёзная и радушная, она не спрашивает ни о чём, кроме одного. «Ты есть готовый жарить мясо, друг Ричард? — смеётся Йоганн, хлопая его по плечу своей лапищей. — Пока тут тихо, но к зиме будут и гуси, и медвежатина…» Дик кивает в ответ, улыбаясь, и закрывает на ключ сундук с воспоминаниями о прошлом. Оно будет только душить. Здесь есть цель, твоя — и ваша общая, единственная, простая; есть враг, который остаётся врагом, что бы ни творилось далеко отсюда; есть ты, и всё, что от тебя требуют — метко стрелять и уметь работать шпагой. И ещё пить пиво, но уж тут с бергерами не сравнится вообще никто. «Мы найти тебе хорошую жену!» — обещает Дику во время празднования его дня рождения захмелевший Норберт. — Из наших! Она за тобой присмотр-р-реть. Научить. Ты быть совсем как мы!» Дик, ещё более захмелевший, не имеет ничего против. Бергеры — свои. И они держат слово. Наверняка правда найдут… «Кто бы мог подумать, юноша, что оно так вам понравится», — посмеивается Ворон где-то за плечом. Ричард не отзывается. Прозрачно-зелёное, как бутылочное стекло, с серебристой, слепящей глаза рябью на поверхности, оно больше всего, что только можно себе представить. Бескрайнее. До самого горизонта — и дальше. Ничего общего с картинами и гравюрами. Оно движется. Дышит. Едва слышно что-то бормочет. Зовёт. От мысли, что они останутся здесь как минимум до осени, Ричард готов кричать от восторга. «Думаю, всё же стоит предупредить, — снисходительно замечает Алва, — что в корабельном быте ничего прекрасного нет. А уж в абордажном — тем более…» Ричард Окделл останавливает прядающего ушами коня в воротах Агариса, спешивается и интересуется у сонного стражника, не нужны ли им наёмники в гарнизон. Ричард Окделл умирает во время сражения с армией Манрика — что-то цепляет штанину, выдёргивает из седла на полном скаку, земля оглушительно врезается в спину, дождь начинает падать вверх, а потом какой-то мальчишка в чёрно-белой форме, с огромными от страха глазами бьёт его шпагой в грудь. И ещё раз. И ещё. Алва поёт почти до самого утра, до тех пор, пока струны вместо звона не начинают лязгать, а на грифе не остаются тёмные, пахнущие металлом следы, и ещё немного после. Кошмарно хочется спать, но Дик не уходит — сидит, глотая «Дурную кровь», упрямо держит глаза открытыми и задыхается этой музыкой. Эр что-то говорил, о скрипках, которые созданы кричать о неизбежности, но гитара в его руках справляется не хуже. Почему-то кажется, что это последний вечер. Совсем последний. Дальше не будет ничего — ни остатков осени, ни зимы, не будет даже рассвета, потому что мир сорвался со своего места, как бусина с нитки, и падает сквозь чёрное Ничто в бездну. И этого не исправить, не изменить, и страшно выйти из освещённой, тёплой, ещё сохранившей в себе жизнь комнаты в тёмные коридоры… «Ричард, вставайте, — произносит Алва, и Дик вскидывает сонную голову. — Далеко заполночь, мне ещё нужно написать пару писем, а вам давно пора уходить». «Ннэ 'ййду», — сообщает Ричард, тем не менее пытаясь подняться. Удаётся с трудом, обратно в кресло он не оседает, лишь потому что его подхватывают. «Да, куда-то уйти сами вы и впрямь не в состоянии, — иронично замечает эр. — Тогда хотя бы попробуйте шевелить ногами». И Дик честно пробует, но, кажется, большую часть пути всё же висит на чужом плече, утыкаясь носом в висок Рокэ. Волосы у того жёсткие, пахнущие вечным местным дождём и солью, а от губ тянет вином… Кажется, уже на пороге своей комнаты Дик пытается их поцеловать. Утром ничего позже вспомнить не удаётся, но одной этой детали достаточно, чтобы Ричард Болван Окделл сгорел от стыда и бросился на поиски Алвы. Найти его не удаётся, зато ближе к вечеру обнаруживается Герард с кошкиными письмами. Первый маршал Талига приказывает своему оруженосцу перейти под командование Лионеля Савиньяка в качестве личного порученца. Этот приказ Ричард по примеру Валме отправляет в огонь. Ричард замирает у эшафота и заворожённо смотрит на людское месиво, в самом центре которого беснуется чёрно-кровавый вихрь. Ворон всё-таки явился! Конечно, он не прорвётся, это за пределами человеческих сил, но, Создатель, как же красиво… И страшно! Когда морисская сабля рассекает Симона Люра по диагонали от плеча до паха, Дик делает шаг назад и глупо задерживает дыхание. Глупо — потому что Алва, легко вскочивший на помост, в одно движение опускает оружие к ногам дрожащего Фердинанда. Ричарда Окделла он не удостаивает даже взглядом. «Я его вытащу, — спокойно и страшно обещает Марсель, и Ричард сейчас, слыша его голос, даже не сомневается, что так и будет. — Дикон, тебе нельзя в столицу, ты, прости, совершенно не умеешь врать. Уезжай с Чарльзом». «Богоугодны намеренья ваши, но каждому заповедал Создатель быть на своём месте, — подхватывает Бонифаций. — Все мы — руки Его на земле, но кто-то служит исполнению замыслов Его словом, а кто-то клинком и пулей. И посмешищем станет вепрь, сменявший клыки на лисий хвост…» Дик сжимает зубы, однако всё же кивает. Марсель хохочет: «Отче, вы перепутали! У Валмонов на гербе не лиса, а борзые…» «Нет, сын мой, — с достоинством отзывается тот и отхлёбывает из фляжки. — Это вы перепутали». «Ничего не понимать, — сердито объявляет Йоганн, передавая Ричарду быстро просмотренное письмо из столицы. — Ракан? Какой Ракан? Откуда?» «Кстати, хороший вопрос, юноша. Когда вообще начался весь этот бардак с восстанием, из-за чего, куда смотрел наш дорогой Сильвестр?» «Он у-у-у-у-умер, — устало сообщает Ричард, пытаясь подавить зевок — тщетно. — В середине лета. Одиннадцатого Летних Волн… или двенадцатого? Примерно там». «И как именно?» «Сердечный приступ». Алва экспрессивно выдаёт что-то на кэналлийском и мрачно поясняет в ответ на удивлённый взгляд: «Я натравлю на него всех лекарей Талига. И отберу шадди. Навсегда. Его смерть…» «Невовремя?» — сонно предполагает Ричард, и эр осекается, удивлённо глядя на него. Потом уточняет: «Я хотел сказать «идиотская». Смерть никогда не бывает своевременной, вы разве ещё не заметили?» Дик, краснея ушами, открывает рот, чтобы извиниться, но вместо этого зевает — долго, до боли в челюсти. Ворон примирительно машет рукой: «Вам сейчас самому бы шадди пригодился. Вспоминайте пока, что бывает дальше. Хуан!..»***
…дальше начинается война. Жизнь ветвится по-прежнему, но всё больше вероятностей наполняется кровью и пороховым дымом. Где-то непременно убивают — если и не под боком, то на границе, в другой стране, всё на том же континенте. Талиг воюет с Дриксен, Каданой и Гаунау одновременно, возрождённая Талигойя воюет с армиями несуществующего Талига, пока в её столице и окрестностях военная полиция безуспешно пытается истребить партизанов, мориски разрушают Агарис (Ричард умирает со шпагой в руках, защищая вход в город; Ричард спасается, двумя месяцами ранее согласившись на предложение капитана пиратской шхуны перейти к нему в команду), в Кагете идёт грызня всех со всеми, в Гайифе начинается гражданская война, в Талиге начинаются три гражданские войны одновременно, в Дриксен происходит дворцовый переворот, и сторонники разных властей по всей стране самозабвенно режут «изменников», не вспоминая про прежние связи, с края мира, из Нухутского султаната, доносятся пугающие вести о занявшем престол наследнике, желающем подчинить себе всё от одного моря до другого, Алат и Агария, ликуя, стирают друг друга с лица земли, Фельп и Ургот, объединившись, разносят по кирпичику Бордон… («Победа или смерть?» «Ставки слишком высоки, чтобы мы могли позволить себе просто погибнуть. Победа бо́льшей кровью или меньшей — вот какой у нас сейчас выбор»). Ричард Окделл умирает около двухсот раз — в разное время, в разных местах, разными способами; и да, пожалуй, это действительно всегда некстати. Но в тех случаях, когда он умирает скорее позже, чем раньше, война уже другая. Тише. Страшнее. Монотоннее. Уже нет армий, нет больших сражений, есть лишь спаянные в боях отряды, прочёсывающие всю страну хорна за хорной, проверяющие каждый город, каждую деревеньку, каждый дом. Вырезающие мужчин, женщин, детей — любого, в ком горит зеленоватый огонёк безумия, от кого шарахаются животные, кто сам шарахается от рябины и эспер, прячется в серости, пыли, плесени… Однажды явившемуся Леворукому после всего этого уже никто не удивляется.***
Тысячи путей, тысячи вариантов, развилок, исходов. И всего две неизбежности.***
…и это не война. Война заканчивается рано или поздно, а мир остаётся. И Ричард Окделл остаётся тоже. Ричард Окделл — Маршал Севера, рано поседевший, покрытый шрамами, в дрянную погоду прихрамывающий на правую ногу и не спящий ночами совсем не из-за плача своего второго сына в соседней комнате… Ричард Окделл — капитан пиратского корабля, охотящийся на купцов Померанцевого моря, погибающий однажды в схватке с армадой морисков и ни о чём, уже ни о чём не жалеющий… Ричард Окделл — тот, кого ни один из живых больше не назовёт этим именем, — остывший, вечный раб Её, скитающийся запечатанными тропами, на которые больше никому не пройти… Ричард Окделл — призрачная тень, поглощённая Лабиринтом и его голодными лиловоглазыми стражами… Ричард Окделл — геренций возрождённого Талига и верный его слуга, тихо умирающий однажды ночью в одной постели с женой… Ричард Окделл — тот, кого раньше звали так, а теперь зовут Вепрем, — воин Рубежа, сражающийся со стеклянистым, серым, хищным чем-то на границе реальности и небытия, воин и рекрутёр, собирающий в мирах существ, достойных служить под командованием Синеокого. Синеокого тоже все зовут именно так, но только Вепрь знает, что дело не в цвете глаз, а в полузабытой пословице одной из жемчужин Ожерелья… (…и много, много других…) Какая из этих жизней настоящая, какие иллюзорны?***
…не так уж и важно. Значение имеют лишь две вещи: ты уже родился, ты когда-нибудь умрёшь. Это неизбежно. Остальное: что будет между этими точками и насколько искренним будет — выбирать тебе. Так что сейчас, Ричард Окделл, дитя, спящее в колыбели, дитя, носящее на ладони знак накхов по праву рождения, зная все шансы, вероятности и варианты своей судьбы, выбирай.