ты будешь меня беречь?

«Отвали, Ойкава» «Почему я именно с тобой встречаюсь?» «Не пиши мне, я занят» «Какой же ты раздражающий!» «Кто угодно лучше тебя, Дурокава» Тоору раз за разом прокручивает все сказанные Иваизуми фразы. Каждую. Детально. Он снова и снова пропускает через себя слова, позволяя им отпечатываться ноющей болью в груди, позволяя оседать на коже, пропитывать душу. Очередное вспомнившееся «да иди ты на хуй, надоел уже» нещадно бьет под дых, заставляя подавиться вздохом. Ойкава утопающий — он тонет в этом океане неуверенности и ненависти к самому себе, пытается ухватиться за что-то, но довольно улыбающийся Хаджиме, глядя ему прямо в глаза, вытаскивает спасательный круг из воды. И он ничего, абсолютно ничего, не может сделать, когда самый близкий человек толкает и даже не протягивает руку. Нахлынувшие воспоминания неприятной резью отдаются в каждой клетке тела, и Тоору притягивает бутылку ближе. Обхватывает горлышко губами, заливая голодный желудок алкоголем. Телефон ярко поблескивает незаблокированным экраном; непрочитанное сообщение уже час мозолит глаза. Кажется, «Ива-чан» не собирается отвечать на единственное и банальное «во сколько ты вернешься?». Ойкава смаргивает подступающие слезы и запихивает гаджет в карман. Волейболист подтягивает колени к груди, опуская на них подбородок. Не то чтобы плакать не хочется — он просто уже не может. Тоору даже не вспомнит, сколько точно истерик Иваизуми заставил его пережить, сколько раз доводил и бросал вот так, одного на холодном полу их квартиры. Все считают, что у них прекрасные отношения, ведь они встречаются еще со старшей школы, а это, охуеть, как много. И Ойкава подтвердит — охуеть, как много он вытерпел. И вытерпит, …наверное. Если подумать, Хаджиме всегда был таким: резкий, несдержанный, не переживающий о чужих чувствах. Он никогда не боялся прямолинейно послать, высказать что-либо или хлопнуть дверью, даже не дослушав. Пока они просто дружили, Тоору готов был мириться с дружескими подзатыльниками и пинками под зад; но когда Иваизуми впервые ударил его после ссоры — что-то перемкнуло. Ойкава тогда ничего даже не сказал. Он в шоке смотрел на парня перед собой, осознавая произошедшее. Даже саднящая щека отошла на задний план, когда в глазах Хаджиме не отобразилась даже тень сожаления. Единственное, чего был удостоен вопросительный взгляд ореховых глаз язвительное «ты заслуживаешь». Заслуживаешь. Может, Торру действительно заслуживает такого отношения к себе? Он навязчивый, самодовольный. У него эго раздуто больше, чем земной шар, и люди, незнакомые с ним лично, запросто согласятся. Но за хрупкой, пусть высокой и протяженной стеной Ойкава — беззащитный мальчик. И Иваизуми удалось не только перелезть стену, но и обидеть ребёнка. Того самого, полного страхов и неуверенности, до боли сжимающего волейбольный мяч. Тот Тоору смотрит своими огромными глазами на мир и до ужаса боится облажаться. В спорте, в отношениях, в учебе, в карьере. И именно к этому он сейчас идёт. Оставаться в квартире, полностью пропитанной воспоминаниями, не хочется. Стены давят, напирают. С фотографии на прикроватной тумбочке Ойкава смотрит весело, с улыбкой, обнимает Хаджиме. И он совершенно не похож на себя обычного. В какой момент все изменилось? Тоору поднимается с пола и опускает рамку, чтобы не видеть эти счастливые лица. Пальцы сильнее сжимают бутылку, и стекло, кажется, вот-вот лопнет, как и сердце волейболиста. Смысла торчать тут в одиночестве нет, захватив только ключи, Ойкава хлопает дверью. Ночной Токио встречает свежей прохладой. Ветер приятно обдувает лицо, высушивая мокрые дорожки на щеках и убирая с лица челку. Ойкава не знает, куда он идёт, ему вообще-то без разницы. Чем меньше жидкости остаётся в бутылке, тем больше заплетаются ноги, тем тяжелее становится голова и тем сильнее Тоору понимает, что свалится в ближайшем переулке. Дорогу он почти не видит, пелена слез размывает окружающие его объекты, оставляя блеклые очертания. Ресницы слипаются, Ойкава трёт лицо рукавом свитшота, но это совершенно не помогает. Он всхлипывает и падает на неприятно холодное сидение на ближайшей автобусной остановке. Плевать, что ни один автобус тут не проезжает в половине второго ночи. Тоору с досадой понимает, что звонить-то ему некому. Никто не в курсе, что именно происходит за закрытыми дверьми их с Иваизуми квартиры. И рассказывать не хочется — стыдно и неприятно выносить все напоказ. Но, пожалуй, один контакт из списка все же подходит, однако, нажимать на него Ойкава не спешит, раздумывая. Единственный, кого Тоору ненавидит, терпеть не может и мечтает забыть навсегда — оказывается тем, кто осведомлён обо всех подробностях ситуации. Ойкава ненавидит себя за слабость, за то, что рассказал когда-то обо всем. Он был бы рад тогда получить в ответ осуждающий взгляд, безразличное «ясно» или абсолютно ничего, но заботливое касание сильной ладони Ушиджимы в этот список желаний не входило. Когда капитан тогдашней Шираторизавы сжал узкое плечо, Ойкава вздрогнул, посмотрел удивленно, но вырываться не стал. Вакатоши выглядел не как обычно. В глазах так и искрилась злость, а беспокойство переливалось через край. Тоору шумно сглотнул, услышав «если понадобится помощь — дай знать», и кивнул. Они встречались ещё не раз. Сложно избегать друг друга, когда учитесь в одном университете и за одну команду играете. Ушиджима каждый раз долгими молчаливыми взглядами провожает удаляющуюся спину связующего, рассматривает его на площадке с дальней линии и чуть ли не слюнями обливается, когда Тоору проводит очередной идеальный сброс. Жаль, что он не пошёл в Шираторизаву с самого начала. Зато теперь у Вакатоши безграничные возможности наслаждаться присутствием главного героя своих влажных фантазий. Ушиджима слишком легко замечает любые изменения в настроении Ойкавы. Если у него что-то происходит — связующий выбирает одну из самых своих очаровательных улыбок, и все верят. Все, кроме капитана команды. Вакатоши хочется встряхнуть его в такие моменты, чтобы вся эта дурь, вся фальшь рассыпалась, и от Ойкавы остался только Ойкава. Но делать он этого не будет, они договорились не разговаривать о произошедшем, не задавать вопросов, даже никаких намеков. Тоору всегда умело сливается с темы, если Ушиджима ненароком застает его с выплаканными глазами или очередным синяком. «Заберешь меня?» К удивлению Ойкавы, ответ приходит сию же секунду. Никаких лишних слов, как обычно. «Где ты?» «Я не знаю» «Скоро буду» Как хорошо, что они живут в двадцать первом веке, и технологии ошеломляюще быстро шагают вперёд. Достаточно знать номер человека, чтобы выяснить в по-дурацки разноцветном приложении, где он сейчас находится. Приятное чувство нужности бежит по венам вместе с очередной залитой внутрь порцией алкоголя. Тоору противно от самого себя. Он ведь идеальный. Самый лучший, самый красивый, и встречает Вакатоши в таком виде: волосы растрёпанны, лицо опухло от слез, от него за метры несет перегаром. Может лечь на дорогу и надеяться, что случайная машина переедет его до того, как покажется Ушиджима? Чёрный Лексус кроссовер, припарковавшийся возле остановки, выглядит хорошо. Вакатоши в чёрном Лексусе выглядит ещё лучше. Он открывает пассажирскую дверь и смотрит на удивлённого Ойкаву, переминающегося с ноги на ногу. Короткого и строгого взгляда на уже пустую бутылку хватает, чтобы связующий все понял и закинул ее в ближайшую урну. — Ну, так ты сядешь? — Ушиджима хлопает ладонью по кожаному креслу и смотрит, как Тоору неловко забирается внутрь, сжимаясь на сидении. Автомобиль отъезжает от остановки довольно быстро, на дорогах в спальных районах сейчас никого, но стоит свернуть на магистраль, и кроссоверу приходится вклиниться в общий поток. Фары вокруг переливаются красно-белым, и у пьяного Ойкавы голова кругом идёт от этих бликов. Пока светофор мигает на поворот, Ушиджима пристёгивает сползшего по сидению связующего. Тот, застряв между алкогольным трипом и реальностью, благодарно кивает, прижимаясь щекой к холодной коже сидения. — Что не так? — не поворачивая головы, спрашивает Вакатоши. — Что? — Ты всю дорогу елозишь и прожигаешь меня взглядом, хотя сам написал. Что не так? — на этот раз он оборачивается, удостаивая Тоору долгого изучающего взгляда. — А, ничего, — волейболист проводит пальцами по собственным волосам, чуть ероша их. — Не думал, что ты приедешь. — Это подарок отца, — спокойно объясняет Вакатоши. — Да и не тащить же тебя по общественному транспорту, который, кстати, не ходит. Тоору ничего не отвечает, сил шевелить языком нет, да и не хочется ему особо. Глаза закрываются сами по себе, веки будто тяжелеют. Он только сквозь сон чувствует, что чужая ладонь касается колена, едва сжимает, успокаивающе поглаживая. И отчего-то сбрасывать ее не хочется. Плавное скольжение кроссовера по асфальту успокаивает. Равномерное дыхание Вакатоши только добавляет этой атмосфере шарма, и, кажется, он включает обогрев, потому что Ойкава выперся в одной футболке, а на улице самая настоящая осень. Пока за окнами сменяются кварталы, Ушиджима думает, хорошо, что решил заехать в гости к Тендо и оказался поблизости с домом Тоору, иначе не успел бы вовремя подобрать его. Сам же, капитан, живет в прямо противоположном направлении и именно туда сейчас везёт неожиданного попутчика. На удивление, его даже не пугает происходящее, будто так все и должно быть, будто этого момента он ждал. Ойкава на соседнем сидении сонно шмыгает и ворочается, сползая щекой по скользкой обивке. Улыбка так и просится на лицо Вакатоши, он сбавляет скорость на очередном повороте, чтобы не разбудить мирно сопящего Тоору. Руки сжимают руль почти до хруста, и Ушиджима понимает, что с радостью бы ударил Иваизуми в лицо и даже разбил бы нос, не слушая просящего перестать Ойкаву. Пусть все думают, что угодно — но ему бы стало легче. «Тяжело смотреть на губы, которые не можешь поцеловать», — Вакатоши охотно поспорит с придурком, который это сказал. Тяжело смотреть, как тот, кто должен эти губы целовать, разбивает их. А ты ничего не можешь сделать. Ушиджима уверен, что Хаджиме знает о его чувствах. Знает и провоцирует. Каждый раз, когда заходит за Тоору после игры или тренировки, он демонстративно тянет того за воротник, при всех целуя так, словно желая сожрать. И Вакатоши тошнит от наигранности и притворства. Этот спектакль, что Иваизуми устраивает только для него, выводит вечно спокойного волейболиста из себя. И создаётся впечатление, что только Ойкава один в неведении. Хаджиме просто нравится демонстрировать, как он обладает тем, что Вакатоши никогда не сможет получить. За несколько лет его чувства из детский влюблённости успели превратиться в настоящую, осознанную и зрелую любовь. Конечно, у Вакатоши были и партнеры на одну ночь, и отношения. Но ничего из этого Ушиджима не мог связать с собой. Видеть рядом по-прежнему хотелось только слишком энергичного, заносчивого и очаровательного связующего. А тот кроме Хаджиме не замечал никого, выстроив вокруг бывшего лучшего друга свой собственный мир. Тоору даже отказался от Аргентины. Этого Ушиджима никогда не простит. — Иди в душ, — переступив порог своей квартиры, говорит капитан. — Я принесу одежду. Если в машине Ойкава чувствовал себя просто неловко, то теперь ему хочется исчезнуть. Позвонить Вакатоши было худшей идеей. Он совершенно не знает, куда себя деть в просторных апартаментах. Где тут, вообще, ванная? Держась ладонью за стенку, Тоору медленно продвигается вперёд. Резко включённый свет бьет прямо в глаза, но не жаловаться же. Связующий чувствует себя обязанным хотя бы за то, что его не кинули на улице, пустили. Он уверен — Ушиджима гостей сегодня не ждал. Ванная подходит под интерьер квартиры — строго и со вкусом. Снова подарок отца? Впрочем, неважно. Несмотря на преобладающие в интерьере темные цвета, мраморную отделку в ванной комнате, Тоору чувствует себя здесь уютно и безопасно? Это неожиданно приятное ощущение, о котором он уже давно забыл, шугаясь любого звука и боясь накосячить перед Хаджиме. Очередные мысли о парне заставляют судорожно вздохнуть, подавляя желание заплакать. Ойкава снова испытывает вину и отвращение. Почему он здесь? Разве не нужно было дождаться Иваизуми, поговорить спокойно? Хотя, вряд ли у них что-то получилось бы спокойно. И страшно представить, чем обернулась бы очередная ссора. — Полотенце в шкафу, пользуйся, чем надо, — Вакатоши заходит следом и встречается с растерянными глазами Тоору. — Я постелю себе на диване. Холодный душ Ойкаве сейчас противопоказан, впрочем, как и слишком горячий. Волейболист дрожит под тёплыми струями воды, оставляющими мокрые полосы на теле. Волосы неминуемо намокают. Челка липнет ко лбу, лезет в глаза. Ойкава убирает ее и, чем черт не шутит, решает отмыться от пропитавшего его запаха алкоголя. Шампунь пахнет так по-ушиджимовски, что даже странно. Чувствовать знакомый запах настолько близко, чувствовать его на себе — это непривычно. Но Тоору неожиданно ловит себя на мысли, что ему нравится. Пока пальцы массируют голову, вспенивая шампунь, Ойкава медленно осознаёт, что рядом с Ушиджимой он испытывает то, о чем никогда не думал раньше. Это непонятное, тлеющее чувство, расползающееся теплотой по всему телу, еще долго отдаётся приятными, но пугающими мыслями. Под взглядом оливковых глаз он всегда теряется, ужасно тупит, но когда натыкается на снисходительную улыбку Вакатоши, кровь приливает к щекам. И если он скажет, что не наслаждается фактом посвящённого только ему капитанского внимания, то соврёт. Тоору хочет прибить самого себя. Неправильно думать об Ушиджиме, когда у него есть Ива-чан. Ему Ойкава посвящает всего себя, ставит выше целей, выше собственных интересов. Выше волейбольной мечты. В тот день, когда он отказал тренеру Атлетико, Хаджиме сказал, что «это правильно, все равно ты там никто». Слова самого дорогого человека надолго засели в голове Тоору. Он никто. У него нет таланта, он не самый хороший игрок, даже Тобио-кун лучше него. На этого малолетку предложения так и сыпятся. А Ойкава свой шанс упустил. Связующий задыхается от осознания собственной беспомощности. Он потерял себя настолько, что уже не знает, от чего ему так хуево. Можно простить бесконечные оскорбления, измены, насилие. Можно закрыть глаза, как он обычно и делает. А потом снова свернуться на полу в ванной и рыдать так, чтобы наизнанку выворачивало. К этому Тоору уже привык. Привык зажимать себе рот ладонью, пока слезы градом катятся по щекам. Привык замазывать синяки тональным кремом, улыбаться шире и ярче обычного, чтобы никто ничего не понял, и рассыпаться в приступе новой истерики за дверью университетского туалета. Огромная футболка Вакатоши мешком болтается на худощавом теле, шорты едва ли не сваливаются с узких бёдер. Но Ушиджиме нравится, как Тоору выглядит в его одежде. Ойкава все ещё ерошит волосы полотенцем, и на предложенный капитаном фен машет рукой. — Извини, я, наверное, накапал тут, — смотрит виновато, поджимает губы, прослеживая взглядом свой путь. — Ничего, — перед севшим на стул связующим опускается кружка горячего дымящегося чая. — Выпей. Ойкава косится на Ушиджиму и на кружку, но все же берет ее в ладони, тут же шикая — горячо. Вакатоши только качает головой и добавляет прохладной воды, опускаясь на соседний стул. Это какой-то сюр — Тоору на его кухне, в его футболке пьёт гребанный чай и выглядит так по-домашнему уютно, что хочется затискать его прямо здесь. Но он не может. У него нет на это прав, зато есть на кое-что другое. — Расскажи, что случилось, — Ушиджима не предлагает поговорить — он требует объяснений. — Я не… — Ты не отвертишься, Ойкава. И как, интересно, Вакатоши себе это представляет? Будто Тоору просто рассказывать о том, как собственный парень при любом удобном случае называет его страшным, надоедливым, отвратительным, приставучим, скучным и тупым. В горле вместе слов появляется лишь горький ком обиды, и это видно даже по лицу. Ойкава сжимает губы, снова всхлипывает и запрокидывает голову, пытаясь сдержать слезы. Разрыдаться перед кем-то — да, блять, никогда. Но это обещание он даёт зря. — Ойкава. — А ты не отстанешь, да? — истерично усмехается Тоору, зарываясь пальцами в мокрые волосы. — Почему ты так хочешь знать? Я уже понятия не имею, что именно меня довело. С утра он дважды сказал, что я отвратительно выгляжу. На обед он пошёл с Майей-чан, даже не предупредил меня, да это уже и неважно. Я знаю, он спал с ней, — тонкие мокрые дорожки вновь очерчивают идеальные линии скул, — не единожды. И на оставленное три часа назад сообщение не отвечает. — Извини, — Ушиджима жалеет, что спросил, но он должен был. — Извини?! Ты издеваешься? Заставляешь меня повторять это, снова переживать все, от чего я полчаса пытался отмыться. Тебе в удовольствие слушать, как я страдаю?! — Ойкава натурально дрожит, больше не сдерживаясь. — Я уверен, что так и есть! Ты ведь ненавидишь Ива-чана! — и снова это прозвище, которое Вакатоши терпеть не может. — Но меня за что так не любишь? Я думал, школьная вражда осталась позади. Хочешь, чтобы я признал, что ошибся в выборе партнера? — Тоору неожиданно вскакивает со стула, уже не скрывая бегущих по щекам слез. Ушиджима тоже встаёт, но только лишь для того чтобы притянуть перенервничавшего связующего поближе к себе. Это лучше, чем он представлял — обнимать Ойкаву. Тоору действительно такой тёплый и отзывчивый к проявлениям заботы. Он даже не вырывается, замирая от шока. Учащенное дыхание сеттера сбивает ритм вечно спокойного сердца Вакатоши. Широкая ладонь проходится по спине, давит на поясницу, прижимая качнувшегося вперёд волейболиста к широкой груди. Ойкава едва слышно всхлипывает, стискивая пальцами футболку на спине Ушиджимы. — Нет, я хочу знать, за что именно буду бить ему морду, — уверенно звучит над ухом, и у Тоору по спине бегут мурашки; он тихо сглатывает. — Ты…что ты? — он вскидывает голову, широко смотря своими очаровательными глазами. — Ты слышал, Ойкава. Пока Тоору в его руках такой растерянный и удивленный, Ушиджима пользуется моментом. Он не простит себе, если потеряет хотя бы секунду. Прикосновение к приоткрытым губам Ойкавы уверенное, но осторожное. Вакатоши пробует, боясь спугнуть. Он почти не настаивает, прижавшись едва ощутимо, прихватывая лишь нижнюю губу. Тоору в его руках просто каменеет, даже дышать забывает, но не отталкивает, позволяя себя целовать. Ладонь связующего тянется к лицу Ушиджимы, и тот со всей готовностью ожидает резкую пощечину, но получает лишь нежное поглаживание скулы. Вторая рука Ойкавы обнимает его за шею, горячее после душа тело жмётся ближе. И Вакатоши задумывается, сколько возможностей было у Иваизуми, чтобы насладиться таким податливым и на все согласным Ойкавой. Представится случай — он неблагодарного придурка в порошок сотрёт. Но об этом потом; весь мир сейчас сжимается и сосредотачивается на Тоору в кольце его рук. — Прости, — шепчет Ушиджима, отстранившись. Вакатоши хочет провалиться на месте, а в карих глазах напротив ни капли сожаления. — Ты не настолько плохо целуешься, чтобы извиняться, Ушивака-чан, — Ойкава в своей дурацкой манере смеётся, и, к удивлению капитана, не пытается сбежать. — Сделай это ещё раз, — неожиданно просит Тоору, так искренне и открыто, что даже щеки его покрывает румянец, — по-настоящему. — Ойкава, — голос звучит слишком уж хрипло, Ушиджима смотрит серьёзно, — если я тебя поцелую, не думаю, что смогу остановиться, — пальцы сильнее сжимают талию, и связующий рвано выдыхает. Тоору расплывается в улыбке. Чистой, неподдельной, слегка смущенной. Он первый делает шаг навстречу, первый прижимается к приоткрытым губам Вакатоши. Просьба Ойкавы кружит капитану голову. Они оба постепенно смелеют, переходят собственные запреты. Язык Ушиджимы давно ласкает влажный рот, оглаживает нёба и ровный ряд белоснежных зубов, сплетается с чужим. Пальцы Тоору зарываются в волосы на самой макушке, сжимают, чуть тянут. Если бы кто-то раньше сказал Вакатоши, что он будет вот так просто целоваться с бывшим капитаном Сейджо, он ни за что бы не поверил. Но Ойкава рвано выдыхает, отстраняется и смотрит влажно из-под ресниц. Он уже давно не чувствовал себя таким желанным. Хаджиме в последнее время либо отмахивался, либо лез, когда сам Ойкава не хотел. Но говорить любимому человеку «нет» он не умел, да и не хотел — приходилось молча кусать губы, до боли сжимая пальцами подушку. Додумать Тоору не успевает, потому что сильные руки подхватывают его за бедра, прижимая ойкнувшего парня к горячему крепкому телу. Ойкаву ведет от ощущения чужого превосходства. Ноги сцепляются на пояснице, и связующий отчетливо чувствует, как в бедро упирается член Вакатоши. Капитан ведет носом по вытянувшейся бледной шее, прижимается губами к бьющейся венке и жадно вдыхает. Ойкава весь покрывается мурашками и прикусывает губу, ощущая влажные прикосновения чужого рта в районе ключиц. — Пойдем, — между поцелуями шепчет Тоору, активнее подставляясь под ласку, — м, в спальню. Ушиджиму дважды просить не надо, тем более что на протяжении всего пути его так чувственно и жарко целуют. Ойкава ерзает, притираясь к бедрам капитана своими, явно провоцирует, и тихо стонет прямо в рот Вакатоши, забираясь ладонями под его футболку. Упругие мышцы перекатываются под тонкими пальцами, и Тоору не терпится ощутить себя прижатым к постели этим телом. Ушиджима опускает его на одеяло осторожно, отрываясь от манящих губ, только чтобы раздеться. Ойкава завороженным взглядом медленно проходится по рельефному телу, и тяжело сглатывает, замечая чужой стояк. Вакатоши действительно во всех отношениях большой мужчина. Из мыслей Тоору вырывают горячие прикосновения чужих ладоней к собственным ногам. Ушиджима тянет его ниже по постели, избавляет от шорт так просто, будто Ойкава — просто кукла в его руках. Губы касаются выступающей косточки на лодыжке, поднимаются поцелуями выше. Тоору замирает, наблюдая из-под опущенных ресниц, считывая каждую эмоцию на лице Вакатоши. Он не спешит, распаляя Ойкаву постепенно, заставляя понять, каково это — сгорать от желания. Нежный поцелуй остается на давно травмированном колене, и по внутренней стороне бедра Ушиджима ведет уже носом, опаляя кожу жарким дыханием. Связующий вздрагивает, когда горячий шершавый язык мажет у кромки белья, а губы внезапно касаются мокрого пятна на ткани трусов. Оливковые глаза мутнеют, от запаха смазки Вакатоши заводится сильнее, понимая, что его действия сделали Тоору таким — мокрым и согласным. — Ты не обязан, — тихо шепчет связующий, когда от белья ничего не остается, а Ушиджима едва ощутимо дует на покрасневшую головку. — Ойкава, тебе никогда не …? Волейболист ярко вспыхивает и отводит взгляд, закусывая губу. Нет, ему никогда не отсасывали. С девушками он не пробовал, а Хаджиме отказывался ласкать партнера ртом. Тоору не обижался на это, не принимая всерьез. В конце концов, у всех свои табу в сексе. Однако сам он никогда не противился минету. Вакатоши требуется несколько секунд, чтобы пережить очередную волну накатившего возбуждения. От предвкушения быть у Тоору первым в этом плане, даже руки подрагивают. Он проводит по возбужденному члену рукой, большим пальцем размазывает выступившую смазку по головке. Ойкава комкает простынь и дышит, как загнанная лань, распластавшись под охотником. Язык непринужденно скользит от основания к уздечке, задерживается, дразнит специально. Капитан смотрит так пристально, слушая, как Тоору не выдерживает и все же приоткрывает губы в тихом стоне. Взгляд снизу вверх заводит сильнее нужного, бедра дрожат от напряжения. Когда Ушиджима горячим и влажным ртом насаживается до середины, Ойкава прикусывает ребро ладони, боясь закричать от накрывшего его удовольствия. Вакатоши с удовольствием спросит, какие это ощущения, когда у тебя впервые берут в рот и делают это умело, потому что свой первый минет он совсем не помнит. Сильные ладони удерживают бедра, не дают ерзать. Тоору в умелых руках быстро плавится, лужицей растекаясь. Он мечется и тянет Ушиджиму за волосы, выгибая спину. Хорошо, черт возьми, как же ему хорошо. Связующий собственных ног не чувствует, когда поступательные движения головы набирают темп. Язык давит на уретру, собирает новые и новые капли смазки, а от пошлых причмокиваний у Тоору голова идет кругом. Интересно, отказался бы Иваизуми еще раз, зная, как Ойкаву будет ломать? Пока Тоору, раскинувшись на постели, бездумно вскидывает бедра, толкаясь во влажное нутро умелого рта, Вакатоши согревает в руках смазку. Она у него всегда где-то рядом с кроватью, как и презервативы. Ойкава приходит в себя, когда в нем уже двигаются два пальца Ушиджимы. Они длинные и толстые, а костяшки так часто приятно задевают простату. Тоору весь сжимается, вытягивается тугой струной. Наплевав на стыд, сам насаживается, протяжно постанывая и вздрагивая, когда пальцы входят глубже. Вакатоши смазки не жалеет, и в заднице хлюпает уже до неприличия. Ойкава стонет развязно пошло, и царапает предплечья Ушиджимы, когда понимает, что его уже не просто растягивают — его нагло и бесцеремонно трахают пальцами. — Я сейчас кончу, — сбивчиво шепчет Тоору, прогибаясь в пояснице. Ладонь капитана ласково гладит его по бедру, губы поочерёдно накрывают подвздошные косточки. С Ойкавой давно никто не нежничал. Иваизуми ограничивается быстрой подготовкой или, вообще, на неё забивает, а уж о нормальных прелюдиях можно только мечтать. И все же, Тоору не жалуется. Пальцы внутри двигаются умело, нарочно задерживаются в одном месте, раз за разом обводя чувствительную точку. Ойкава широко распахивает глаза, встречается с заботливым, полным обожания взглядом, и больше не выдерживает — кончает, содрогнувшись и вцепившись в волосы Ушиджимы. — Черт п-побери, — голос Тоору хриплый, надломленный. Вакатоши поднимается, склоняясь над приходящим в себя волейболистом. Утыкается носом в висок, чувствуя сбившееся дыхание на собственной шее. Ладонь Ойкавы медленно гладит по плечу, ложится на шею и тянет капитана ближе. Тоору в поцелуй вкладывает всю страсть, все желание. Язык вылизывает чужой рот, жарко, горячо, очень влажно и по-порнушному грязно. Широкие ладони Ушиджимы сжимают ягодицы, и Ойкава специально прижимается задницей к колом стоящему члену капитана. — Ты дождёшься, — рычит Вакатоши, сдерживая себя титаническими усилиями. Тоору нагло усмехается и запускает руку под резинку белья, ладонью обхватывая увитый венами ствол, пару раз проводя по нему. Он уже может представить, как будет ощущать его внутри. — Я нарываюсь, — в самые губы выдыхает Ойкава, его карие глаза снова сверкают. Чёрные боксеры ненужной тряпкой оседают на полу, Тоору без тени стеснения проводит языком по губам, замирая в предвкушении. Вакатоши тянется за упаковкой презервативов, но его руку уверенно перехватывают цепкие пальцы. — Забей, я только что из душа, — волейболисту хочется ощутить все кожа к коже, чтобы ничего лишнего. Ушиджима согласно кивает, и, выдавив смазку на ладонь, размазывает ее по члену. Ойкава уже собирается перевернуться на живот, но сильная рука припечатывает его к месту, давя на грудь. Тоору удивленно хлопает глазами, не понимая. — Хочу видеть твоё лицо, — низкий баритон будто касается кожи, и связующий чувствует, как возбуждение снова прошивает его. Достаточно нескольких слов, чтобы у него снова стояло до боли. Вакатоши подпихивает подушку под бёдра, головкой притираясь к судорожно сжимающемуся анусу. Ладони ловят стремящиеся сойтись ноги под коленями, придерживают. Тоору инстинктивно подаётся назад и зажмуривается до цветных пятен, когда Ушиджима медленно, сантиметр за сантиметром, входит внутрь. Хорошо, что он делает это плавно, иначе завтра поясницу бы тянуло до ужаса. Ойкава хмурится, стараясь дышать равномерно. Пытается расслабиться и млеет от заботливых поцелуев, россыпью оставленных на плечах. — Вака-чан, — он давно придумал это прозвище, но использовать решил только сейчас, — ох-хренеть ты огромный. — Спасибо, я полагаю? — Вакатоши не знает, радоваться ему неожиданному комплименту или считать это за просьбу вытащить. Ойкава смеётся и кладёт ладони на щёки Ушиджимы, притягивая его для очередного поцелуя. Ему так не хватает всего этого: страстного секса, романтики, заботы и проявления внимания от партнера. А Вакатоши берет и балует его этой ночью, купая в обожании и бесконечном чувстве желанности. — Хочу тебя, — первым произносит Тоору, понимая, что это действительно так. — Хочу, хочу. Он хочет быть прямо здесь и сейчас. Хочет отдаваться Ушиджиме, прогибаться под ним и стонать его имя. Он хочет остаться, проснуться с ним утром и долго валяться, уткнувшись в мощную шею. Тоору хочет постоянно целовать эти губы, что с нескрываемым удовольствием отвечают ему, он хочет чувствовать себя нужным. Ойкава боится признаться, но он мечтает быть любимым таким человеком, как Ушиджима. С ним не страшно, ему можно доверять. Он заботится и ничего не требует в ответ. От него веет силой и зрелостью, и связующий пьянеет от этого запаха. После первого толчка Тоору зажмуривается до цветных пятен перед глазами, кусает губы и шипит. После второго хватается за широкие плечи и запрокидывает голову. Ушиджима возможность не упускает — оставляет ещё пару чувственных поцелуев на выступающем кадыке. Он натягивает бёдра Ойкавы на себя, выбивая из него настолько мелодичный стон, что крышу сносит в одно мгновение. Связующий от удовольствия закатывает глаза, позволяя делать с собой, что угодно. И у Вакатоши кровь закипает, стоит только представить, сколько раз этим пользовался Хаджиме. Русые волосы растрепаны по подушке, затуманенные желанием глаза уже не фокусируются. Тонкие пальцы волейболиста отчаянно шарят по мускулистому телу, оставляют полосы на спине. Глубокие толчки отдаются в горле, Тоору из сил выбивается спустя пару минут, а Вакатоши, кажется, вообще, не устаёт. Он ни на секунду не сбавляет темп, не сбивается, глубоко и основательно имея извивающегося на простынях Ойкаву. В реальности тот ещё лучше, чем Ушиджима представлял — Тоору чувствительный и очень громкий. Он не сдерживается, на каждое движение отзываясь рваным стоном или всхлипом. — Ты такой красивый, — сбивчиво шепчет Ушиджима, прихватывая губами мочку покрасневшего уха. Вакатоши выпрямляется, быстро закидывая одну ногу на плечо, вторую заводя себе за спину. Он прижимается еще ближе, расстояние между бедрами пропадает совсем. У Ойкавы дыхание перехватывает то ли от комплимента, то ли от смены позы. Ушиджима подается назад, и очередным резким толчком выбивает весь воздух из легких. Перевести дыхание Тоору никто не дает — тут же набранный темп доводит до умопомрачения. Горячая влажная ладонь оборачивается вокруг прижатого к животу члена, скользит в такт движениям внутри. Вакатоши не нужны резкость и грубость, чтобы довести связующего до оргазма. Постепенность и последовательность движений — вот его отличительная черта. Налитая кровью головка с завидным постоянством и силой проходится по простате, большой палец одновременно поглаживает уздечку, пока Ойкава медленно, до боли медленно, достигает разрядки. Он каждой клеточкой тела чувствует, как напряжение постепенно стекается в пах, как тугой узел затягивается в самом низу. Тоору кусает губы, не сдерживая хриплые стоны, виляя бедрами. Ушиджима пальцами свободной руки подцепляет острый подбородок, заставляя сосредоточиться. — Смотри мне в глаза, Тоору, — собственное имя с чужих губ срывается так правильно, что думать уже невозможно. Ойкаву выламывает в оргазме, он впервые чуть ли голос не срывает, заливая белыми каплями собственный живот. Вакатоши не убирает руку, доводя начатое до конца, продлевая чужое удовольствие. Видеть Тоору в экстазе едва ли не небесная благодать — влажные ресницы дрожат, тонкие пальцы комкают простынь. Он двух слов связать не может, как в бреду повторяя имя капитана. Подавшись вперед и сбросив ослабевшую ногу с плеча, Ушиджима прижимается к приоткрытым губам. До ужаса хочется спустить внутрь, чтобы потом смотреть, как собственная сперма стекает по бледным бедрам Ойкавы. Но нельзя — Вакатоши додрачивает себе в руку, кончая с тихим низким рыком. Он падает рядом с распластавшимся на постели Тоору. Дышит хрипло и притягивает дрожащее тело к себе, сжимая в объятьях. Носом зарывается во взмокшие, спутавшиеся волосы на макушке, жадно вдыхает. От Ойкавы просто пышет сексом, и Вакатоши с трудом подавляет начинающие теплеть отголоски желания. Хватит с них на сегодня, тем более что связующий до сих пор где-то в прострации. Он бездумно цепляется за предплечья, и дышит рвано, кусая губы. Стоит ли что-то сказать? Жалеет ли Ойкава? Ответ рождается сам собой. Тоору выпутывается из сильной хватки, садится на постели и ладонью приглаживает волосы, убирает челку, лезущую в глаза. Эти его смены настроения иногда пугают. Губ касается та самая, ни разу не искренняя улыбка, и Ушиджима выть готов. Он предчувствует, что связующий сейчас скажет. Взять да заткнуть бы, но рот Ойкавы открывается раньше, чем он успевает что-либо предпринять: — Я в душ, — уверенно заявляют прямо в лицо капитана. — От тебя тут ходит какой-нибудь автобус? Ой, блять. — Ты издеваешься? — Вакатоши проводит ладонью по лицу, это просто невозможно. — Ты серьезно думаешь, что после всего я возьму и отпущу тебя обратно? Одного к нему? Ушиджима тянет качнувшегося вперед связующего обратно, позволяя удобно устроить голову на своем плече. Растрепанная челка щекочет щеку, но это те неудобства, с которыми капитану хочется мириться. Он на многое глаза закрыть готов, когда Ойкава прилипает к нему, как коала, утыкается носом в шею и так мило сопит. Вакатоши прижимается губами ко лбу, запечатлевая очередной целомудренный, но подходящий под ситуацию поцелуй. Тоору ерзает, глубже зарываясь в одеяло, впервые за несколько лет чувствуя себя в безопасности. Но что на это завтра скажет Ива-чан? И как ему в глаза смотреть? — Даже думать о нем не смей, — грозно шелестит над ухом Ушиджима. — Утром ты можешь послать меня, хлопнуть дверью и уйти навсегда, но знай, что вернуться к этому мудаку я тебе не дам. — Почему? — водя пальцем по мерно вздымающейся груди, спрашивает Тоору. Иногда он действительно глупый. — Я люблю тебя, — за пять лет Вакатоши успел подготовиться к этому разговору, и сказать очевидное для него не проблема. У Ойкавы сердце ухает куда-то вниз, и он приподнимается на локте, рассматривая все так же спокойное лицо Ушиджимы. И как он умудряется сохранять невозмутимость в такие моменты? — Скажи еще раз. — Я люблю тебя, Тоору. Глупая улыбка расползается по сияющему лицу Ойкавы, и он тянется к чужим губам. Очередной поцелуй выходит более чувственным, насыщенным. Оба вкладывают в него свое понимание образовавшейся между ними связи. Тоору не хочет, чтобы это заканчивалось, а Вакатоши рад, что все, в принципе, началось. Он пять лет ждал, пока сможет коснуться искусанных губ. Пять гребанных лет мечтал увидеть, как Ойкава будет биться под ним в крышесносном оргазме и шептать его имя. И отпускать его обратно Ушиджима не намерен. — Что ты делаешь? — вопросительно вскинув брови, спрашивает капитан. Связующий скидывает одеяло и снова устраивается на его бедрах, притираясь задницей к полувозбужденному члену. Завести Вакатоши снова — для Ойкавы дело пары секунд. Он кладет чужие ладони себе на талию и ерзает, с вызовом глядя на капитана. — Твои комплименты заводят меня больше грязных разговорчиков Ива-чана, — признается Тоору, прерывисто вздохнув, когда губы Ушиджимы вновь пятнают шею поцелуями.