militare est

Однажды человеку будущего сказали: «Я старый солдат и не знаю слов любви». Он помолчал, погрустил и ответил: «Надеюсь, ты сумеешь их найти».

У Гая заживающие шрамы на лице, перебинтованная грудь и трясущиеся руки. Гай держит бритвенную машинку с лезвиями под единичку. Медленно, начиная с правого виска он ведёт по голове, и сантиметр отросших волос падает в раковину. Давно надо было, но всё некогда, всё не до того. Мысли путаются. Когда ты знаешь, что на тебя ежесекундно воздействуют лучи, которые должны превратить тебя в марионетку, сопротивляться проще. Но не просто. Повторяешь снова и снова, как мантру, как воинскую присягу: я не поддамся им, я не дам себя контролировать, я сохраню себя (а есть ли я вообще?). И так день за днём. Ничего, пережил один раз, переживёт и второй. Пусть он не оловянный солдатик из земной сказки Мака — хоть и такой же переломанный — но стойкости ему не занимать. Дважды в сутки он запирается подальше от остальных, подальше от Мака. Не знает, что с ним творится во время прилива воодушевления, оставляющего после себя лишь дребезжащую пустоту и кислый привкус во рту, и знать не хочет. В остальное время отчаянно, из последних сил держит оборону. Вот-вот случится что-то, и он должен встретить это, вытянувшись по струнке, в полной боеготовности. Теперь либо вверх по отвесной стене, либо вниз по спирали. Чтобы вынести, нужно привести мысли в порядок. А для этого вернуть хоть малую долю прежнего, привычного, напомнить себе о том, кто он есть. На шее постоянным напоминанием висят две пары жетонов: свои и Максима — те, что он забрал, когда думал, что Мак умер из-за него, и так и не отдал обратно. Но сейчас недостаточно и этого. Дрожь в руках мешает, но полголовы вскоре уже выбрито. Стук в дверь — и он замирает на излёте движения. Машинка тихо жужжит. — Ты уже давно там, всё в порядке? — обеспокоенно спрашивает Максим. Переживает, наверное, чтобы Гай себе что-нибудь не сделал. Нет уж, он не станет. — В порядке. — Можно зайти? В зеркале — осунувшееся лицо, царапины, синяки и бинты, но всё это он уже видел и не раз. — Заходи, не заперто. Дверь приоткрывается, и Максим проскальзывает внутрь. На нём только мягкие пижамные штаны, грудь украшена россыпью почти заживших шрамов — гаев родной мир оставил следы и на нём. — Зачем ты?.. — рассеянно бормочет он, не доведя вопрос до конца. — Так спокойнее, — коротко и веско отвечает Гай и, не останавливаясь, проводит по голове ещё полосу. Руки начинают предательски дрожать сильнее. — Давай помогу, — вздохнув, предлагает Максим и делает шаг к нему. — Я справлюсь. — Инстинктивно хочется отодвинуться, но впереди лишь раковина и зеркало, дёргаться некуда. Неужели Мак думает, что он ни на что уже не способен? — Знаю, что справишься, — кивнув, говорит спокойно и веско. — Но я рядом и могу помочь, и справляться не придётся. — Смотрит с прищуром на них обоих в отражении. — Хорошо, — выключив машинку, он передаёт её Максиму. — Спасибо. Подойдя вплотную, тот снова включает и начинает почему-то с затылка, медленно проводя по голове. Машинка жужжит, Максим сосредоточенно закусывает губу. Волосы сыпятся. Смахивая их, Максим невесомо проводит по бритой части, едва касаясь ладонью, и мурашки разбегаются по телу. Закончив, смахивает волосы и с плеч, быстро прижимается губами к затылку — сердце Гая пропускает удар — отстраняется и виновато говорит: — Давай потом подметём, я рассказать кое-что хотел. — Ладно, — откликается он и натягивает футболку, стараясь не тревожить бинты. В комнате (де юре максимовой, а де факто Гай быстро перебрался сюда из своей) они садятся друг против друга, и неизвестная с портрета над диваном будто бы сверлит их взглядом. Максим, до сих пор не надевший верх, вздохнув, начинает: — Прокурор наконец передал координаты Центра, — выдыхает он, — а значит, скоро. Очень скоро. Надо будет собраться со всеми, ты пойдёшь? Приходи. Очень скоро. Всё закончится. Только… — Я приду, — кивает Гай. Максиму это нужно больше, чем ему, но надо хотя бы быть рядом. — А что с Радой? Максим молчит. И взгляд медленно опускает. — Я… — Только не говори, что она не так важна, как захват Центра! — Гай сжимает руки в кулаки, пытаясь не сорваться. — Я ударю тебя и не посмотрю ни на что. — Нет, Гай! — схватив его за руки, Максим пытается заглянуть в глаза, и Гай уступает. — Нет. Я не скажу так, потому что это неправда. Она не менее важна, и я бы никогда так не подумал. — Тогда что? — медленно остывая, спрашивает он. — Я до сих пор не знаю, где она. Я пытался узнать и не раз, сам помнишь, но Странник, хитрый чёрт, свои секреты так просто не выдаёт. Мне ещё и намекнули, что её благополучие зависит от нашего поведения… так лишний раз не рискнёшь. — Большими пальцами он успокаивающе поглаживает ладони Гая, не выпуская их из своих. — Поэтому, выходит, сначала Центр. Гай кивает. Думает. — В таком случае я рад, что теперь служу под твоим руководством, а не под ротмистровым. Ротмистр Чачу сказал бы: «Центр — главная цель, а всё остальное — побочные элементы, которыми ради цели можно и пренебречь». И Гай не смог бы возразить. Раньше не смог бы. — Гай, я… — Максим вздыхает. — Я не хочу, чтобы ты воспринимал это как службу, понимаешь? — Он смотрит пристально, и Гай не может отвести взгляда. — И я не хочу быть генералом и вести за собой армию, я хочу, чтобы её не вели другие. — Я не привык по-другому, — честно отвечает Гай, — потому что по-другому у меня и не было никогда. Когда ты один из многих, иначе и не бывает. — Максим смотрит на него своим грустным взглядом. — Но я постараюсь, — он поднимает уголок губ. Вдруг Максим тоже ему улыбнётся. Раньше он улыбался куда чаще. — Я не знаю, сумеешь ли ты всё поменять, но ты уже столько раз прогибал мир под себя… думаю, выйдет и снова. — Мир такого не любит, поэтому мстит мне, — Максим улыбается, но грусть из взгляда не уходит. — И однажды чуть не отомстил самым жестоким образом. — Взгляд его спускается от гаева лица вниз к видным из-под выреза футболки бинтам, и Гая охватывает тяжёлое тоскливо-неловкое чувство. Чтобы отвлечься, он переводит взгляд, и только сейчас понимает, что Максим, сидящий напротив него и не выпустивший его рук, так и не надел футболку, и грудная клетка его мерно поднимается и опускается, а над резинкой пижамных штанов — идеальные, скульптурные кубики пресса. И даже в середине серьёзного разговора удушливая волна окатывает его, а в животе тянет туго перекрученный узел. — Максим, — хрипло говорит Гай и прокашливается, — давай, ты оденешься, и мы продолжим. Мак, словно бы его неожиданно выдернули из сна, опускает взгляд на голую грудь, переводит взгляд на переплетённые руки и машинально проводит пальцами по гаевым ладоням (ситуации это, конечно, не помогает). — А что не так? — совершенно искренне спрашивает он. — Ну… — Гай показательно окидывает его взглядом. — Понимаешь… — Остатки красноречия покидают его. — Не понимаю, — честно отвечает Максим. — Ну, так не принято… — Не принято у кого? Мы столько раз без одежды друг друга видели, касались друг друга… разве это проблема? — голову набок склоняет и смотрит пристально в ожидании ответа. Как объяснить ему, выпавшему из другого мира, не запутавшемуся в условностях, не терпевшему презрительные взгляды и резкие удары под рёбра, не ощущавшему ледяную волну ужаса, что окатывает при звуке приближающихся шагов, и не видевшему ту же всеохватывающую панику в глазах напротив, и ещё много-много других не — разве можно объяснить ему, как тяжело одному мужчине смотреть на другого? Как объяснить себе?.. — Не всегда истории, когда я видел кого-то без одежды, заканчивались хорошо, — пытается Гай и, медленно убрав свои руки из максимовых, трёт глаза. — А ещё это очень отвлекает, — признаётся он, скрывая горящие щёки. — Гай, мы здесь одни, — тихо говорит Максим спустя несколько секунд. Накрывает одну гаеву ладонь своею, но не останавливается, проводит по щеке, скользит к виску. — И я обещаю, теперь всё будет хорошо. Теперь и навсегда. Гай клонит голову к чужой ладони, опустив свои руки, сняв оборону. А Максим, как кота какого-то, поглаживает его, ведёт по бритой голове от виска до затылка. По макушке. И снова обратно. Удовольствие вспыхивает невесомыми искрами, догорающими в кончиках пальцев. — Если тебе это нужно, если ты попросишь, я уйду, — заглянув в глаза, шепчет так, что мысли все испаряются. — Но я не хочу оставлять тебя сражаться одного, зная, что могу помочь тебе достичь мира. Гай видит, как тот хочет прижаться ближе, но, замерев, смотрит выжидающе расширившимися зрачками; как трепещут его ресницы. Жизнь дала второй шанс, поэтому хоть в этот раз нужно быть смелым. А смелость, пожалуй, в том, чтобы признать — он мне нужен. И Гай шепчет, преодолевая последнюю преграду между ними: — Не уходи.