***
С той ночи прошло не так много времени, но многое заметно поменялось. На глазах у других Лидия никогда с младшим не нежничала, изредка прикрикивая, чтобы тот прекратил уже сосать палец — не маленький, не выгребал коленями всю вековую пыль и грязюку из углов дома, ползая на четвереньках и изображая собаку, которую видел всего один раз в парке. Но, стоило им остаться вдвоем, как маска холодного отчуждения спадала с лица и она позволяла Себастьяну тут же забраться к себе на колени и цеплялся за шею, в удушающем объятии. А однажды, когда она видит, как отец наказывает его — видит поникшие плечи, мелко подрагивающие пальцы, застывший безучастный взгляд — думает о том, что не хочет видеть всё это снова. Ведь Себастьян, он же… Маленькое солнышко. Он не должен быть таким… Безжизненным, откровенно несчастным. Поэтому в один момент, во время их редких совместных прогулок, она уводит брата как можно дальше в парк, что располагается неподалеку от особняка, пряча от всевидящего ока родного отца, и давая тому немного свободы. И, Боже — это было еë лучшим решением, которое она осознанно сделала за всю, пока короткую, жизнь. Потому что Себастьян выглядит именно так, как и должен. Так естественно, так живо, так правильно, что мир стал будто на секунду более потрясающим, чем есть на самом деле, будто краски сгустились в этот самый момент. Она откровенно веселится, наблюдая за тем, как братишка с визгами носится меж деревьев, выплескивая накопившуюся за время энергию. Ей приходится тщательно следить за Себастьяном, не отпуская слишком далеко, чтобы в случае чего успеть предотвратить катастрофу в виде сильных ушибов или покорения глубины очередной лужи. Иногда он подбегает к ней и хватает за руки, чтобы показать какое-нибудь насекомое или приносит ей, с горящими от восторга глазами, всякий мусор, что выглядит для него, как самое настоящее сокровище. К последним она не знает как относиться. Аристократка в ней говорит: «Откинь эту мерзость куда подальше, да так, чтобы он видел и больше не было повадно.» А что-то другое — Лидия даже не знает, как назвать это чувство — просит сохранить. Спрятать. Так же, как она прячет Себастьяна в парке среди кустов и стволов деревьев. Под радостные возгласы брата, она, несмотря на отвращение, принимает всë, что он ей приносит.***
Середина августа шумела листвой, вырисовывая все те яркие цвета, которых будет не хватать осенью, и дарила нежное тепло, путалась лучами в волосах, от чего солнечные зайчики слепили прикрытые глаза. Лидия, казалось, искренне наслаждалась этим мгновением, сидя прямо на траве — она не смогла отказать этим умоляющим голубым глазкам, когда Себастьян решительно утянул за собой, заставляя сесть рядом, — и прижимаясь спиной к коре дерева. У неë завтра день рождения и помимо того, что она просто станет на год старше, еë расписание в корне изменится. Отец собирается всерьёз ей заняться, так как скоро экзамен на поступление в консерваторию, и он не желает, чтобы она опозорила его. Всë еë время будет занято уроками скрипки и она больше не сможет коротать перерывы за прогулками вместе с братом. Впрочем, отец и за него скоро возьмётся. А объект переживаний сидит у неë под боком и учится плести венки, на манер косы. Девушка не спрашивала зачем, она уже давно поняла, что еë брат немного не от мира сего, но от этого еë любовь к нему меньше не стала. Наоборот, отчего-то хотелось, чтобы тот не утратил этой детской части, продолжая неустанно придумывать миры и города, в которых здания больше похожи на различные бытовые вещи. Надо же… — Лидия слегка усмехается, — она никогда раньше этого не замечала, но оказывается и их город не был исключением. Находить схожие черты в зданиях с обычной скрепкой или язычком от молнии оказалось довольно… Весело. Они возвращаются домой раньше, чем мальчик успевает доплести цветочный ободок, но она зачем-то даёт ему слово, что потом они обязательно вернутся и вместе закончат его. Всю дорогу Себастьян только и говорит о том, что взрослеть это здорово, и что он тоже желает поскорее вырасти и так же, как и сестра, поступить в консерваторию. Он строит планы на будущее, где будет вместе с ней, не зная, что они заранее провальные. Нервы у Лидии не из стали. Каждое слово ей причиняет невообразимую боль, а каждый шаг по направлению к дому дается всë сложнее и сложнее. Там ей опять придëтся носить маску аристократки и всячески изворачиваться, чтобы отец не прознал про еë хорошие отношения с братом. Нервы у Лидии не из стали и она не выдерживает. Поэтому схватив мальчика за руку, она затаскивает его в грязную подворотню, отчего тот обрывается на полуслове. — Не торопись взрослеть, Себастьян. — Она крепко прижимает его к себе, шепча эти слова сквозь ком в горле. — Молю тебя, не торопись. Ты и представить себе не можешь, какое тебя ждëт разочарование. — Последнее она прошептала почти не слышно, а затем резко отстраняется, заглядывая в голубые глаза напротив. Себастьян ненадолго зависает, пугаясь еë вида, а затем, нахмурив бровки, долго всматривается ей в глаза. Ищет в них хотя бы намëк на то, что всë это просто очередная странная шутка. Но, когда ничего не находит, медленно кивает. Лидия искренне надеется, что брат еë услышал и понял. Они молча возвращаются домой.***
Следующий день расплывается в мрачных цветах акварели, разделив жизнь жирным пунктиром на «до» И «после». Потому что дорогой брат прямо на глазах у родителей преподносит ей цоколь от недавно перегоревшей лампочки, хотя Лидия точно знает, что дворецкий выкинул ту в мусорку. Вот только беда в том, что отец об этом тоже знает. Костюм Себастьяна слегка помят от бега, но он выглядит абсолютно счастливым, ожидая реакции сестры на его подарок. Мальчик, конечно же, помнит наказ Лидии, о том, что в дом нельзя приносить всякие лежащие на земле вещи, но помня, как сестра, несмотря на домашнюю маску, любит, когда он приносит их ей, не смог удержаться. Быть может, если отец увидит, что это доставляет ей радость, он позволит им выходить на улицу чуть чаще? Быть может, им тогда больше не придется скрываться и она, также как и он, сможет собирать понравившиеся ей вещи? А может им даже разрешат приносить их домой?.. Откуда же ему было знать… Лидия видит, что Себастьян что-то говорит. Видит, как он шевелит губами, но до неë не доходит ни звука. В груди разливается тяжесть, от которой противно горчит на языке и отдаëтся болью при каждом вздохе. Сердце бешено билось, кровь эхом отдавалась громким шумом в ушах. Ноги едва удерживали еë тело, став по-настоящему ватными. А в голове мысли сводились лишь к: «О боже», «Пожалуйста, нет» И «Не досмотрела». Она словно издалека наблюдает за тем, как отец стремительно подходит к ним и дëргает Себастьяна за руку из-за чего не принятый подарок падает на пол. — Ровд, в мусор! — Голос отца пробивается сквозь вату и Лидия резко вскидывает голову. — Отец, прошу, не надо! — Она хочет схватить родителя за рукав пиджака, но от последующей пощëчины не может устоять на ногах и падает на пол. Она расширенными от ужаса глазами смотрела на то, как отец силой оттаскивает не менее напуганного брата к себе в кабинет и приоткрывает рот, словно собираясь взвыть, но из ее груди не вырывается ни единого звука, и она лишь закрывает глаза. Всë внутри неё сжимается, натягивается и наполняется горечью и болью, за секунду гниёт и разваливается, но в один момент все это обрывается и наступает пустота, перекликающаяся с гневом и ненавистью. Когда мать пытается поднять еë с пола, слезы все-таки срываются вниз. Они падают на пол, разлетаются на мелкие брызги, но она не замечает этого. Перед глазами все еще испуганное лицо брата и оно словно выжжено на сетчатке, раз она видит его даже с закрытыми глазами. Еë трясло, слезы не хотели прекращаться, несмотря на все попытки остановиться, а сознание затопила мысль, насколько несправедливо и ужасно то, что только что произошло. Но теперь уже ничего не изменить! Лидия приходит в себя только в комнате. — Мам. — Еë голос хриплый, словно она долго и громко кричала, — давай убежим? — Лидия! — Женщина перебивает еë, вскакивая с кровати. — Что, Лидия? Я вообще не понимаю, как ты можешь его терпеть? Он же жестокий, властный садист! И… — Не смей! — Гневный взгляд матери и легкая — по сравнению с рукой отца — пощечина, заставляют замолчать. Женщина замирает, явно шокированная собственными действиями, но лишь неловко поджимает губы. — Даже. Думать. Об этом. Не смей. — Она чеканит каждое слово, грозно махая в воздухе указательным пальчиком, а затем, бросив полный боли взгляд на дочь, стремительно покидает комнату. Лидия вздрагивает от хлопка двери и медленно оседает на кровать. Она знала, что помощи даже от собственной матери ждать не стоило, так что почти не обижается. Всë же та женщина, что дала ей жизнь, слишком долго находилась рядом с тем, кого она называет отцом, чтобы располагать свободой и независимостью мнений. Но она хотя бы надеется, что у матери хватит смелости встать на пути отца и не дать убить Себастьяна. Помощь ему сейчас гораздо нужнее, чем ей. Девушка успевает морально подготовиться к наказанию, и когда отец заходит в комнату, по привычке встаёт напротив кровати, складывая руки за спину и опуская взгляд в пол. Ей даже удаётся справиться с дрожью во всëм теле. — С этого дня твоë расписание меняется, — Густав говорил угрожающе тихим голосом и медленными шагами надвигался на девушку, играючи вращая в руках линейку, что была испачкана в крови. — Да, отец. — Также с этого дня ты будешь полностью игнорировать Себастьяна. — Лидия вскинула голову, с ужасом заглядывая в глаза отцу. Еë тело против воли начинает мелко дрожать, а она неожиданно понимает, что для неë нет наказания хуже, чем это. Как понимает и то, что Себастьян стал еë слабостью. — Обращайся с ним как с ничтожеством или ты окажешься на его месте. — Да… — Она запинается, тяжело сглатывая, — отец… — Хорошо. А теперь о твоëм наказании… Руку! И хлесткий удар линейки разрезает тишину просторной комнаты.***
Выполнять приказ отца тяжело. Эмоции рвутся наружу, разбивая маску безразличия и холодности каждый раз, стоит только брату появиться в поле зрения. Он продолжает смотреть на неë глазами побитой собаки и отчаянно искать встреч в коридоре. В грозу он продолжает стучаться к ней в комнату. А она может лишь повернуться к звуку спиной и зажмуриться, плотнее заворачиваясь в одеяло, и накрывая голову подушкой, стараясь заглушить звук. Руки в бессилии сжимались в кулаки, из-за чего ногти вонзились глубоко в ладонь, оставляя ранки-полумесяцы. И вдруг всё закончилось. Не было больше тихого стука в дверь. Не было несчастного голоса, что пытался докричаться до неë. Не было ни-че-го. Лидия перевернулась на спину и уставилась в потолок, затаив дыхание. Тишина бьёт в уши, создавая тихий, но такой неприятный звон. Гроза кончилась, и Себастьян сам ушёл к себе в комнату. Лидия знает, что это — еë наказание. Она считает, что действительно его заслуживает.***
Время помчалось вскачь, то замедляясь, то ускоряясь, заставляя забывать про себя и прийти в чувство, только когда рука, по которой хлестал линейкой отец, вдруг отказывает. Идеальная мелодия зависает на фальшивом звуке и это не укрывается от внимательных экзаменаторов. Она занимает третье место. На фотографии с Себастьяном она лживо растягивает губы в ухмылке, красуясь красной зачёткой, но в комнате еë ждëт наказание ведь: «Ты всего лишь третья».***
Отец хорошо над ней работает, а регулярные походы к доктору Гансу оставляют свой неизгладимый след на еë душе. Теперь она тот идеал, который Густав мечтал видеть: Аристократка, достойная того, чтобы в будущем развивать бизнес Швагенвагенсов и держать под каблуком всех, кто ей неугоден. Она послушная, она не задаëт вопросов, она не делает выводов, если ей не велели этого делать. Она… Удобная. А Лидия… Лидия не уверена даже в собственном существовании — она чувствует себя своей собственной тенью. Она проходит по коридорам дома и дотрагивается до стен, прижимается к ним ухом, как будто они могут что-то рассказать. Но те молчат и вместо их разговоров можно услышать мелодию скрипки и громкое недовольство отца, что ослабил свой надзор над ней, переключив на брата. Лидия проводит пальцами по шершавой холодной поверхности и уходит к себе в комнату, где садится прямо на пол, перебирая в пальцах белую пыль, внимательно разглядывая песок, и вспоминает-вспоминает-вспоминает. Потому что начинает забывать всё больше и больше, путаясь в паутине прошлого, и отличить выдумку от реальности уже не так-то просто. Лишь одно воспоминание не поддаëтся законам времени, прочно отпечатавшись где-то под сердцем. В нëм августовское солнце нежно целует еë щёки, а деревья шепчут тайны этого неимоверно интересного мира, что настолько же жесток, насколько и прекрасен. В нëм лето улыбается, разбрасывает повсюду запах цветов и срывает нежные зелёные листья, заставляя приземляться на волосы, будто украшения. В нëм она сидит прямо на траве бок о бок с дорогим братом, что плетëт из золотых растений венок, и мир перестаёт на время быть таким несправедливым. Лидии хочется разрыдаться в голос, но холодная маска уже настолько вросла в кожу, что даже наедине с собой она не может дать волю чувствам.***
— Себастьян занял второе место, его обошёл какой-то бродяга, — последнее слово девушка буквально выплëвывает и с пренебрежением морщит нос. Она только-только пришла из консерватории, где еë брат сдавал экзамен, и по прямому приказу тут же идëт докладывать обо всëм, что происходило. Отец кивает, откладывая револьвер в сторону и обращая на нее внимание. Ответа мужчины она не слышит — его сухое: «Молодец, можешь идти» после каждого подобного доклада она уже выучила назубок — вместо этого прокручивая в памяти момент, когда вывесили результаты экзамена и брат просит не рассказывать отцу об этом. Она не знает почему, но где-то на задворках сознания замаячила мысль, что она сделала что-то неправильно. Девушка нахмурилась и еще раз про себя повторила все свои действия. Да нет, вроде бы всё в порядке. Когда она, стоя за спиной отца, рассказывает о том, как именно Себастьян познакомился с бродягой — мысль повторяется. Она точно делает что-то неправильное… А когда Себастьян достает из внутреннего кармана пиджака поблескивающий на свету цоколь, что-то внутри Лидии переворачивается, встаёт с ног на голову. Воспоминания полощут разноцветными осколками, расползаясь по серому фону, давая первые очертания, где еë брат улыбчивый и весëлый мальчишка, что любит бегать под деревьями в парке и хватать еë за руки, а от неë не настолько веет антарктическим холодом, раз она позволяет ему это. Хлесткий удар линейки разрезает тишину просторной комнаты, а обреченный вид брата долго стоит перед глазами. Он не должен быть таким.***
Лидия привыкла засыпать и просыпаться по расписанию, но в этот раз она, по странной причине, проснулась гораздо раньше положенного. Она просыпается, когда за окном ещë темно. Присев на кровати, девушка пытается вспомнить, что же украло еë спокойный сон, но мысли не желают собираться в единое целое. В голове пульсирующее монотонное завывание, а под одеялом жарко, как в печке. Невидимая сила заставляет еë подняться с кровати, надевая на ходу махровые тапочки и выйти в коридор. Воспоминание о том, как она когда-то давным-давно после ночных грозовых посиделок так же тихо прокрадывалась в комнату к брату, чтобы уложить его спящую тушку в постель, заставляют еë не аристократично фыркнуть. Ей становится немного легче, когда она прислоняется к двери, словно через слой дерева она может почувствовать младшего брата. Лидия прикрывает глаза, вслушиваясь в то, что происходит в комнате. Обычно она не может расслышать почти ничего, но сегодня ей удается уловить торопящийся звук шагов, скрип дверей шкафа или кровати. А когда сквозняк вдруг лижет босые ноги, её сердце начинает биться, как сумасшедшее, а глаза широко распахиваются. В голове дрессированной птицей бьется мысль: «Она должна доложить отцу!», но девушка силой воли заставляет себя оставаться на месте. Когда спустя пару минут возня стихает, она на всякий случай выжидает ещë пару минут и только потом решительно заходит в комнату. Как и ожидалось, брата в комнате нет, зато есть приоткрытое окно и одиноко лежащий на полу самодельный канат из связанных вместе простыней и рубашек. Девушка осторожно подходит к окну, подцепив ногтем поблескивающую в свете фонаря леску, что обвязывает ручки створок окна и часть каната. Лидия фыркает, качая головой. Себастьян отчаянный придурок, раз решился на такой поступок. Она чувствует себя не менее придурошной, раз решается молчать об его ночной вылазке. Когда она ложится в свою кровать, азарт долго не отпускает еë, заставляя в ярких красках строить теории о том, куда же бродяга — а в том, что блондин ушёл именно к нему, она не сомневается — отведëт еë братца и решит ли Себастьян вообще возвращаться домой после увиденного. С такими мыслями она незаметно для себя засыпает и лишь одна мысль сопровождает еë даже в царстве морфея. Она сделала всë правильно.***
Лидия знает, что Себастьян отчаянный придурок, раз каждую ночь покидает дом — ей даже не нужно следить за ним, мешки под глазами говорят сами за себя — но при этом не может признать, что этот чертëнок благословлён самой удачей, раз за все месяцы, ни разу не попался. Она, как и задумывала, не стоит на его пути, молчаливо притаившись за углом и наблюдая за чужим счастьем. Ведь, несмотря на усталый вид и улыбку из фильмов ужасов, глаза Себастьяна сверкают. Как бы это странно ни звучало, она улыбается, наблюдая за тем, как он становится совершенно безразличен по отношению к ним. Возможно, это происходит потому, что она знает, что на самом деле его греет изнутри одна только мысль о том, что ночью его ждёт новое незабываемое приключение. В конце концов, она сама была точно такой же. По вечерам Лидия всë чаще молится, прося Бога о том, чтобы младший брат не попался, не наступил на те же грабли дважды. Потому что она на собственной шкуре знает, насколько это больно, когда тебя спускают с небес на землю, разбивая об асфальт реальности.***
Лидия понимает, что час перемен настал тогда, когда Себастьян зовет еë в туалет и просит подыграть ему, подкупая ста долларами. Видимо, эта игра действительно стоит свеч, раз он решился на такую авантюру, как уход из дома днëм. Но Лидии от неë хочется лезть на стены, выть в голос и рвать на голове волосы. Потому что… Ну, Себастьян, ты серьёзно? Ничего лучше, чем обязательной коллективной репетиции в консерватории придумать не мог?! В сердце взрываются осколки прошлого, разрывая изнутри, когда она вспоминает свой энный день рождения, когда правда всплыла наружу в виде помятого костюма и цоколя от лампочки. Она не может ни на чëм сосредоточиться, всë валится у неë из рук, а когда отец нарочито спокойно заходит к ней в комнату, то и вовсе подпрыгивает на месте. — Куда ушел Себастьян? — На репетицию. — Она силой воли заставляет голос не дрожать. Отец зло прищуривается и сократив дистанцию, отвешивает ей звонкую пощечину. — Ты смеешь мне лгать! — Шипит он, а дальше Лидия не слышит. Она думает лишь об одном: Началось. Заходящее солнце окрашивает небо алым заревом, облачая в кровавую робу сожаления о грядущем. Отсутствие малейшего шороха или звука лишь свидетельствовало о том, что весь мир затаился в ожидании того, что было призвано изменить былой уклад существования вселенной. Всё живое склонило головы в предвкушении неизбежного, того, что никогда не было предсказано, но уже не в состоянии быть изменено. На улице душно, влага, будто вся испарилась, медленно собираясь тучами над городом и те, полотном затягивают небо, отчего становится темно, словно ночью. Сильный ветер, будто обезумевший, срывает бесконечные мёртвые листья, поднимая ввысь вместе с пылью и кружа их в последнем вальсе. Вспышка яркой молнии судорожно освещает мрачные дома, вдали раздаëтся раскат грома, что силой словно сотрясает землю. С неба срываются первые капли дождя, постепенно переходя в настоящий ливень. Наконец, фигура брата появляется на горизонте. Он бежит, прикрывая голову футляром скрипки, а затем неловко замедляет шаг, с настороженностью оглядывая собравшихся под навесом людей. — Как прошла репетиция, сынок? — Голос отца спокоен, но сарказм так и льется с его губ. — Не стой под дождем, простынешь. Давай скорее в дом. Себастьян с непониманием переводит взгляд с отца на неë и Лидия вскидывает на него полный боли взгляд, в следующую же секунду отворачиваясь. Брат делает осторожный шаг вперëд и под его ногой что-то тихо звякает. Выражение его лица моментально меняется на испуганное, и он в ужасе бросает взгляд на окно комнаты, где на веревочке покачиваясь, висит первая ступень защиты тайника. — Вот так. Сейчас сядешь и всë расскажешь. О том, как играл Моцарта, куда на самом деле делась точилка, и кого ты там хотел привязать к кровати, встав напротив с бейсбольной битой. Себастьян вздыхает сквозь зубы, метаясь взглядом между мусоркой и маленькой записной книжкой, что был его личным дневником, и издает тихий, едва различимый звук. Звук полный боли. Лидия сохраняет молчание, наблюдая за тем, как брат медленно ломается изнутри, словно это его изломали и выбросили, а не какой-то макет города в ярко-желтой коробке с номером 37. — Прямо сейчас, Себастьян, ты должен сделать выбор: Семья, — Густав поднимает на уровень лица бледно-зелёную книжонку, — или Хлам! — Кидая на землю, из-за чего страницы раскрываются, являя девушке аккуратный убористый почерк младшего блондина. Лидия замирает, стеклянными глазами смотря на то, как сломанные кусочки пазла собираются в новую, совершенно неизвестную ей картину. И девушка рвано вздыхает, получая разряд тока по всему телу, когда мальчик открывает глаза, а яркая голубизна радужки впивается ей в душу. — Меня зовут Глэм. — Уверенно произносит Себастьян — нет, уже нет, это Глэм, ты же сама слышала, — и развернувшись на пятках, идëт в темноту. Отец что-то кричит, но Лидия смотрит лишь на брата, что уходит всë дальше и дальше, оставляя прошлое в прошлом. — Себастьян. — Имя само срывается с губ, пока она пытается разобраться с тем шквалом эмоций, что бушуют в ней. Она впечатлена, она в ужасе, она рада, она растеряна, она гордится. Ведь еë брату удалось сделать то, чего она не смогла: он смог вырваться на свободу. А что, собственно, ей мешает повторить его поступок? Лидия медленно поворачивает голову, впиваясь взглядом в стоящую в доме женщину, мысленно крича, что если и есть шанс всë изменить, то он настал. Что сейчас они могут уйти — нужно просто решиться! Мама так же неотрывно смотрит на неë и в еë глазах отражается понимание, но затем едва заметно отрицательно качает головой. — Хорошо, — шепчет девушка, а затем, развернувшись на пятках, спрыгивает с лестницы, совершено игнорируя ступеньки и удивленный возглас отца. Наверное, так прыгать было немного глупо, но еë это мало волновало. Ей было нужно догнать брата, что уже довольно далеко ушёл. Тело кажется неестественно лёгким, оно словно само огибает все препятствия, разрезая стрелой воздух. Дорога была мокрая после дождя, поэтому блондинка периодически поскальзывалась, падала, затем поднималась и продолжала бежать дальше, по грязным закоулкам и темным дорожкам парка, но никак не могла найти Себастьяна — или, вернее уже сказать, Глэма. Девушка резко останавливается, прокатившись по инерции на подошве балеток чуть дальше, и с неверием смотрит на раскинувшиеся под парком здания, узнавая в них язычок от молнии, ключ от банки и многие другие. Ноги сами принесли еë к границе между миром аристократов и заводского района, где, по словам отца, жили недостойные. Если где-то и искать беглеца, то только там. Она быстрым движением вытирает пот, что градом катился по вискам, и убирая мешавшие обзору пряди, что прилипли ко лбу, позволяет себе немого отдышаться, а затем снова бросается вперёд, слыша, как встречный ветер шумит в ушах. И ей везёт. Едва она вылетает на тротуар, то тут же замечает ссутуленную спину и, не сбавляя скорости, кричит так громко, насколько позволяет голос: — Себастьян! Брат вздрагивает, оборачиваясь, но едва успевает выставить руки, непроизвольно обнимая, когда она налетает на него, сбивая с ног. — Л-лидия? — Шокировано произносит он, смотря на нее во все глаза. — Я… Я… — Она задыхается, судорожно пытаясь вдохнуть как можно больше воздуха. — М-можно я пойду с… С тобой? Юноша удивлëнно распахивает глаза ещë больше, подозрительным взглядом осматривая еë, но замечая весьма измятый вид и разбитые колени, утвердительно качает головой. Лидия с облегчением выдыхает, прижимаясь к нему ближе и надеется, что они всë же как-нибудь смогут найти точки соприкосновения, как когда-то давным-давно нашли их, греясь под одним одеялом во время грозы.