***
Окраины неба только-только загорались алыми всполохами, а Пегас тем временем уже едва волочил ноги. Он и его наездник устали в дороге до невозможности, так как не останавливались на ночлег в прошлую ночь за отсутствием какой-либо веси, а на земле ложиться — нахрен надо, волки завывают страшнее, чем новые цены на Боклерское. Даже бесценно-драгоценная лютня не желала играть так, как нужно, подставляла на простейших аккордах, уродовала неизменные мелодии. И — о счастье — в стороне от тракта расположился чуть покосившийся домишко со скромной пристройкой. По-любому, хата какого-нибудь отшельника вроде лесника. Из мутного окна лился тусклый свет свечи, обозначая присутствие хозяина в доме. Уже хороший знак, шанс попроситься на ночлег, а не врываться в чужой дом без приглашения, рискуя по итогам проснуться с ножом у горла, приставленным хозяином крыши, уже дарован. Лютик слез с мерина и привязал его к косому фонарному столбу, нарочито громко прошагал к двери, расшаркивая и стуча каблуками о редкие камни, и неуверенно постучался в еловую дверь, которая даже не знает, что такое гвозди. Дверь отворилась тут же, а на пороге стоял высокий крепкий мужчина с белыми, покрытыми пылью волосами. Седой, — понял очевидное Лютик, хотя на лицо, по его мнению, не такой уж старый, рановато седину иметь, хоть возраст и чувствовался в редких морщинах. — Здравствуйте, — начал путник, — я тут проездом, устал в дороге безумно, а до села неблизко. Вот подумал попроситься у вас на ночлег, а с утра снова в путь-дорогу, — под конец нервно усмехнулся. Нервно, потому что хер знает, что может учинить человек, раза в два больше него. — Ну, проходи, менестрель, — мужчина отошёл от прохода, любезно приглашая того в дом, и как-то добродушно улыбнулся. От этой улыбки у Лютика что-то в голове стрельнуло. Он его видит едва ли минуту, а уже может заявить, что подобная улыбка ему чертовски идёт. Музыкант благодарно кивнул и нырнул в хату, сразу окидывая взглядом простецкое жильё: пышушая жаром печка, пара шатких табуреток, небольшой стол и сиротливая свеча на блюдце заместо подсвечника. — Я Лютик, — той же вежливости ради представился он и протянул руку, — бродячий бард, труба… — но тот перебил на полуслове, не дав закончить. — И что же столь именитая персона забыла в столь диких краях? — усмехнулся белоголовый, но руку пожал. — Геральт. Лесник. Слушай, — встрепенулся тот, подходя к печи, — бард, ты наверное голоден, с дороги-то. Садись, тебя я не съем. Хмыкнув на столь широкий жест от человека, который видит его впервые за долгую жизнь, парень покорно сел за стол, выбрав из двух табуретов тот, который казался наименее шатким. Божественный аромат жареного мяса заполонил помещение, что слюна едва ли на стол не капала, а живот предательски заявил о голоде, даже не думая убавить громкость своего «гласа». Перед ним грузно опустилась тарелка с мясом да картошкой с хрустящей корочкой. Лесник примостился напротив и снова подал голос: — Будь как дома, путник, — громко заявил он. — Я ни в чём не откажу. — М, а что за мясо? — сразу уточнил Лютик. — Что-то знакомое, но никак не пойму, что именно, вроде… — Это свинина. Специи, — монотонно отчеканил Геральт, вновь перебив. Лютик кивнул, удовлетворив свой интерес, и продолжил терзать мясо с обновлённым азартом. Всё последующее время Лютик молчал, что было поразительно для его «скромной» персоны, в то время как лесник то тихо бормотал что-то себе под нос, то спрашивал по вестям с ближайших сёл, получая в ответ пожимания плечами. — Слушай, может, расскажешь что-нибудь, бард? — склонив голову, спросил седой. И, словно опомнившись, добавил: — Да и я сам множество историй, коль желаешь, расскажу. — А расскажи, друг мой, что-нибудь. Может, чего интересного расскажешь, а я песню, может, как-нибудь заделаю, — усмехнулся трубадур. В тёмных — то ли из-за резких теней от огня, то ли они действительно тёмные, — глазах загорелось неприкрытое лукавство.***
На улице стемнело, Лютик всё сидит за столом, но уже с кружкой ковирского, скоро перестав гадать, откуда подобная роскошь в глуши. Лесник так же сидел напротив и болтал о том о сём, изредка уделяя скромное внимание стакану хмельного. Вот уж кому явно не хватало общения с людьми — так это старому леснику, отрезанному от цивилизации огромными расстояниями. Но Лютика заинтересовал тот факт, что у этого мужика — он забыл его имя уже на третьей пинте — нет так называемых врагов среди диких тварей из дикого леса. — Меня, бард, в частности, волки уважают. Нравится мне их подкармливать. Знал бы ты, какие они здоровые! — воодушевлённо пробасил лесник. Лютик кивал ему, показывая, что слушает и заинтересован. В несколько пьяной голове начинали сами собой рождаться слова, порой сливаясь в белый стих, за что будет ругать себя с утреца пораньше да на больную голову. Наконец всё выдуманное за полчаса он быстро нацарапал на чистом листе, что выудил из недр тубы, откопанной в сумке с провиантом. Только поэт среди ночи мысленно заявил себе, что на сегодня хватит и можно завалиться спать на койку, кою лесник столь опять-таки добродушно уступил ему, как за окном завыли волки. Геральт странно заулыбался и вдруг покинул дом, оставив шаткую табуретку, с которой всё то время вещал, качаться в такт его тяжёлым шагам. Но вскоре возвратился он, да только с ружьём наперевес. Шалый, дикий взгляд, ухмылка, больше похожая на оскал, торчащий из-за плеча ствол ружья. Интересный набор. — Друзья хотят покушать, — хмыкнул лесник, — пойдём, приятель, в лес.***