I bite back. Ashnikko — "Daisy"
Париж
Тони пятнадцать, и он во Франции... Проездом. На бумаге он, вроде как, проходит необходимую для поступления в колледж практику. По факту отец позвонил кому надо, печати в нужных документах проставились сами собой, а Тони получил свой заслуженный отдых. Заслуженный тем, что он любимый папин сынок. В восемнадцать закончит дорогущую частную школу, в двадцать с хвостиком — университет Лиги Плюща, а потом его будут брать на работу не потому, что он что-то умеет, а потому, что выпустился из Принстона. Или из Гарварда, на худой конец. Это все так тухло. Но Тони не жалуется — по крайней мере, не сейчас. У него под боком лежит очередная Лорен, Кейтлин с тремя "Н", Лейси, Стейси, Дейзи... Проще заставить всех парижан разом сесть на диету и отказаться от круассанов, чем различить между собой богатеньких девчонок. Пепельный блонд? Глаза, которые "вообще-то голубые, но на свету можно увидеть зеленый, а еще есть карее пятнышко, вот, посмотри"? Сумка от Биркин, похожая на кирпич? Тональник от Рианны? Дни, забитые походами на массаж лица, массаж задницы, массаж ног и массаж мозгов? Семь из восьми. Мозгов у Лейси-Стейси-Дейзи нет. — То-они, — ноет девчонка. — Мне, вообще-то, скучно. Тони мотает головой и задумчиво трогает пальцем свою нижнюю губу. Она ему капец как не нравится: не иначе, Господа Бога отвлекли, когда он лепил ему рот. В итоге с верхней губой Всевышний справился, а на нижнюю не хватило то ли сил, то ли ресурсов, то ли ещё чего. Девчонкам с этим проще. Можно поплакаться своей силиконовой маме, она проникнется страданиями и запишет ребенка к своему косметологу. А Тони что с этим позорищем делать? Еще некоторое время он размышляет над тем, нужны ли человеку в пятнадцать лет филлеры в губы. Острыми акриловыми ногтями пассия Тони рисует на его груди какие-то фигурки, но от мыслей о шприцах это не отвлекает. И он на стену лезть готов от того, как все тухло. Они валяются на кровати в президентском номере. Шампанское в ведерке со льдом, — то, что в пятнадцать пить уж точно нельзя, никого не волнует — кондиционер, льняные хрустящие простыни и вид на Эйфелеву башню. Вроде бы красиво. Вроде бы впечатляюще. Вроде бы за такие условия проживания многие готовы руки и ноги друг другу поотгрызать, но Тони даже свет включить не может. Для этого надо хлопнуть два раза, но они лежат вдвоем в темноте, а телевизор рябит где-то слева разноцветным расплывчатым пятном. И Тони кажется, что в этом просторном, отлично проветриваемом номере он задыхается. Иногда — дико, конечно — ему хочется стать каким-нибудь бомжом. Чтобы жить в квартире, а не в доме, считать, что поход в ресторан — это событие, ну и все в этом духе. Тони может только догадываться, чем занимаются люди, у которых не лежит на карточке пятизначная сумма. Он вытягивает вперед ноги, щелкает коленками и топчет грязными кроссовками кровать. Комья парижской земли, за которую граждане Пятой Республики подняли не один белый флаг, падают на одеяло, Тони растягивает подошвами грязные следы, и... Нет. Ничего не чувствует. Никакого чувства бунта или хотя бы намека на удовлетворенность. То ли это подростковая депрессия, то ли всяким плебеям и вправду проще на свете живется. Потому что его вот, судя по всему, карма наказывает страданиями за исключительность. (Самое занятное в том, что Тони не иронизирует). Сначала ему приходит в голову, что с другим Л-С-Д ему было бы повеселее. Потом — что достать кислоту не проблема. Потом — что для безымянной Лейси-Стейси-Дейзи он сам не более, чем безымянный мальчик, накормивший её устрицами. И все это так тухло. Тони подозревает, что кто-то вколол ему сзади в шею — как нож в спину, только еще хуже — восемь кубиков реальности. Когда он, растягивая слоги, пытается поделиться этим с девчонкой, она только закатывает глаза и высовывает розовый остренький язык. Ну ещё бы она поняла. Чего от этой куклы ждать вообще. Какое-то развлекалово по телевизору сменяется новостной передачей, и спустя безвкусную заставку, безвкусные бусы на шее ведущей и возмутительно безвкусную репортершу на экране появляется знакомое круглое лицо. Кто-то из партнеров отца по бизнесу. Как раз в тот момент, когда Лейси-Стейси-Дейзи лезет к нему целоваться, Тони зажимает рот рукой, притворяется, что его тошнит, и откатывается на противоположный край кровати. Там он тычет на кнопки пульта, и единственное, что его за этот вечер радует — попытки девчонки отшутиться. Потому что она явно задета: Тони чувствует это по тому, насколько незаинтересованно и высокомерно она смеется. — Да не из-за тебя. — Еще бы это из-за меня было, — хмыкает она. — У меня самоуважение! Что там с самоуважением, девочка не сообщает. Но она остается в номере, пока Тони прибавляет звук, и скоро опять лезет к нему на колени. На огромной плазме все оранжевое, лиловое и неоправданно яркое. Посоперничает с любой японской рекламой и доведет эпилептика до приступа. Тони не переключает канал только потому, что он возмущен. С уже списанной со счетов, но все-таки прилично одетой женщиной общается какой-то, иначе не скажешь, гремлин. Его бежевый пиджак почему-то бросает на экран рябь, и Тони, подхватывая свою сегодняшнюю девочку за талию, ссаживает её на кровать. — Фрик-шоу, — поясняет он. Крупный план меняется на общий, и Тони брезгливо задерживает дыхание. Помимо первого бородатого гремлина обнаруживается еще несколько. Первый — черный, второй и третий — явно представители радужного движения, четвертая... Впечатляет своим платьем, но не прической. На фоне гоблинов она выглядит очень даже ничего, но днем, без грима и с обычным светом Тони на неё даже не посмотрел бы. Девушка с уверенностью заявляет, что стриптиз изобрели в девятнадцатом веке, и спутница Тони прыскает. Но оказывается, что это правда, и Тони прибавляет громкость. Потом не проходит ни дня, когда он не вспоминает про свой палец на пульте. Можно было совсем выключить или просто убрать звук, но Тони, сам не зная зачем, смотрит и слушает. И он обязан этому вечеру всем. И ничем. И всем. Викторина плавно перетекает в коротенькие интервью, с четырьмя Шреками и их Фионой ссорится более ухоженная команда, и битву за внимание Тони выигрывает брюнетка с раскосыми глазами. Впрочем, ненадолго. Девочки собачатся, копаются в чужом грязном белье, и интерес угасает. Кажется, интересный факт про раздевашки — максимум, который можно вытянуть из ток-шоу с креативнейшим названием "Ток-Шоу". — Мишель, — поет брюнетка, забрасывая ногу на ногу. У неё красивое сильное бедро, и Тони окончательно переключается со всех присутствующих дам на эту азиаточку. — Как там Молли? Мишель, значит. Её показывают крупным планом, и Тони прикусывает нижнюю губу. Он не садист — просто ребенок крупного акционера, и каждые две недели он, натянув клетчатую твидовую куртку, ездит с отцом охотиться в заповедники. И он всегда знает, когда птичку или лань подстрелили. Пуля еще в воздухе, крылья еще распахнуты, а на тонкой шкурке нет красных пятен — только мелкие кремовые. Но Тони уже знает. Приклеенные ресницы Мишель взлетают вверх, глаза распахиваются шире, и она едва заметно вдыхает через рот. Её красивое лицо на секунду приобретает такое загнанное, даже затравленное выражение, что с губ Тони срывается взбудораженное "О-о-о!" Он не садист. Кажется. Но он следит за ней и не может оторваться: ноги-руки от волнения начинает покалывать, и ожидание того момента, когда азиаточка добьет свою жертву, превращается в сплошную пытку. Ведущая спрашивает, кто такая Молли, и брюнетка с готовностью отвечает: сестричка Мишель. — Девочка ведь без родителей. Совсем одна в Сан-Франциско... — добавляет она, жалостливо дуя губы и складывая брови домиком. Рядом с её фигурой появляется табличка с именем: Изабель. Почему только сейчас, Тони не знает. Возможно, это в мире танцев большая шишка, и её должны знать априори. Жила на шее Мишель дергается, а губы мелко дрожат. Ключицы и грудная клетка девушки подаются назад. Не слишком явно, если не знать, куда смотреть, не заметишь. Но Тони знает — еще с тех жутких пор, когда он болел ангиной. Её кости так странно себя ведут, потому что тело ожидает подачи кислорода, которой все не следует. Но в этом и суть. Мишель так больно, что она даже вздохнуть не может. Оператор дает ей передышку — большая ошибка, на взгляд Тони — и фокусируется на Изабель и ведущей. Последняя, скривив винные губы, в третьем лице отчитывает Мишель за халатность и намекает на то, что её неплохо бы лишить родительских прав. — Как я с вами согласна, Маргарет! Тони кажется, что у него сейчас встанет. Гоблины по очереди кладут Мишель на спину свои лапы, но её это мало трогает. У её золотистого платья открытые руки, и она не может скрыть, что её пробивает крупная дрожь. Светлые волосы на предплечьях встают дыбом, а глаза становятся почти стеклянными. — Изабелла. Её почти никто не слышит. Никто, кроме Тони — и он сразу чувствует что-то неладное. Это "Изабелла" слабо напоминает ему попытки Лейси-Стейси-Дейзи скрыть, что она уязвлена... Но что-то здесь не то. — Изабелла, — повторяет Мишель уже тверже. Маргарет замирает на полуслове и поворачивает голову в её сторону. Радужные ребята крепче прижимают ладони к лопаткам Мишель. Бледные пальцы накрывают загорелые, и эти два взволнованных пидора-хранителя оказываются по обе стороны от девушки. Тони чувствует то, для чего Изабель не хватает то ли интуиции, то ли охотничьего опыта. Мишель, без особой пользы отряхнув друг о друга влажные блестящие ладони, поднимается с места. Несколько минут назад она не могла вдохнуть. Теперь не дышит никто, кроме неё. — Я читала про тебя, Изабелла. — Изабель, — поправляет она. — Богатый папа, богатый папочка... Да, Орландо, обсудите это на досуге, — скованно улыбается Мишель. Её ещё потряхивает. Но Тони знает, что она разойдется, и если бы подстреленная куропатка восстала из мертвых и клюнула его в глаз, он был бы не так ошарашен. Мишель явно блефует насчет папочки. Ей неважно, попадет она в цель или нет — она бьет вслепую и, по иронии судьбы, попадает. — Понимаешь, в чем шутка, Изабелла, — хмыкает Мишель. Она проводит пальцами по спинке дивана рядом с одним из своих гоблинов, делает пару шагов в сторону Изабель и стучит ногтями по длинному столу Маргарет. — Деньги — это такая странная штука. Вроде бумажки бумажками, а всем достаются по-разному. Ногти Мишель скрипят на лакированном дереве, как пенопласт на стекле, и Изабель дергается. Мишель присаживается на край стола, и теперь Тони ни на чьи другие ноги смотреть не может. — И я понимаю, что вот это, — Мишель стучит её по лбу костяшкой указательного пальца, — не самая твоя сильная сторона. Но ты уж постарайся. Из-за нападок на Молли в Мишель просыпается что-то жуткое. — Мои родители, в отличие от твоих пап, мам, папочек и мамочек, мертвы. Когда ребята пришли ко мне, нам с Молли негде было даже спать, поэтому Джо и Крис выделили нам спальню. Хороший, кстати, декор. Со вкусом, — жестко улыбается Мишель. — Я могла бы остаться в Штатах, ходить за Молли в школу пешком и считать в Таргете центы. Нервничать из-за того, хватит ли у меня на брокколи, или у моего ребенка случится авитаминоз. Мишель соскальзывает со стола, расправляет плечи, и оператор почему-то снимает её слегка снизу. Тони представляет себя на месте Изабель, и его почему-то начинает трясти. — Но я здесь. Потому что Молли будет жить в своей квартире, — шипит Мишель, — и спать в своей спальне. У неё будет комната, в которой никто не отвлечет её от уроков, средний балл выше четырех с половиной, и она поступит по стипендии в Академию Искусств Сан-Франциско. Мишель наклоняется к Изабель так, что их носы едва не соприкасаются, и наклоняет голову в сторону. — Спроси, почему. — Почему? — нервно сглатывая, слушается Изабель. Её глаза бегают, а пальцы впиваются в рукав Орландо. — Потому что ты разозлила меня. Но это не главное, — хмыкает она. — Я хочу, Изабелла, чтобы ты пришла домой и спросила папочку, почему даже у бездомной платье дороже твоего. Что-то глухо щелкает, и когда волосы Мишель распадаются волнами по её плечам, становится понятно, что это была заколка. Дернув головой и ударив Изабель в нос залакированным локоном, Мишель поворачивается к Маргарет. — В какую камеру мне смотреть?! — рычит она. Маргарет открытой ладонью указывает на зрительский зал, и Мишель, поискав глазами оператора, смотрит прямо Тони в лицо. Все, о чем он может думать — насколько у неё чистые серые глаза. Мишель смотрит ласково, и жуткость происходящего достигает своего апогея. Тони хочется съежиться, но он чувствует, что за этой лаской не прячется ничего опасного. Поэтому он заставляет себя выпрямить спину. — Мышонок, — говорит Мишель, опуская подбородок и смотря чуть исподлобья, — не дрейфь! Она подмигивает Тони и, развернувшись на каблуках, выходит из студии. Через час, когда он сохраняет к себе на телефон с полсотни её фотографий, Тони понимает, что он влюблен. Назавтра он покупает себе подвеску с маленькой платиновой крысой, а через неделю "Горячие Гладиаторы" берут на конкурсе гран-при. Некоторое время Тони кажется, что Мишель — идеал, не способный его разочаровать. Только некоторое время, к сожалению.