Инверсия

      Тяжёлые сапоги глухо стучали по паркету Зимнего. Стук стал чётче, но сразу же заглох совсем. Мягкие красные ковры на мраморных лестницах и, перила на них же, служили отличным способом бесшумного спуска с третьего этажа. Николай распахнул дверь во внутренний дворик и быстрым шагом пересёк пространство, разделяющее его с конюшней. Отворив ворота и влетев в помещение, он застыл на месте, остановленный спокойным голосом брата. -Куда ты собрался? — От этого тона Николай заледенел изнутри. Обычно, Саша говорил так с предателями. От мыслей, что брат подозревает его минимум в государственной измене Коля очень хотел отмахнуться, но страх оплёл изнутри и не давал этого сделать. -В казармы. Я не могу уже проехаться в одиночестве по спящему Петербургу? — объяснять брату, пусть даже и любимому, причину своего почти переселения в те самые казармы Николай не собирался. Александр стоял сложив руки на груди и уперевшись спиной в деревянную балку: -Ты не любишь гвардию. А в гвардии не любят тебя, Nicolas, — При упоминании ненавистного слова по лицу великого князя прошла едва уловимая дрожь. Ему было нелегко держать свою маску.- Но для чего-то, ты уже которую неделю… Нет, месяц, Николай, уезжаешь в «казармы». Объяснишь? Сердце пропустило удар. Голос, пронизанный такой стальной твёрдостью, вдруг потеплел, стал ласковым. «Совсем как тогда…» — Вдруг проскользнула у Коли мысль.-"Когда я боялся грозы, а потом…» «Потом» вспоминать не хотелось. Это были моменты, закрытые в тысяче комнат Зимнего дворца, на тяжёлые кованые замки. Они отпечатались в памяти Николая навсегда, оставили там и тепло Сашиного поцелуя и пронизывающий холод смятых простыней утром. Великий князь упорно отогнал воспоминания о былых временах и покачал головой. -Когда нибудь. Когда проснётся город. Не хочу терять эту тишину. Николай, игнорируя сверлящий в нём дырку взгляд императора, пошёл к деннику своего любимца- вороного орловца с белой звёздочкой во лбу. Жеребец мотнул тяжёлой ото сна головой и ткнулся бархатным носом хозяину в плечо. Погладив Августа по лбу он обернулся, но Александра во флигеле уже не было. Почему-то, вместо былого огня, в груди образовалась странная сосущая пустота. Не придавая ей значения, Николай через пару минут выехал из ворот императорского дворца. Никем незамеченная, бесшумно скользнула из-за занавески в кабинете Александра тень, пристально наблюдающая за удаляющейся к казармам статной фигурой всадника.

***

      Рысак широким галопом домчал Николая до Адмиралтейского острова и остановился, покорный руке натянувшей поводья. Николаю навстречу выезжал гнедой жеребец. Незнакомый, но, как подметил великий князь, норовистый и горячий. Лошадь желала сорваться на рысь, однако всадник сдерживал её порыв, не ослабляя натяжения поводьев. Догадаться о личности лейб-гвардейца не составило Николаю никакого труда. Ведь, только при одном взгляде в его сторону начала болезненно ныть голубая метка на лопатке, а сердце сладко дрогнуло. Он. Серёжа…

***

Когда проснётся город, Ты обо всём узнаешь. Но это тебе не нужно, Не ты ведь в любви сгораешь. Не ты стоишь на распутье: Любовь, честь или жизнь. Ты не танцуешь у прутьев, Чугунных мостов Невы. Не под тобою бьется Загнанный белый конь. Лента алая вьётся- Любви полыхает огонь. Заговор! Чёрт подери! Как же мне быть, о Боже?! Для них ведь никто цари, А Он, мне жизни дороже! Василёк цветёт и подснежник, Не на твоей царской коже. А на Его и Моей. За что же мне это, Боже?!.. Может я не желаю, Видеть Его сегодня. Но моя метка пылает, Сердце сводит от боли. Зачем был мне Богом подарен, Дар любви незабвенный? Зачем каждый день умирая, Я в солнце глаз Его нежусь?

***

      Прерывисто дыша, Николай проснулся. Младший Романов сбросил пелену сна и подлетел к окну, будто от этого зависела его жизнь. Петербурга начала девятнадцатого века не было и в помине. Ещё очень темно, фонари около дороги не потушены. С двадцать четвёртого этажа открывается вид на многоэтажные здания, спокойный Финский залив. Телефон упорно не желал находиться на прикроватной тумбочке, поэтому пришлось включить свет. Не найдя устройства в спальне, Николай босыми ногами пошлёпал на кухню. Голова взрывалась оглушающей болью, грудную клетку сдавливало от нехватки воздуха. Половина третьего ночи- телефон, кстати валялся на столе в корзине с фруктами- какое славное время, чтобы вскочить от ночного кошмара. Что ни говори, но такие кошмары Романов любил. В частности, из-за того, что персиковый чай после них казался особенно вкусен. Во снах было много несостыковок- самая большая, конечно, временной промежуток. Флегматичный Николай безумно подходил под описание великого князя, обладая характером, внешностью и, аналогичным его, положением в обществе. А вот букет серебристых подснежников и голубых васильков располагался как лёгкий браслет- на руке. И, как ему было объяснено Лизой и старшим братом, родственная душа у него обязательно появится, просто пока не время. В силу снов молодой человек верил безоговорочно, но они сообщали ему лишь имя. Силуэт всегда был размыт и тёмен. Но, факт оставался фактом. Николаю было уже двадцать, а метка лишь иногда напоминала о себе резкими покалываниями. Персиковый чай немного остыл и Романов осторожными глотками пил любимый напиток, когда телефон внезапно завибрировал. На чёрном экране высветилось: «Саша». Коля за секунду напрягся. Брат в такое время понимал, что тревожить Никса лучше не стоит. Самое лучшее- он просто не проснётся. Худшее- заспанный Николай превратится в разъярённую гарпию и сожрёт всё и вся, что хоть как-то имело отношение к незапланированной побудке. Нажав «ответить», Николай никак не ожидал услышать голос матери: -Коленька, родной, хорошо, что ты ответил! — Голос Марии Фёдоровны срывался на всхлипы, дрожал. Слышались сдавленные рыдания. -Что случилось, мама?! Что-то с Сашей? — За брата Николай волновался искренне. Несмотря на все ссоры и разногласия, любили они друг-друга искренне.- Мама, не молчи! В трубке снова зарыдали. Послышался Лизин голос: -Коль…- Голос дрожал и прерывался.- Саша в больнице… Телефон выпал из мгновенно ослабевших рук. Послышался женский крик, Николай впервые в жизни потерял сознание. Очнувшись, он перезвонил с единственным вопросом: -В какую больницу его увезли?.. Как же ещё рано, ещё нет и четырёх часов… Господи, когда же проснётся этот город?

***

      Что-бы там не говорили, но Романов брата любил. Сильнее всех на свете, матери и отца. Мимолетные взгляды не были способны разрушить братскую любовь, которая, однако, всегда стремилась перетечь во что-то большее. Николаю хватало снов. Кошмаров родом из девятнадцатого века. А было только раннее утро, когда он, ни о чем не жалея, ничего не боясь, втапливал педаль газа, моля бога о том, чтобы успеть. И тут запястье прострелило болью. А за ним и грудную клетку, будто стиснуло, сломало несколько ребер, вырвало дыхание и бросило, как сломанную куклу. И теперь Николаю стало по-настоящему страшно. Не за брата. За любовь. Впрочем, за Александра беспокоиться не стоило- Лиза уже не плакала и смогла вполне ясно объяснить, что «внутренние органы не задеты, серьёзных травм нет, он скоро пойдет на поправку». Что-то влекло Колю к дверям соседней палаты, туда где лежал в тяжелом состоянии Серёжа. Неизвестный, загадочный Серёжа, из-за которого медсестра чуть ли не силой оттащила Романова на пару слов. -Ваш? -Простите? — он поморщился. Не проснулся. -Я спрашиваю, он ваш, родственный? Коля растерялся, впервые в жизни лишь глупо пожимая плечами. -У него подснежники на руке. И васильки- браслетом. Как у вас. Вы Сергея Ивановича знали? «Сергей Иванович…» Стоп. А не тот ли.? -Муравьёв-Апостол? — вдруг выпалил он? -Значит, знаете. Учились вместе? -Да. -Он в себя после операции ещё пару дней не придёт. Потом зайдёте или только передать что-нибудь? -Спасибо, я зайду сам. Не могу поверить, и не разглядел же! — бормотал брюнет, рассеянно глядя вдаль.- А то я думал, что же он ту руку прячет!

***

Обещано очнувшегося через пару дней Серёжу ждал подарок в виде заснувшего в кресле Николая. Он посмотрел на Романова, его запястье… Глянул на своё. И почему-то стало на душе так легко, просто и понятно. Потому что Коля проснулся и прошептал: -А я тебя во сне видел. По настоящему. И прижался к нему, словно прося прощения.